– Сегодня у нас в гостях – один из, пожалуй, самых известных актеров телевидения, кино США Кифер Сазерленд. Спасибо, что пришли.
– Спасибо, что пригласили.
– С чего мне начать? Хочется о многом говорить. Что вас привело в Москву?
– Я сейчас в рекламном туре. Позже я расскажу, как сильно я хотел попасть в Москву и как мне жаль, что по иронии судьбы я здесь всего лишь на 24 часа. Я здесь для раскрутки своего телесериала «Связь». Это сериал, который впервые в истории выйдет одновременно по всему миру, то есть он выйдет в эфир в Москве, в России, выйдет в США, в Африке, по всей западной Европе, в Австралии, в Азии, в Канаде, по всей Латинской Америке. И везде одновременно или с разницей в несколько дней. Традиционно американский сериал выходил в эфир в США, и уже затем за границей, по окончании первого сезона. И такой порядок препятствовал тому, что в наши дни, когда люди по всему миру начали общаться друг с другом, не могли обсуждать сериал сразу же после его выхода. И мне кажется просто замечательным, что кто-то из Южной Африки может обсудить сериал с кем-то из Бельгии, если этот сериал их впечатлил. Они могут обменяться разными точками зрения. И среди прочего это показывает нам, что хотя у нас очень разные культуры, религии и так далее, которые нас разделяют, есть и общее, что мы все понимаем и любим. И вместо миллионов отдельных разговоров в курилке можно будет поговорить об этом глобально через страничку сериала «Связь» в FaceBook или через сайт сериала, который станет центральной площадкой для всех этих обсуждений. И речь идет об огромном количестве людей, давно не виданном на телевидении. В США вместо трех каналов стало 500, и аудитория соответственно распылилась. Так что те дни, когда по 30 миллионов людей смотрели какой-то один сериал, давно прошли. И вдруг, благодаря этой единой глобальной дате выхода в эфир, если угодно, мы можем говорить о количестве от 75 до 150 миллионов человек. И использовать сериал «Связь» как повод для такого общения, это отличная возможность, конечно же, для нас. И мы бы хотели, чтобы это произошло.
– Значит, вы здесь впервые?
– Да, точно.
– Что-нибудь удивило вас?
– Да. Ведь, я же вырос во времена «холодной войны». Меня вместе с моими одноклассниками учили прятаться под партой под звук авиационной сирены, потому что нас приучали бояться России, Советского Союза. Соответственно, я думаю, то же самое происходило и здесь. По-моему, Билли Кристал сказал очень смешную фразу, когда впервые приехал сюда и выступал со своим шоу. Он рассказал то же, что и я сейчас, и говорит: «Я уверен, нас учили тому же самому, и мы все ошиблись – нужно было вместе вдарить по французам». По-моему, это очень с юмором сказано.
– Да, очень смешно.
– Люди здесь замечательные. Я был просто ошеломлен, лично увидев Кремль и Красную площадь. Я видел их только по телевизору. Повторюсь, к сожалению, я здесь так ненадолго. Я в Штатах смотрел замечательный документальный сериал «Дикая природа России». Но я никогда не мог представить, насколько Россия огромна по размерам. Здесь столько всего…
– Да, немножко похоже на Канаду.
– Да. И, на самом деле, я удивился, узнав, что здесь меньше 200 миллионов население.
– 140.
– И это очень похоже на Канаду. Такая территория, и всего 30 миллионов, тогда как в США около 325 миллионов на куда меньшей территории.
– Скажите вот что. Когда вы росли… В Советском Союзе, между прочим, не прятали детей под партами, потому что понимали, что все равно никто не спасется. Хочу спросить вас, вы боялись русских самих по себе?
– Нет, нет. Уж точно не в Канаде.
– Вы интересовались в юности?.. Вы когда-нибудь читали русских писателей — Толстого, Чехова, Достоевского? Вас это интересовало?
– Чехова, конечно. По-моему, первый монолог, который я выучил, это монолог Треплева из «Чайки». Эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки и когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль. Я выучил это в 14 лет. И музыка, конечно. Россия также оказала здесь очень большое влияние. А моими первыми музыкальными инструментами были классическая гитара и скрипка. Я с ранних лет очень увлекался историей Второй мировой войны, будь то романы об отчаянных и смелых шпионах или исторические книги и документальные фильмы про войну. И трудности, с которыми столкнулась Россия в той войне, просто невероятные. Если вам нужны были примеры стойкости и мужества людей, то, конечно же, вам рассказывали про Ленинград. Так что я восхищался Россией. Я думаю, что в юном возрасте все дети. Уж не знаю, было ли это общим для всех 14-15-летних, это бунтарство, но мы считали, что во всем этом много лицемерия и пропаганды в смысле этого противопоставления Советского Союза и США. Но, тем не менее, все это было. Так что я никогда не представлял, что когда-то смогу. Во всяком случае, в детстве не представлял, что мне когда-то повезет самому прогуляться по Красной площади, как это случилось утром.
