– Сегодня наш гость – министр культуры Москвы (2013 год), руководитель Департамента культуры Сергей Капков. Добрый вечер, Сергей Александрович.
– Добрый вечер.
– Вы знаете, я всегда пытаюсь найти что-то общее с тем человеком, которого я пригласил. И обнаружил с удивлением, что у нас общее вот что: мы оба совершали восхождение на Килиманджаро.
– Да, это было у меня в жизни.
– А вы для чего это делали?
– Как-то себя проверить. Мы шли по сложному маршруту, не по туристическому, это было достаточно тяжело.
– Какие-то приятные воспоминания есть от этого?
– Только штурм последнего, когда уже возвращаешься с горы.
– В котором часу вы добрались до вершины? Не помните?
– Шторм начинается в 4 утра, а добрался я, наверное, еще до рассвета, то есть где-то 11 было.
– То есть вы видели восхождение?
– Да, я видел.
– Это потрясающая вещь, да?
– Ради этого и стоило идти. Кажется, что-то в тебе ломается, и ты становишься другим человеком.
– Да. Поразительная вещь. Поскольку эту программу смотрят не только в Москве, то я буду задавать вам вопросы по вашей деятельности, но исходя из того, что это вопросы и для остальных городов, вполне реальные вопросы. Но хочу вас вот о чем спросить: вы вообще согласны с тем, что чем больше город, тем больше у него вопросов?
– Конечно. Потому что чем больше город, тем более он неоднородный и тем сложнее принимать решения, которые устроят всех жителей города.
– Когда-то вас попросили сформулировать основные, главные проблемы для Москвы. Вы ответили: «Отчаянная крайне разнородность горожан, агрессия, которой полон город, бульвары, вывески, люди и необходимость структурных перемен и поиска общей идеи». Эта крайняя разнородность граждан, агрессия и необходимость нахождения или поиска общей идеи – это разве нельзя применить вообще к России в целом?
– Мне кажется, что, все-таки, в сельской местности или на северах люди живут по-другому, и у них другая ментальность, другие отношения между друг другом. А в больших городах, наверное, ситуация похуже.
– Ладно. Прежде, чем мы пойдем дальше, могу ли я вас попросить коротко, но понятно ответить на какой вопрос: who is mister Kapkov?
– Я думаю, что я – управленец.
– Откуда взялись? Чуть-чуть о себе, о прошлом?
– Я родился в Нижнем Новгороде, учился в спецшколе с углубленным изучением литературы и немецкого языка. Потом поступил в Академию государственной службы, закончил ее, писал там кандидатскую по философии, но не защитил, а потом в силу разных обстоятельств поехал работать в Чукотский автономный округ, где был заместителем губернатора, отвечал за социалку. Потом вернулся в Москву и стал депутатом Государственной Думы, был им неполных два срока – второй срок я снял с себя полномочия и пошел работать в Парк Горького. Параллельно был вице-президентом Российского футбольного союза.
– Вы отказываетесь называться политиком. И, тем не менее, политикой, так или иначе, вы довольно много занимались. Вы в том же Нижнем Новгороде в свое время студентом расклеивали листовки в пользу Бориса Немцова.
– Но это был заработок, это…
– Это был заработок, вы не обращали внимания на идеологию?
– Мне какие дали бы листовки, я бы любые расклеил в тот момент.
– Потом вы оказались в предвыборном штабе Романа Абрамовича, когда он избирался, выдвигался в Думу, а затем губернатором Чукотки. Так? Вы были депутатом Государственной Думы двух сроков. Это, все-таки, политика? Нет?
– Это политика. Но, наверное, я и тогда говорил, что я не политик, я никого ничему не учу, я не декларирую и никому ничего не запрещаю.
– А вы стремитесь к власти?
– Я не стремлюсь к власти, я стремлюсь к ответственности, к тем возможностям, которые дает моя должность, чтобы успеть реализовать различные свои идеи, идеи других неравнодушных людей.
– Как-то вы сказали, что вы опасаетесь людей, которые стремятся к власти.
– Я опасаюсь людей, которые стремятся к власти в чистом ее виде. Наверное, потому что я больше про этих людей знаю, тех, кто рвутся в парламент, участвуют в выборах, оголтело критикуют своих оппонентов либо, наоборот, оголтело себя хвалят. Таких людей я опасаюсь.
– Очевидно, вы говорите о так называемой несистемной оппозиции?
– Я говорю и о несистемной оппозиции тоже, и в большей степени, наверное, о ней. Я, все-таки, придерживаюсь такого мнения, что надо иметь какую-то биографию, чтобы двигаться в политике. Меня пугают люди без биографии, без какого-то послужного списка, которые хотят стать властью, которые говорят «Мы здесь власть».