– Как бы вы описали русского? Навскидку? Русский – он какой?
– Сосредоточенный. Понимаете, здесь не часто встретишь улыбки из серии «Доброе утро. Как поживаете?» Во всяком случае, не сразу, не быстро. Мне кажется, нужно заслужить улыбку тех людей, с которыми я встречался, нужно заслужить их уважение, заслужить их время. И это происходит не сразу. Но они, очевидно, другие в культурном смысле. Но люди были очень гостеприимны и, по-моему, искренне гордились своим городом. И если сказать об этом подробнее, то нам очень помогли их рассказы о том, где мы сейчас и что мы видим.
– Вы родились в Лондоне.
– Да.
– В ваших жилах есть шотландская кровь.
– Есть.
– Вы – канадец?
– Да.
– Вы сами себя считаете канадцем? В первую очередь?
– Да, конечно.
– Ясно. Гордитесь этим?
– За исключением очереди на таможне в Лондоне или в Евросоюзе. Нет, я – канадец. И очень горжусь этим. Мой дед был лидером Новой демократической партии Канады, он 16 лет был премьер-министром провинции Саскачеван. Томи Дуглас. И после этого он стал федеральным главой партии, он отвечал за систему здравоохранения Саскачевана и распространил ее на уровень федерации, став лидером партии. Это стало общегосударственной программой. Ей очень помог Пьер Трюдо и Либеральная партия. Этой системе в семидесятые-восьмидесятые годы завидовал весь мир. И спустя 16 лет правления консерваторов в Канаде, у этой системы есть некоторые проблемы из-за недостатка финансирования. Но принципы этой системы здравоохранения замечательные, и я очень горжусь, что их заложил мой дед.
– Ваш дед – очень известный человек в Канаде, так ведь? Все знают Томи Дугласа.
– Да. И недавно на CBC, канадской телекомпании для того, чтобы возродить интерес к истории Канады, провели своего рода голосование, кого люди считают самым важным в истории Канады человеком. И каждую неделю они делали о ком-то небольшой документальный фильм. Повторюсь, выиграть мог Джон Дифенбейкер, Джон Макдональд.
– Или Уэйн Гретцки.
– Уэйн Гретцки, конечно же, был одним из фаворитов. Мой дед тоже был одной из кандидатур. В общем, было много претендентов. И в итоге мой дед выиграл по итогам голосования. Его признали величайшим канадцем, и это напрямую связано с тем, чего ему удалось добиться в провинции Саскачеван. Когда он туда приехал, это была беднейшая из 10 провинций Канады. За исключением города Саскатун в домах нигде не было канализации, дороги были насыпными, не было электричества, уличного освещения. И, конечно же, никакого здравоохранения. И его избрали с программой из четырех пунктов. Он собирался организовать здравоохранение, построить дороги, провести электричество и обустроить школы. И сбалансировать бюджет. Извините, пять. И он выполнил все пять. И это невероятно. Я часто слышал, как люди говорят: «В наши дни это невозможно – это было другое время». Это неправда. Он был целеустремленным политиком и верил в то, что он делает. Здравоохранение было для него первостепенной задачей, потому что в раннем возрасте он заболел болезнью, которая называется остеомиелит. И поскольку его родители были шахтерами, они не могли заплатить, чтобы ему спасли ногу. И врач решил сохранить ему ногу, потому что мог провести экспериментальную операцию. И мой дед очнулся после операции, ему было всего 11. А перед операцией его предупредили, что он будет ощущать воображаемую ногу на месте своей ноги, чтобы он не переживал из-за этого. Вот он просыпается после операции и он не только чувствует воображаемую ногу, он ее видит. Он очень разволновался. И потом узнал, что ему сохранили ногу. Он был благодарен за это, но одновременно и злился. Он злился, что оказалось так просто спасти его ногу, а он мог потерять ее лишь потому, что не мог за это заплатить. Это двигало им. Некоторое время он был баптистским священником в Саскачеване и начал сбор одежды для бедных во времена Великой депрессии. И церковь посчитала, что это неподходящее место для раздачи одежды бедным, и тогда он ушел из церкви и стал политиком. И он был настолько вдохновлен и целеустремлен, как мало кто из тех, кого я видел в своей жизни. Я сам не целеустремлен до такой степени.
– Вы знали его?
– Да. Очень хорошо.
– Он повлиял на вашу жизнь лично?