– Когда вы избирались второй раз в Государственную Думу, вам не хватило мандата по партийному списку, и мандат вам отдал не кто-нибудь, а Владимир Владимирович Путин.
– Да, я ему за это очень благодарен.
– Проходит некоторое время, и вы покидаете Думу ради того, чтобы быть директором Центрального парка имени Горького. Первый вопрос: вам не пришлось объясниться с Путиным?
– С Путиным – нет. Я рассказал все Борису Вячеславовичу Грызлову, почему я ухожу, который был на тот момент руководителем Государственной Думы. Он сначала не понял меня, потом понял и поддержал. Я написал заявление и ушел.
– А почему вы ушли из Государственной Думы? Я, конечно, не Борис Грызлов, но хотелось бы узнать. Какие причины ухода? Вообще кто-нибудь уходил добровольно из Государственной Думы?
– Я не знаю.
– По-моему, нет.
– Я, во-первых, на тот момент был, наверное, самым молодым депутатом Государственной Думы, и мне хотелось индивидуальной ответственности.
– Вам было сколько лет?
– Когда я избирался, мне было 28. Я был самым молодым. А второй срок уже я был зрелым депутатом. И просто когда появилось такое понятие «партийная ответственность», «партийное решение», когда фракция голосует коллегиально, то мне казалось, что лучше я буду сам за себя отвечать, чем отвечать за позицию партии. Хотя, во многом она со мной совпадает, но многие вещи я не готов на себя принять.
– Как-то вы сказали, что за один год работы в мэрии вы повзрослели намного больше, чем если бы были депутатом Государственной Думы, потому что здесь, как вы сказали, вы видите реальную жизнь, вы имеете дело с реальными людьми и вы понимаете, что они хотят или не хотят, какие вызовы ждут вас через год, через два, через три. А можно ли сказать… Я это говорю без всякого желания подцепить или что-то. Но можно ли сказать, что в этом смысле, может быть, одна из проблем депутатов Государственной Думы, что как раз у них нет реального контакта с людьми, они не очень-то понимают, кого они представляют через какое-то время, если они долго в Думе? У вас было такое ощущение?
– Я думаю, что сейчас (хорошо это или плохо — время покажет) ситуация меняется. Должна даже у Государственной Думы быть определенная стратегия. А стратегия – это выбор. А выбор – это отказ от чего-то. То есть невозможно осчастливить… Надо попытаться осчастливить все население страны, надо понять, для какого класса работает Государственная Дума, кто наш избиратель. И для этого избирателя работать. Потому что каждую партию выбирал, конечно же, народ, но выбирала определенная группа населения. Надо понять, кто голосует за «Единую Россию», за Либерально-демократическую партию, за «Справедливую Россию». А на сегодняшний момент (хотя, сейчас уже ситуация меняется) все депутаты на одно лицо, и все говорят, что «мы за добро, за мир и за счастье для всех». Мне теперь хотелось бы просто понять, кто это все. Когда ты работаешь в Москве, понимаешь, для кого создается Парк Горького, для кого работает наша мэрия. Мы работаем для москвичей, мы видим картину, мы понимаем, что это — от мигрантов до профессоров МГУ, и наша деятельность должна быть для каждого.
– А вы – член «Единой России»?
– Да.
– Вас это не смущает никак?
– Нет. Во-первых, я давно работаю в партии, я даже член Высшего совета партии «Единая Россия». А во-вторых, я, все-таки, знаю ситуацию изнутри — изнутри и парламента, и партии. Я знаю, там много достойных, порядочных людей. Но я знаю также много и ленивых, неинтересных людей. Но это как в любой большой организации — есть люди, которые меняют мир, а есть люди, которые просто сидят.
– Советский Союз исчез, когда вам было 16 лет. Можно сказать, может быть, чуть литературно, что вы вполне советский продукт в том смысле, что ходили в советскую школу, наверняка, были пионером, комсомольцем.
– Не успел комсомольцем, потому что начался путч.
– Хорошо. И, тем не менее, многие ваши принципы и ваши высказывания противоречат такому утверждению, которое я только что сделал. Например: «Непоколебимый мой принцип – больше молодых профессионалов. Сначала поменять людей – вот моя стратегия». Довольно резкая стратегия. Или: «Я просто ищу агентов изменения, людей, которые вокруг себя меняют это пространство». Часто вы приводите в качестве примера западные страны, прежде всего Францию, иногда Германию, иногда даже США. Учитывая нынешнее состояние дел в России, у вас нет ощущения, что вы плюете против ветра?
– Нет, наоборот. Я считаю, что нынешнее состояние России и тот кризис, который называли политическим, хотя он таким не являлся, наверное, это больше поколенческий кризис. Все это я говорил применительно к культуре. И когда в Москве средний возраст художественного руководителя 64,5 года и молодым режиссером считается, предположим, режиссер Кирилл Серебренников, которому 44 года, то я считаю, что… В Москве 317 театров, 88 из которых управляет Департамент культуры, то мы имеем право на эксперимент, мы можем доверить и молодым что-то, потому что иначе поколенческие кризисы перерастут в политические. Наша задача – дать возможность всем трудиться. Я много на эту тему разговаривал и с великими старыми режиссерами, и с режиссерами, которые и сейчас работают, разговаривал и с Марком Анатольевичем Захаровым, и с Галиной Борисовной Волчек. Они тоже были актуальны и в чем-то оппозиционны, у них была возможность работать. И поверьте мне, по масштабу личности и давлению на художника я совсем не Екатерина Фурцева, когда Фурцева могла вызвать на ковер ту же Волчек и кричать на нее. Но она работала, и у нее никогда не было идей уехать из страны. Она мне рассказывала, что как она встала на рельсы, так она и пошла. И два раза труппу «Современника» не выпускали за рубеж, один раз они сами отказывались, потому что труппу выпустили, а Кваше запретили выезжать. Поэтому это жизнь, это работа. И задача — доверять молодым. Но я говорил про новых городских профессионалов – это тот класс, который появился в Москве, это те люди, на которых власти должны опираться. Это не только в творчестве – это есть и в жилищно-коммунальном хозяйстве, и в медицине. Есть люди, у которых есть хорошее образование. Есть люди, которые моложе меня, и они совсем не застали Советский Союз, и у них другой взгляд на мир. И, конечно, мы должны на них опираться, мы должны строить и развивать город вместе с ними, потому что эти люди формулируют смыслы, куда развиваться городу.
– Вы высказывались в том роде, что в России, к сожалению, нет единой культурной политики.
– Со времен Фурцевой нет единой культурной политики.
– И во Франции, как вы говорите, вопрос ставится так: «Наша задача – сохранить язык». Язык – это и есть культура. И во Франции всячески, где идет речь о языке, — изданиях на языке, кино на языке, театр на языке – специально этому оказывают содействие. Вы сказали, что это 7% от бюджета во Франции, если я не ошибаюсь.
– Да. Это узаконенная норма, 7% от федерального, если можно сказать, бюджета и 7% от регионального.
– Вам этот подход кажется здравым?
– Я считаю, что культура должна опираться на какой-то базис, хотя бы один стержень. Стержень «русский язык» — это самый главный стержень, мы его должны развивать, сохранять, поддерживать своих авторов, поддерживать свое кино, поддерживать своих театралов.
– Вы знаете, я только что был в Германии и встречался там с одним человеком, профессором экономики, но кроме того и занимающимся вопросами языка. Он возглавляет целую группу, которая борется против так называемого Denglisch, то есть Deutsch Englisch, то есть когда английские слова вторгаются в немецкий язык. Во Франции борются с Franglais – это то же самое, Francais Anglais. С переменным успехом, скажем так. И он мне сказал о том, что есть страны, где чрезвычайно успешно это делают. Сослался на Финляндию, в которой даже компьютерная терминология на 93% — это финский язык и только на 7% — английский. Во Франции – 80 на 20. У нас как раз более 90% — это английский, а остальное – это русский. Я знаю, что кто-то у нас предлагает штрафовать и выгонять людей с работы за то, что они чересчур много употребляют иностранные слова. Вряд ли это способ что-то дать. Но смотрите, русский язык вообще находится сегодня в тяжелой ситуации. Люди плохо говорят по-русски, люди с высшим образованием, например, говорят «Около пятиста», хотя надо говорить «Около пятисот». «Это показывает о том», хотя надо говорить «Показывает, что». То есть говорят как иностранцы иногда. Думаешь, откуда они взяли этот язык?
Вы сами иногда употребляете слово «кейс».
– Да. «Успешный кейс».
– Да. И «успешный кейс». Во-первых, почему это происходит, эта деградация языка? И как бы вы стали решать эту проблему?
– Я думаю, что язык не развивается или плохо развивается, потому что нет кинематографа, и многие иностранные слова были взяты, потому что в моем детстве американской кинопродукции было больше, чем российского или советского…
– Но это всюду так, вы знаете? В Финляндии тем более – там вообще финского кино, можно сказать, нет.
– Согласен. Но там есть финский театр и финская литература. И, конечно, это образование в школах. Мои иностранные заимствования я знаю, откуда, потому что мы много работали с иностранными консультантами, которые говорили на смеси русского и английского, и ты цепляешь эти слова.