– Очень значительно. Я проводил у него каждое лето. Моя мама, очень сильная женщина – она ростом где-то полтора метра и, я бы сказал, пожалуй, это единственный человек, кого я боюсь по-прежнему, до сих пор. Я могу теперь бегать быстрее, чем она, но она по-прежнему заставляет меня нервничать. Она была жесткой и много от нас требовала. У меня есть сестра-близнец, и она много требовала от нас обоих. И дедушка забирал меня на лето после десяти месяцев этой жизни с постоянными проблемами. Я не был лучшим учеником в школе, я часто воровал шоколадки в местном магазине, я периодически дрался. Я был не самым простым ребенком для воспитания. Но я попадал к нему, и он первый, кто говорил мне: «Не переживай, ты – ребенок. Все будет нормально». И он – первый, кто помог мне почувствовать, что я могу добиться в своей жизни всего, чего захочу, и что я должен задуматься об этом, и что у меня это получится. И не надо волноваться о том, что говорят другие. Мы с ним подолгу гуляли. Он любил колоть дрова – так он расслаблялся, когда работал в парламенте. Мы часто делали это вместе. Он научил меня водить. Сам-то он был не очень хорошим водителем, кстати говоря. Так что когда мы с ним вдвоем оказывались на парковке в Уэйкфилде в провинции Квебек, это было довольно забавное зрелище. Он умер, когда мне было 19 лет. Но со времени, когда мне было 11, и до тех пор мы были очень-очень близки.
– Скажите, в чем, по-вашему, основная разница между американцами и канадцами? Она есть вообще?
– У Канады есть некое смирение. Я думаю, невозможно быть нацией-союзницей великой страны вроде США и не быть другими. Думаю, что это естественная скромность. И еще одна вещь, о которой говорят многие, кто побывал, например, в США и особенно те, кто попадал в Нью-Йорк, например. Там есть страсть, энергетика, уверенность, что мы можем все, что мы очень сильны. И эта уверенность привлекает, с этим не поспоришь. Если ты вырос к северу от этой страны, ты, возможно, не настолько самоуверен, ты чуть более скромен. И наша нация намного меньше. Во времена моей юности канадцев было 20-22 миллиона для такой-то огромной территории. И нужно было 22 миллиона человек, чтобы все работало. У нас никогда не было такой безработицы, какая была в США. У нас не было расового разделения какое было в США, потому что, повторюсь, нас было всего 22 миллиона. Поэтому когда я впервые приехал в США сниматься в фильме «1969» с Робертом Дауни-младшим, я столкнулся с расовым разделением в Саванне, штат Джорджия или в Джексоне, Миссисипи. Я был в шоке от этого, я думал, это только в исторических книжках осталось и кончилось уже во времена администрации Кеннеди. Так что различий было много. Лучше всего это описал мой отец, кстати. Я только сейчас вспомнил. Если взглянуть на первые годы развития США, развитие шло в сторону Запада. Народные герои, герои комиксов США – это же все были преступники. Билли Кид, банда Джеймса. Этим и манил к себе западный рубеж. Они грабили банки, всякое такое. Джон Диллинджер. А героями канадцев были полицейские, девизом которых было «Мы всегда ловим преступников». И одна страна восхищалась дерзкими и свободными, а другая восхищалась порядком и равновесием.
– Но в Америке, все-таки, был Одинокий рейнджер, положительный герой. Но, правда, их было меньше таких. Не так много. Вы упомянули своего отца Дональда Сазерленда. Известнейший актер. Я читал, что вы узнали, что он актер, когда вам было 17 или 18. Это так?
– Я всегда знал, что он актер, я не знал, что за актер. Я же каждый вечер ходил в театр с мамой. Из школы я шел в театр и делал там домашнее задание, пока она готовилась к выходу на сцену. Это, кстати, очень интересно — про мою маму. Она активно использовала нас. Мы с сестрой знали пьесу до того, как она выходила на сцену, и иногда, если пьеса была более сложной, чем предыдущая, то мы знали, где хлопать. Если зрители не понимали шутку сразу, то мы начинали хлопать и зал подхватывал. Мы были как два ее клакера в зале. Так что мы проводили там очень много времени. Так что я все детство смотрел, как она играет. Я видел, как мама играет в «Вирджинии Вульф». И где-то между первым и вторым актом я забывал, что это моя мама – она становилась Мартой. И это дало толчок моему увлечению театром.
– То есть ваша мама оказалась человеком, который?.. Не ваш отец?
– Да, она дала толчок, конечно. Я видел так много ее работ, и вдруг, не знаю, то ли возраст настал подходящий, то ли подходящая пьеса, но меня так вдруг пробило, меня словно шаровая молния поразила. Я сижу в театре и не могу понять, как… Это уже была не моя мама. И я подумал: «Ух ты. А это сильная штука. Вот бы так научиться. Это же магия, если так уметь». А я все еще был сильно вовлечен в политическую карьеру своего деда и подумал: «Если это использовать еще и в политике, это будет очень мощно». И это все, как бы, сплелось и я начал заниматься в молодежном театре в Торонто, и, очевидно, у меня была естественная предрасположенность к этому. И когда кто-то говорит тебе, что у тебя что-то получается, это увеличивает интерес.