– Смесь французского с нижегородским как раз.
– Да. И ты цепляешь эти слова и запоминаешь. Поэтому это некая данность. Мы можем только это менять, если будет качественный язык на телевидении, в кино и в литературе, и в театре.
– Даже в Государственной Думе люди, которые представляют страну, говорят по-русски иногда просто неграмотно. И это не иностранные слова, а это просто они неправильно используют слова.
– Должен быть стандарт. Как в той же Германии есть так называемый Hochdeutsch, когда все дикторы телевидения, радио говорят только на Hochdeutsch. И также есть в Китае Мандарин, язык китайский, но высшей касты. Поэтому наша задача – просто сделать, чтобы из телевизора, из радио был чистый грамотный русский язык. Не надо возвращаться, мне кажется, к словам XIX века, менять слово «управленец» на «приказчик» как некоторые предлагают.
– «Управленец» — это русское слово.
– Все-таки, да, мне кажется, что есть уже приятные русские слова.
– Выступая в декабре перед Московской Думой, вы привели результаты опроса, которые меня совершенно поразили. Оказалось, что 60% горожан никогда не были в музее, и 40% никогда не были в театре. Как это может быть?
– Логика в этом есть, потому что Москва строилась в тридцатые годы, потом перестраивалась после войны. И 80% объектов культуры находится в пределах Третьего транспортного кольца, где живет миллион человек. Оставшиеся 10 миллионов живут в своих районах, где-то спальных, где-то нет. И когда люди выходят на пенсию (это соцопрос также показывает), их интерес сокращается до уровня своего района. Поэтому наша задача – децентрализация культуры. И все исследования наши показывают, что много объектов и большая культурная жизнь в Москве происходит, не только мы делаем, но и частный бизнес, федеральные учреждения культуры. Но люди об этом не знают, и задача – грамотно информировать людей, для кого эта аудитория. Тот же самый социологический опрос показывает, что москвичи тратят 7% от дохода своей семьи на культуру.
– А как они понимают культуру?
– Вот именно, что первое место – это посещение ресторанов, второе место – кинотеатры. С учетом того, что пожилые люди не ходят в кинотеатры, и это не вопрос качества фильмов, это вопрос, что современный кинотеатр пожилые люди не считают своим местом. Там накурено, там попкорн и они чувствуют себя там неуютно.
– Я вчера это рассказал в одной компании, сказали: «Это из-за того, что очень дорогие билеты и в театр, и в кино. Просто люди не могут платить такие деньги». Это не так?
– Средняя цена билета в Москве в кино – 250 рублей. Все музеи стоят разных денег, но не дороже 300. И каждое третье воскресенье в Москве все московские музеи работают бесплатно, и каждый третий четверг их работа продлена до 9 вечера, чтобы работающие москвичи успели сходить.
– А какая средняя стоимость билетов в театры, вы не знаете?
– У нас есть великие театры, где официальная цена билета доходит до 7 тысяч рублей. Но мы это делаем только для того, чтобы спекулянты не продавали эти билеты, не перекупали, поэтому мы пытаемся так бороться. Но есть и билеты за 300 рублей. В этот же театр, но только не на самые лучшие места. Здесь задача – чтобы был интерес, было желание. Большинство москвичей не смущает цена на билеты, а смущает то, что спектакли начинаются в 7 вечера, они не успевают после работы.
– А сколько стоит в Большой театр, вы не скажете?
– И 12 тысяч рублей, и 18.
– Понятно. Вы даже сказали так: «Мы можем построить самый лучший музей, но я почти уверен, ходить не будут, потому что наше общество сегодня устроено так: дом, работа, телевизор, пиво. Признаюсь, когда я был первым заместителем председателя Комитета по информационной политике, то не очень чувствовал, что телевидение разрушает горожанина, закладывает этот алгоритм». Что, значит, опять телевидение виновато?
– Нет. Телевидение – просто это часть культуры. В той же Франции телевидение ведет диалог не с Министерством связи, а с Министерством культуры. Поэтому телевидение, конечно, дает яркую, красивую, содержательную (я не говорю, какого содержания) картинку, и человеку, который в Москве в дороге домой и на работу проводит, в среднем, около двух часов, легче уже, когда он вернулся домой, поужинать, включить телевизор и никуда не ходить. Поэтому мы и делаем с прошлого года различные акции «Всей семьей в музей», все музеи работают в дни детских каникул бесплатно, во все детские дневники как в электронные, так и в бумажные пишем программу на 8 дней каникул, чтобы дети (это называется у нас «антидиванная кампания»), папу или маму вытащили из дома «Пойдем, пойдем, пойдем».