– Вы начали в театре? На сцене?
– Да, да. А потом я снялся в первом своем фильме, мне было 16 лет. Это был канадский режиссер, очень успешный в США, по имени Дэниел Питри, его фильм «Форт Апач, Бронкс», «Изюминка на солнце», «Создатель кукол». В общем, прекрасные фильмы. Он вернулся снимать в Канаду, меня отобрали. Прослушивание длилось где-то месяц, и я в итоге получил роль. Я жил в маленькой квартирке. Настолько маленькой, что приходилось выходить, чтобы подпрыгнуть, иначе я бы ударился о потолок. И я снялся в этом фильме, и года два спустя, уехал в Лос-Анджелес. А когда я приехал в Лос-Анджелес, я жил у друга своего отца. И у него были видеокассеты, только появившиеся тогда. Это было время еще незакончившегося соперничества между VHS и Betacam. И он сделал себе личную коллекцию фильмов. И в ней было много фильмов с моим отцом. А я не мог их все видеть раньше, потому что был слишком мал. Вы же не поведете шестилетнего сына смотреть фильм «А теперь не смотри». Тогда не было никаких VHS, компакт-дисков, DVD и так далее. Так что это была для меня первая возможность увидеть эти фильмы. Я знал: он – известный актер, но никогда не видел ни одной его работы. И, по-моему, за четыре ночи я посмотрел «Военный госпиталь», «Клют», «А теперь не смотри», «Двадцатый век», «День Саранчи». Он произвел очень сильное впечатление. «Казанова Феллини». Я забыл, упомянул ли я «А теперь не смотри»? Потому что он тоже произвел сильное впечатление. Разнообразие ролей, разнообразие персонажей, голос, движения. Это было так поразительно. И я понял это моментально, это один из наиболее выдающихся англоязычных актеров. И я чувствовал себя ужасно как его сын, что я не знал всего этого о своем отце.
– Вы когда-нибудь сомневались, что актерство – это ваше?
– Постоянно. И даже сейчас.
– То есть все еще не уверены? Вы учились в актерской школе?
– Да, в театральном училище YPT, там был курс, потом была программа в Нью-Йорке под названием «Вильямс-Таун»– это была программа для желающих стать актерами. По-моему, я был самым молодым членом профсоюза актеров за всю их историю. Потом я ходил на прослушивание в бродвейский театр «Круг в квадрате», но никогда подолгу не задерживался по той причине, что мне везло — я снимался в кино. Но я постоянно сомневался, и началось все довольно смешно. Потому что я не считаю себя особо суеверным, но, безусловно, таким являюсь. Я снимался в фильме, о котором я говорил раньше, под названием «Парень из бухты», я играл там с Питером Донатом, замечательным американским актером и Лив Ульман, прекрасной шведской актрисой. И мне все так нравилось, я жил в гостинице, мне платили за работу, у меня появились деньги. У меня начиналась жизнь (так я ощущал). И я пришел в ресторан отмечать начало съемок. Там были все актеры, режиссер, продюсер, мы вместе ужинали. И в конце ужина я разломил печенье с предсказанием, и там было написано: «Иди домой». И я был ошеломлен этим. Я ведь всегда задумывался где-то глубоко про себя, что мне нужно отправляться домой, заняться чем-то другим. Возможно, заняться тем, чем занимался мой дед, оказавший огромное влияние на многих людей. Но в итоге я решил остаться в профессии и сделал то, что сделал.
– Скажите, когда вы начали складываться как актер, был кто-то, кто стал для вас примером для подражания?
– Несколько человек. Например, Джин Хэкмен, один из выдающихся актеров нашего времени. Я видел хорошие фильмы и не очень хорошие фильмы с Джином Хэкменом, но ни разу в жизни не видел, чтобы Джин Хэкмен сфальшивил. Но я бы сказал, что в молодости, когда я решил отправиться в Штаты, был молодой актер, которым я безгранично восхищался, это был Шон Пенн. Шон Пенн и Джин Хэкмен изменили кино для молодых актеров. Менее чем пятью годами ранее 35-летний Джон Траволта играл 17-летнего в «Бриолине». 17-летние никогда не играли в кино 17-летних. Джеймсу Дину было ближе к 25, когда он играл тинэйджера в фильме «Бунтовщик без причины». И вдруг появляется Тим Хаттон в фильме Роберта Редфорда, получает Оскара за роль в «Обыкновенных людях» и потом снимается в фильме «Отбой» с Шоном Пенном, после того как тот снялся в «Беспечных временах в колледже Риджмонт». Это были три поразительных фильма, невероятные работы. И их работы были серьезными и хорошими. У меня был друг, поразительно похожий на Тима Хаттона, его звали Питер Спенс, мы вместе с ним приехали в Нью-Йорк в театр «Круг в квадрате». И он собирался быть Тимом Хаттоном, а я собирался быть Шоном Пенном. Я не представлял, что два года спустя Шон Пенн пригласит меня работать в фильме «Яблоко от яблони». И он совсем был не тем человеком, кому стоило говорить: «Слушай, я хочу быть точно таким как ты». Это его очень расстроило. С тех пор мы стали с ним друзьями, но я никогда больше ему этого не говорил. Он, безусловно, был человеком, которого я боготворил. Потому что я считаю, что он открыл столько возможностей для молодых.
– Что было вашим первым успехом? Прорывом, так сказать?
– Я думаю, фильм «Останься со мной». И это смешно, потому что…
– Это было в каком году? Сколько вам было лет?
– Наверное, в 1985. Мне было 18 в начале съемок и 19, когда фильм вышел. И фильм оказал на меня значительное влияние в двух смыслах. Естественно, это изменило мою жизнь. После этого я снялся в «Пропащих ребятах», в «Молодых стрелках», «Молодых стрелках 2», «Коматозниках», «Трех мушкетерах». Серия фильмов, которые все были первостатейными. Я думал, так будет всегда. Мы поговорим об этом позже, но этого не случилось. Конечно, есть взлеты и падения в любой карьере. Но я привел свою подругу на просмотр для съемочной группы еще до выхода фильма. Я посмотрел фильм и подумал: «О, нет, у меня проблемы». Я сказал это своей подруге потом за ужином: «Мне нужно быстро получить другую роль, потому что я ужасно сыграл. И если я найду другую роль до выхода этого фильма, то у меня еще есть шанс». Она говорит: «А мне понравилось». И фильм вышел, и был очень успешен, стал для меня большим успехом. И я понял, что не могу смотреть на себя в кино.
– И по-прежнему не можете?
– Нет. Мыслительный процесс, эмоциональный процесс, который я проживаю, трогает аудиторию, зрители получают то, что я им посылаю. Но лично я просто не могу смотреть на себя самого, на то, что я пытаюсь сделать. И как только я смог смириться с этим, я стал получать удовольствие от своей работы. Я ни разу не посмотрел целиком ни одной серии сериала «24 часа». Смотрел то, что должен был смотреть при озвучке, переозвучке, если что-то не получалось на съемках.
– Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Я сам не могу смотреть свои программы. Скажите, вот вы получаете сценарий, да? Сценарий с ролью и она вам нравится. Опишите, как вы начинаете работать над этой ролью.
– Сериал «Связь», который я сейчас рекламирую, — идеальный пример этого, потому что я не хотел там сниматься. Я имею в виду, что не хотел сниматься в телесериале. Я только что закончил девятилетние съемки в сериале «24 часа», у меня есть фотография дочери, где ей 5, она с косичками, и фото, когда я закончил «24 часа», и она закончила Нью-Йоркский университет. Это очень долгий период времени, это сильно повлияло на меня. Поэтому я занимался бродвейской пьесой с Брайаном Коксом, который, кстати, до сих пор преподает здесь, в России время от времени. Это великолепный шотландский актер. Но кто-то прислал мне сценарий «Связи», сценарий телесериала. Я говорю: «Я не хочу сниматься в телесериале». А мне говорят: «На твоем месте я бы почитал». Я так и сделал, прочитал из уважения к людям, связанным с этим сериалом, абсолютно уверенный, что потом с полным основанием объясню им, почему я не хочу сниматься. И где-то на 32 странице я подумал: «О, нет». Я начал влюбляться в сериал, и к концу все становилось лучше и лучше. И я понял, что мне придется участвовать в этом. Я влюбился в сюжет. Это первая ступень — найти историю, которую хочешь рассказать. И как любой член группы ваш персонаж может быть солистом, бас-гитаристом, соло-гитаристом или барабанщиком, или тур-менеджером. Но если вам нравится история, вы пытаетесь найти инструмент, на котором сыграть. И я подумал, что я тут стану вполне достойным ритм-гитаристом. Я думаю, что, по сути, мальчик – это солист и