– Вы 1975 года рождения, да?
– Да, я 1975 года.
– Значит, вас и не было на свете, когда Никита Сергеевич Хрущев, исходя из интересов рабочего класса, которому надо рано вставать на работу, перенес театральное время с 20 часов (так было в Москве и во всей стране) на 19 часов. В результате чего вы никак не можете приехать домой, переодеться в театр, чтобы как-то выглядеть получше, а если уж поедете, так прямо с работы и так далее. Вообще нет мысли вернуться к 20 часам как во всем мире почти что?
– Есть мысли, и часть театров у нас уже перешла. Но вопрос, что сейчас постановки зачастую долгие, метро закрывается. Мы хотим сделать одну из пятниц в течение месяца, когда можно приходить к 8 вечера.
– Вы хотите сделать такое опытное, а потом посмотреть, как получится?
– Мы хотим предложить театрам, конечно. Сейчас же у нас больше в культуре демократии. То есть то, что вы говорите про Никиту Сергеевича Хрущева, он делал в рамках своей культурной политики, так же, как строил дома культуры в деревнях, дома культуры в военных городках. Это была культурная политика коммунистическая. Нам надо делать немножко по-другому, нам надо делать мягче, договариваться, разговаривать, декларировать свои мысли.
– Чуть-чуть на другую тему. Я только что прочитал одну книжку. Я не буду ее называть, потому что скажут, что я занимаюсь рекламой какого-то товара, «джинсой», как изящно выражаются. Но ее написали и в ней участвуют умные, очень знающие люди. И они говорят, что многие наши проблемы сегодняшнего дня связаны с тем, что не было у нас смены элит. Что в 1917 году старая элита была вся вычищена, по-варварски, конечно, но вычищена. Пришла совершенно новая, не имевшая к ней отношения. У нас же осталась все та же элита, ее никуда не дели, в отличие, скажем, от Чехии, от Словакии, от Венгрии и так далее. Так вот поскольку эта старая элита продолжает править, вы согласны, что в этом есть проблема?
– В этом есть проблема, если ты хочешь сделать что-то быстро. А если ты хочешь запастись терпением, то надо постепенно… Элита будет размываться, будет меняться, будут появляться новые люди.
– То есть надо подождать, простите за не совсем литературное выражение, пока старая элита не откинет копыта, что ли?
– Не так. Просто надо относиться к этой ситуации по-другому. Когда прошли выборы Президента, все говорили: «Как же 6 лет Путина, 6 лет Путина». А это не 6 лет Путина, это 6 лет Познера, это 6 лет Капкова, это 6 лет каждого из нас. В эти 6 лет надо работать. У нас нет ни доброго, ни злого царя, мы каждый должны на своем месте работать. Поэтому здесь не вопрос в элитах, это вопрос, что ты сам делаешь и кем ты себя ощущаешь.
– Некоторые ваши взгляды. Вы говорите: «Надо нации себя почувствовать». Дальше вы говорите: «У общества должна быть общая повестка дня, а не так, чтобы делить на своих и врагов. Провоцируют друг друга зачастую обе стороны. Тратить всю жизнь на борьбу с режимом? Думаю, есть цели поважнее». Например?
– Тот опыт, который мне дал Парк Горького… Я там работал 5 месяцев всего. Мне кажется, что если включить все свои усилия, заинтересовать огромное количество людей, чиновников, которые будут тебе помогать, то результат может быть достаточно быстро. И 5 месяцев я мог бы заниматься участием в митингах, в высказывании своей позиции, в написании различных блогов. Но мне представилась возможность работать. На тот момент никто не знал, что Парк Горького можем стать таким событием для города. Работать просто в парке, сажать газоны, убирать аттракционы, незаконную торговлю, класть асфальт и открыть все ворота. Так что то, что мне предложил мэр Сергей Семенович Собянин, сработало, и туда ходят все, вне зависимости от их политических взглядов, вероисповедания. То есть это общественное пространство, оно для всех.
– Вы говорили о том, что этот успех с Парком культуры (а его никто не отрицает) объясняется тем, что вам удалось разорвать все коррупционные связи. Мы все время говорим о борьбе с коррупцией. Как вы это сделали?
– Я просто ни с кем не договаривался, ни у кого не брал деньги. И считал все по-честному: сколько это стоит, столько мы и платили. Ни с кем не делил расходы и доходы.
– Но от каких-то людей там избавились?
– От всех. Мы избавились от всех незаконных арендаторов. То есть они формально были законными, но они платили совершенно минимальные деньги. То есть доход Парка Горького был 70 миллионов рублей, включая то, что там была плата за вход. Сейчас доход Парка Горького – полмиллиарда рублей, это официально платится в кассу, это другие зарплаты, это другая жизнь.