соло-гитарист. Затем ты начинаешь думать, как встроиться в эту историю, встроиться в этот сюжет, как относиться к нему. Мне особенно понравилось развитие отношений отца и сына. Мне нравится много других сюжетных линий, мне нравится, как все закручено, для меня многое было непредсказуемо. Это мне тоже понравилось в сериале, но развитие отношений отца с сыном запало мне в душу. И во многом оно совпадало с моим личным опытом в качестве отца. Среди прочего больше всего с моей дочерью мне нравилось провожать ее в школу, держа ее за руку. И, естественно, наступает время, когда твоя дочь перестает держать тебя за руку. Именно поэтому я теперь помню это еще ярче. И мысль о том, что этот человек (отец) не мог держать своего сына за руку, не мог играть с ним в мяч, поговорить с ним перед сном, растереть его полотенцем после душа и что его сын никогда не мог сказать ему, что любит его, это дало мне… В этом персонаже было чувство одиночества, которое я глубоко понимал и которому очень сопереживал. И это сбалансировалось только в конце первой серии, когда произошел небольшой прорыв, незаметный для меня, но, безусловно, для этого персонажа… Когда произошел небольшой прорыв, и он стал понимать с помощью номеров: «Через этого мы можем общаться. Это еще не точно пока, но хотя бы надежда есть», это был восторг. И это требует от человека большого мужества — жить день за днем, зная, что самые важные для него отношения будут меняться лишь по чуть-чуть. И он подошел к этому с той долей сочувствия, любви, надежды, которую он продемонстрировал. За это я очень уважаю этого героя. И к тому же, зная, что их возможность общаться будет расти, это мне давало возможность сыграть одиночество этого персонажа, но и, в конечном счете, надежду этого героя. Думаю, для меня драматическое сочетание этих двух вещей было невероятно впечатляющим.
– Есть ли роль, которую вы никогда не сыграли, но мечтали сыграть? Шекспира или что-то такое? Наверное, нет, судя по вашей реакции.
– Нет, нет. Есть кое-что, о чем я очень мечтал в свое время. Я когда-то очень хотел сыграть в «Плейбой Западного мира». Я пытаюсь ужиться сейчас со своим возрастом. Я слишком стар, чтобы сыграть многое, о чем давно мечтал. И я вступаю в возраст, который может быть очень и очень интересным. Я пока еще не думал о нем с этой точки зрения, поэтому каждый раз, глядя в зеркало, я точно знаю, сколько мне лет. Каждый раз, просыпаясь утром, я надеюсь, что, может, это не так. И поэтому мне нужно было сжиться с этим. Безусловно, «Чайка» — пьеса, в которой я хотел сыграть очень и очень давно. Если говорить про классический театр, то меня всегда больше привлекал Чехов, чем Шекспир. Не знаю, почему.
– А Теннесси Уильямс нет?
– Да. Я играл Тома в «Стеклянном зверинце». Это был прекрасный опыт, это был персонаж, которого я хотел сыграть очень долгое время. Я его играл долго, 7 месяцев в Национальном театральном центре в Канаде. Но должен вам признаться, что я часто загораюсь на что-то совершенно новое, как в случае со сценарием сериала «Связь», чтобы не быть связанным мыслями о том, какая постановка твоя любимая, как это должно быть сделано. Это меня очень всегда привлекает в исходном материале.
– Ваша мама хотела, чтобы вы играли на скрипке.
– Да.
– Моя мама хотела, чтобы я играл на скрипке. До того дня, когда я прикнопил над постелью комикс, который нарисовал Джауз Эдамс: первая картинка – это толстый мальчик в шортах со скрипкой, потом он звонит в дверь и профессор открывает, такой, патлатый, в очках. Мальчик входит, кладет футляр на стол, открывает футляр, вынимает оттуда автомат и расстреливает профессора. И это был конец моих уроков, больше я на скрипке не играл.
– Мудрое решение. А я научился играть на скрипке, потому что всегда хотел играть на гитаре. И такую сделку заключила со мной мама: «Играешь на скрипке энное количество лет, и куплю тебе гитару». Я играл 6 лет. И самое парадоксальное, что пьеса, о которой я вам рассказывал, первая моя пьеса – это была пьеса знакомого моей мамы, который ее написал и поставил. Она была про Лодзинское гетто. По воспоминаниям обитателей Лодзинского гетто, которые должны были решать, кого отправить в лагерь смерти. И они оправдывали сами себя с тем, что спасают детей, что они пытались спасти детей задолго до того, как уничтожили всех. И режиссер, который был близким другом нашей семьи, его звали Дональд Фрид – он не очень любил детей, не очень ладил с детьми. И он спросил маму, могу ли я сыграть у него, потому что она могла поработать со мной. Это был мой первый театральный опыт, мне было 11 лет. Одна из причин, что он позвал меня, была в том, что я умел играть на скрипке. И я играл две композиции – одну в конце первого, другую в начале второго акта. Так что скрипка… По сути дела, с этого все началось. Не умел бы я играть на скрипке, я бы не получил бы своей первой сценической работы и не понял бы, что это что-то, чем мне нравится жить.
– Вот именно. Но вы таки получили свою гитару?
– Получил.
– И научились играть на гитаре?
– Да.
– И у вас, я слышал, неплохая коллекция.
– Да. Я думаю, те, кто не могут как следует играть на гитаре, начинают их коллекционировать. У меня есть друзья великолепно играющие, и мне неудобно играть перед ними. Так что я предпочитаю играть поздно ночью, когда все спят. Но это моя большая страсть. И я считаю, это один из лучших способов расслабиться.
– Да, это прекрасно. «Связь» будет, вероятно, первым сериалом здесь, который смогут посмотреть многие. Сомневаюсь, что многие видели «24», я имею в виду с вашим участием. Может быть, бывая за границей. Но здесь вас не видели в эфире. Я видел много серий, и вынужден постоянно напоминать себе, что вы не Джек Бауэр.
– Даже близко.
– Я знаю. Но в то же время, понимаете, как вы рассказывали, видели свою мать и вдруг она уже не ваша мать, понимаете, да? Бауэр в «24 часах» — вы смогли добиться того же. Он – очень жесткий человек, в некотором смысле циничный, я бы сказал, многих убил, некоторых пытал. И вы вообще не похожи? Или, все-таки, есть что-то похожее? Что-то общее?
– Невозможно стать другим человеком. Поэтому изображая другого человека, ты действуешь как с эквалайзером на стереосистеме, подстраиваешь характеристики своей личности. И сказать, что во мне нет какой-то злобы, я не могу срываться на гнев, это было бы неправдой. Очевидно, что, исполняя Джека Бауэра, я мог. Вы попробуйте угрожать моим детям – увидите, как из меня появится другой человек. Нужно просто представить это. И я, кстати, удивляюсь, как много… Мне впору начать платить своим детям.
– А вам нравится Джек Бауэр?
– Да, он мне очень нравится. И я скажу вам, почему. Это человек, столкнувшийся с непреодолимыми обстоятельствами. И он все равно борется с ними. Борется с ними из чувства ответственности. И он знает: ему не выиграть. И, безусловно, Джек Бауэр из первого сезона и Джек Бауэр из восьмого сезона – это не один и тот же человек. Происходившее с ним повлияло на него, он многим пожертвовал. Он мог защитить президента США, но в результате потерял свою жену. В течение многих лет сериала он был чужим для своей дочери. Всем, что он ценил и больше всего любил, он вынужден был пожертвовать, чтобы сделать то, что он сделал, то, что считал своей ответственностью. И то, чему его учили. Чтобы в конце быть преданным правительством, которому он отдал все. Но я считал, что он действует, исходя из некоторой морали того, что он считал правильным или неправильным, и вел себя соответственно. И что еще интересно в этом сериале, были моменты, когда он был не прав. Мы знали, что он не прав, было очевидно, что он не прав. По-моему, в начале пятого сезона есть эпизод, где он дает показания в Конгрессе. И речь идет о том зле, которое он творил, в том числе пытал людей. И он отвечает: «Когда вы вызывали меня, у вас уже не было вариантов – вам нужно было решать конкретную задачу. И вы обращались ко мне именно потому, что знали: я именно так и поступлю. Так почему вы задаете мне эти вопросы теперь?» Что, опять же, на мой взгляд, возвращает нас к вопросу о лицемерии властей задним числом.
– Давайте не будем про политику – меня от нее тошнит. Скажите, вам нравится отец из «Связи»?
– Да.
– Он близок вам?
– Очень. И он очень открыт эмоционально по сравнению с персонажем вроде Джека Бауэра. Есть эпизод в одной серии, которую вы скоро увидите. Там происходит большой прорыв в их общении. И это пробивает насквозь его. Он говорить не может. У него дыхание перехватывает. Такого не могло случиться с Джеком Бауэром.
– Что должно зацепить зрителей в «Связи»?
– Надеюсь, то, что зацепило меня. Его отчаянные попытки наладить общение с сыном. Есть целый ряд сцен, искусно расставленных сценаристами по всему сериалу, показывающих, как все в нашем мире взаимосвязано. Даже в первой серии. Ситуация, связанная с моим сыном, заставляющая меня уронить телефон, который потом путешествует по миру. Больше всего мне нравится в «Связи» то, что вместо того, чтобы фокусироваться, как все мы делаем, как я делал, на разделяющих вещах в нашем мире, будь то культура, религия, политика, язык, мы начинаем говорить об общих связях, об общем и всепронизывающем языке культуры. Нет на этой планете культур, не ценящих детей, не ценящих семью, не защищающих ее, культур, которые не понимают, что необходимо уважать стариков и ценить свою историю. Это вещи, общие для всех культур. Это превыше культурных рамок, религии и расы. И наш сериал старается сосредоточиться на них. Я думаю, что чем больше мы будем думать о том, что нас сближает, тем лучше будет всем.