– Нет ли планов так же разобраться с ВДНХ?
– Я думаю, что на ВДНХ сейчас новые есть участники процесса, акционеры, и там уже идет борьба.
– Это московская территория или федеральная?
– Это частично московская территория, частично федеральная. В основном, это федеральная территория.
– Понятно, что ваша такая деятельность вызывает разные реакции. Одни люди восхищаются вами, другие вас терпеть не могут, не сказать, что ненавидят. Вспоминаю то, что было с Сергеем Филиным и так далее. Вы не боитесь, что с вами что-то может быть? У вас есть охрана?
– У меня нет охраны, но у меня была, когда я работал в Парке Горького официальная милицейская. А сейчас нет. Но мне кажется, сейчас и давление на меня не имеет смысла, потому что, все-таки, мы строим систему, и систему сложнее всего нарушить. И в Парке Горького, когда я встречался с разными людьми, у меня за моей спиной висел портрет мэра Сергея Семеновича Собянина (он мне его, на самом деле, и подарил). И я говорил, что вопросы не ко мне, что это система вас отсюда убирает – здесь будет построена другая система, прозрачная, честная… Я говорил, что я нахожусь на острие, на кончике этого ножа. Бессмысленно, потому что если со мной что-то случится, то придет другой, который будет также продолжать. Мы судились, мы принимали решения на уровне мэрии, и это была работа.
– А угрозы вы получали?
– Я получал, но… Тогда некогда было. То есть нам фактически надо было открыть парк к 1 мая. Некогда было на это реагировать.
– Конечно, мы могли бы с вами поговорить на тему «Культура и деньги». Она, в общем, заслуживает внимания. Когда другие говорят «в Москве просто денег навалом», это обычная отговорка, почему у нас не получается, а у них получается. Но мне кажется, что тут нужны и графики, и какие-то цифры. Не совсем телевизионное дело. Я хотел бы поэтому чуть-чуть о другом говорить, об успехе, конечно. Вы говорите: «Жители города и власть, наконец-то, стараются построить диалог. Учатся разговаривать и решать проблемы сообща. Но самое главное, людей стало волновать, как выглядит город. Еще два года назад такого не было. Общество растет, люди, действительно, ощущают, что этот город принадлежит им». Звучит прямо маслом по сердцу. Доказательства? Опросы? Что у вас есть?
– Во-первых, у нас есть не только опросы, у нас есть постоянные консультации с различными общественными организациями, с которыми мы что-то начинаем делать. Во-вторых, приоритет деятельности мэрии Москвы – это Москва, удобная для каждого. Огромные деньги тратятся на благоустройство дворовых территорий, детских площадок, парков. Это просто огромные деньги. Я могу сказать, что это миллиарды рублей. И парки меняются, появляются пешеходные маршруты. Раньше исторически был один пешеходный маршрут в Москве — Арбат, который был превращен непонятно во что, больше в какую-то ярмарку туристическую. Сейчас появилось уже шесть пешеходных маршрутов – это и Камергерский, и Столешников. А в следующем году появится еще 22. То есть город постепенно становится пешеходным, постепенно становится тактильным, и наша задача – именно это делать для людей. Многим это не нравится, но мы уже перестали даже… Мы уже обозначили свою позицию, что Москва – это город для людей и больше для пешеходов. Нельзя и запрещено парковаться на тротуарах, мы хотели бы, чтобы в центр города люди больше ехали на общественном транспорте.
– У вас есть ощущение (и, может быть, это один из ключевых вопросов), что москвичи стали доверять московской власти? Потому что недоверие к власти – это общее у нас явление.
– У меня есть такое ощущение, потому что Сергей Семенович Собянин, который уже является несколько лет мэром города, правда, подошел к работе с городом как хозяин. Наш основной приоритет – это благоустройство, озеленение и создание общественных зон. Потому что москвич или любой житель города – он любит город не за то место работы, где ему платят, и не за свой подъезд и двор, а любит за те московские места, куда он привык ходить. Полностью восстановлено за прошлый год Бульварное кольцо, восстановлен Парк Горького, восстановлен парк Сокольники, Патриаршие пруды. То есть у Москвы появляются те символы, которые раньше появлялись в прессе, только когда были скандалы, что хотят застроить, снести, закопать. Мы вспомним 4 или 5 лет назад, когда хотели осушить Патриаршие пруды и сделать там какой-то бассейн фиктивный или фальшивый, застроить Парк Горького, построить в Нескучном саду жилой дом. Поэтому работа идет, именно чтобы сохранить Москву и сделать благоустройство, сделать качественную мировую столицу.
– Я всегда говорю, что Москва не гулятельный город, особенно гулять там негде, хотя есть уголки, и этим Москва сильно проигрывает Берлину, Парижу, Лондону даже. Но то, о чем вы говорите, конечно, увеличивает эту гулятельность (эти пешеходные зоны). Он еще очень не зеленый город, очень мало деревьев как-то.
– У нас город зеленый. Вопрос только в том, что… Именно тоже по Генплану, который еще при Сталине утверждался, у нас есть большие зеленые массивы, но нет зелени внутри дворов или на той же Тверской. В статистических цифрах мы соперничаем с Лондоном, даже в чем-то превосходим, потому что у нас есть Лосиный остров, парк Сокольники – это 500 гектар. Вопрос в том, что это оазисы, куда ездят люди. А так, чтобы пройтись вокруг двора или внутри двора, это большая программа, и она постепенно будет реализовываться.
– И Тверскую тоже будете озеленять?
– У нас есть экспериментальный проект. Мэр города нам поручил, мы попробуем, приживется это или нет. Потому что в летний период, понятно, что это будет работать. А в зимний, когда используются реагенты, идет снег, выживут деревья или нет?
– Помните, у Высоцкого была песня о вурдалаках, и там есть такие слова, что кровь пить решили погодить, вкусное на третье? Я еще пару вопросов задам, а потом перейдем к десерту. Первый вопрос связан с созданием в Москве Гайд-парков в Парке Горького и в Сокольниках. Потом закон, принятый Московской Городской Думой, запрещающий собираться больше одного человека в пределах Садового кольца и ездить с белыми ленточками. Как вы лично относитесь к этому решению Московской Городской Думы? И заодно, в Англии первый парламент был создан в 1264 году, более 700 лет тому назад. У нас реальный первый парламент, ему нет и 30 лет. Культура политической дискуссии, сравнивать Англию с Россией просто не приходится, да? Эти Гайд-парки – это не фикция?
– Это не фикция за счет того, что надо вынести тему Гайд-парков из темы не только политической дискуссии. Есть огромное количество людей, которые отстаивают интересы бездомных, брошенных животных. То есть, есть люди, которые хотят привлечь внимание властей, телевидения к проблематике, которой они занимаются, которой они посвятили свое свободное время, или которая их тревожит. Чтобы им провести какое-то общественное мероприятие, им надо обратиться в мэрию – это, к сожалению, сейчас все окрашено политической краской. Это очень долго. Перекрывать город невозможно, потому что такой город если ты перекрываешь, то он встает весь на целый день. Поэтому было принято решение выделить два места – в Сокольниках и в Парке Горького – где можно обратиться в дирекцию парка, продекларировать, про что этот митинг, и приходить, собираться, выступать, приглашать прессу, привлекать внимание даже отдыхающих в парке. Это упрощает задачу. Просто это надо вывести из политического контекста.
– А решение Московской Городской Думы насчет одного человека и белых лент?
– Не насчет же белых ленточек. Решение Московской Городской Думы насчет неких знаков отличия. Я думаю, что на текущий момент оно правильное. Я попробую объяснить, почему. Потому что город очень неоднородный, и единственное, что должно волновать власти города, — это безопасность его жителей. И власти вообще должны пытаться объединять население. Так как есть градус политического противостояния (а в Москве он, конечно же, чувствуется больше даже, чем в регионах), , политической не всегда здоровой дискуссии, то ленточка может расцениваться как провокация, когда вы едете в метро, когда вы едете в общественном транспорте. И у нас уже были факты, когда просто было физическое вмешательство в жизнь другого человека, то есть когда были драки и так далее, и тому подобное. Я думаю, что это мера временная. Она с запасом заложена, чтобы, не дай бог, ничего не случилось. Я думаю, что постепенно она уйдет.
– Второй вопрос. Вас упрекают в том, что в то время, как президент Путин делает ставку на отечественную культуру, на отечественное в широком смысле слова, то вы гнете так называемую прозападную линию и даже припоминают вам ваши же слова: «Мы не пытаемся советский опыт взять – скорее западный. Он вполне успешный». У вас происходит расхождение с президентской линией?
– Я попробую ответить, что я имею в виду. Я имел в виду, что культура – она космополитична. И если российский балет востребован в Москве, в Большой театр не достать билеты и там постоянные интриги, постоянные премьеры, и огромная жизнь вокруг Большого театра, то он конкурентоспособен с любыми европейскими и мировыми аналогами. И, соответственно, надо поддерживать такую культуру. И вся наша культура должна быть востребована не только жителями города Москвы, но и приезжающими туристами из-за рубежа и приезжающими туристами из регионов. Это искусство должно быть актуально. Мы должны выделить отдельно классическое музыкально-эстетическое образование, и никаких, как вы видели, реформ у нас там нет. Наша задача – чтобы наше искусство было конкурентоспособным. Мы оцениваем наши театры по зрительскому интересу, сколько зрителей ходит, по критике и еще по гастрольной программе, то есть, приглашают ли наши театры в регионы и приглашают ли наши театры за рубеж. Нам это очень важно, потому что Москва, громко я скажу, пафосно или нет, это, наверное, колыбель русской цивилизации. Мы должны это пропагандировать, мы задаем тренд.
– Вас можно назвать западником в старом русском понимании этого слова?
– Нет. Я могу объяснить, почему, и многие, я думаю, что и оппозиционеры, и многие новые площадные политики сейчас это не понимают. В России, в стране с православной культурой невозможно насадить, привить протестантскую демократию или протестантские ценности. Мы, все-таки, большая страна, у нас другое качество жизни, другой климат и другие люди.
– Раз вы сами коснулись этого, у вас нет ощущения, что идет некоторая клерикализация страны?
– У меня такого ощущения нет. Я понимаю, наверное, что делает Русская Православная Церковь как большая христианская институция, которая понимает, что вся ее история и все ее развитие возможно в пределах развития страны. Поэтому она пытается защищать себя и, наверное, я думаю, что Русская Православная Церковь считает, что агрессия в адрес Русской Православной Церкви – это агрессия и в сторону государства.
– Ладно, перешли к десерту. Вы иногда пишете эссе, чрезвычайно интересные.
– Сейчас уже намного меньше.
– Тем не менее. Вы написали эссе о подвиге. И в частности, написали: «Мы живем в пространстве поступков и личных побед. Мы уже давно не живем в эпоху подвигов, где жила, например, Ирена Сендлер. Мы обмельчали в своих обстоятельствах гуманности и застенках комфорта. В наше время дорого стоит умение, а не договариваться с собой, способность слышать свой голос и действовать в соответствии, не отмахиваться от морального императива. Вот что делает человека героем нашего времени». Я оставляю в стороне тот факт, что, наверное, 90% наших зрителей не знают, кто такая Ирена Сендлер, к сожалению. Но вообще герой нашего времени получается не очень симпатичный, да?
– Герой нашего времени – это человек, наверное, к сожалению, запутавшийся, человек, плохо понимающий, как устроен весь глобальный мир, в чем наше конкурентное преимущество, человек, не переработавший комплексы сталинизма, комплексы коммунистического режима. Но я уверен, что это очень активный, в чем-то даже агрессивный и очень хваткий и умный человек. Мы прожили (я могу это по себе судить) уже в постсоветском пространстве совсем немного, фактически 20 лет, и мы только в начале пути. Будут меняться люди, будет меняться и жизнь.
– В начале пути – да, вы об этом уже говорили, что мы – молодая нация.
– Поэтому нужны агенты изменений, нужны люди, которые меняют вокруг. Мы должны чинить мир. Это наша задача. И это не подвиг. Во мне нет ничего героического, и то, что можно было сделать в Парке Горького или в каких-то других объектах, где мы делаем, это просто работа.
– У меня есть приятель, французский писатель, его зовут Марсель Пруст, и он очень просил, чтобы я задал вам несколько вопросов. Во-первых, какую черту вы более всего не любите в себе?
– Наверное, излишнюю эмоциональность.
– Сегодня ее не было видно особенно. Вы ее сдерживали, да?
– Я стараюсь тренировать.
– Понятно. Чего вы боитесь больше всего?
– Я боюсь только за близких мне людей.
– Какую черту вы более всего не любите в других?
– Я думаю, что эмоциональную жадность и скупость, и неискренность. Неискренность я быстро вижу.
– В каких случаях вы лжете?
– Иногда по работе.
– Какое качество вы более всего цените в мужчине?
– Порядочность: если дал слово, то держи.
– А в женщине?
– Доброта.
– Кого или что вы любите более всего на свете?
– Я люблю больше всего читать книги и ходить пешком.
– Каким бы талантом вы хотели бы обладать, которого у вас нет?
– Я хотел бы, наверное, знать все языки мира, чтобы уметь разговаривать со всеми людьми.
– Если бы вам была дана возможность выбрать время и место рождения и проживания, то что бы вы выбрали?
– Я бы выбрал Россию и именно, мне кажется, здесь и сейчас, потому что сейчас самое интересное время.
– Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?
– Я попрошу, наверное, за детей и попрошу просто прощения. А говорить мне нечего – он и так всё видел.
– Это был Сергей Капков. Спасибо большое.
– Спасибо.
Интервью 2013 года