– Позвольте задать вопрос, совершенно не связанный с этим. У вас много татуировок?
– Да, много.
– А почему?
– Первая татуировка, которую я сделал, это до сих пор вызывает у меня улыбку, это китайский иероглиф. Я специально наколол его. Это китайский иероглиф, обозначающий силу. И под ним сердце, то есть сила сердца. С точки зрения шестнадцатилетнего это было нечто важное для меня. Мне было около шестнадцати. Я чуть было не наколол Микки Мауса в шлеме космонавта. Мне же было 16. Если бы я наколол Микки Мауса в шлеме космонавта, я бы никогда больше ничего в жизни не наколол и, вероятно, вывел бы эту татуировку вскоре. Но сила сердца имела для меня некое значение. И 4 или 5 лет спустя я был в Новой Зеландии. И половина съемочной группы были маори, половина белые. А я приехал туда, пробыв в течение 10 лет в тех местах США, где расовое разделение было невероятным. И вот я вижу группу из маори и белых, работающих в абсолютной гармонии. Я ничего подобного в жизни не видел. И мы очень близко сошлись с ними. И я тогда сделал татуировку маорийского мастера тату. Это тоже было значимо для меня. Потом еще одно обстоятельство.
– То есть это всегда какое-то обстоятельство?
– Всегда. И место. Я наколол здесь Святую Гваделупу. Я жил в районе Лос-Анджелеса, населенном, в основном, выходцами из Сальвадора. Я был буквально единственным белым в своем квартале. Я жил на старом складе, который превратил в жилище. Это оказался прекрасный район, у меня ни разу не было там проблем. Но никто не мог понять, почему я там живу, считая, что там опасно.
– А в самом деле, почему вы там жили?
– Этот склад стал небольшой студией звукозаписи, которая в свою очередь стала небольшой компанией звукозаписи. Я только мог позволить себе этот склад. И я тоже нервничал поначалу из-за окружения. А они прекрасно отнеслись ко мне. Это был важный символ для них, и я это наколол.
– Первая татуировка – в 16 лет, а последняя?
– В 43, 42-43.
– То есть, возможно, будут еще?
– Да, это как моя записная книжка. Своего рода дневник для ленивого.
– Интересно. Как вы относитесь к рекламе?
– В каком смысле? Я участвую в озвучке.
– В смысле, когда вы смотрите телевизор, коммерческое телевидение. Там ее очень много и некоторых это просто бесит. Они говорят, что в Европе хотя бы ее нет посреди программ, только после.
– Мой отец был среди них, когда начал смотреть «24 часа». Он говорил, что не мог смотреть сериал в США – только во Франции. Вопрос, кто за что платит. Я смотрю на это таким образом. Стоимость производства на телевидении за последние 30 лет возросла многократно, просто гигантски. Это требует денег. И в США решили оплачивать это таким образом. В Англии за это платит правительство на Би-Би-Си. В каждой стране свой подход к этому. Но хочу сказать, что в случае, например, с «24 часами» были рекордные продажи DVD. И никто в компании «Двадцатый Век Фокс» этого не ожидал. Миллионы и миллионы DVD. Люди хотели смотреть это по-другому. Но в то же время они тратили эти 70 долларов на DVD, то есть столько стоил вам просмотр без рекламы.
– Скажите, меня вот что очень заинтриговало. У вас был большой перерыв в какой-то момент, когда вы перестали…
– Наполовину добровольно, наполовину по необходимости. Это продолжалось почти 10 лет. Я жил в Монтане, на центральном побережье Калифорнии.
– А почему? Что случилось? Вы не был востребованы?
– Меня не приглашали в фильмы, которые я хотел. Я снялся в паре фильмов неоднозначных, прямо скажем. И я быстро понял, что если продолжу сниматься в таких фильмах, велики шансы, что не смогу больше сниматься вообще.
– В каком-то смысле вы просто ушли в сторону?
– Да. Повторюсь, у меня особо не было выбора. И я к тому же подумал, что если сделаю небольшой перерыв, то кто-то позовет меня назад.
– Что вернуло вас после стольких лет?
– Спустя 7 лет меня, все же, позвали назад.
– Вас могли забыть за 7 лет.
– Вы абсолютно правы. И я очень боялся этого, потому что, честно говоря, я только умею телефонный кабель укладывать в провинции Онтарио, если не сниматься. Я отдал этому всю свою энергию, сложил все яйца в одну корзину. Так что я переживал из-за этого.
– Я читал, вы где-то рассказывали, что участвовали в родео?
– Да, в родео, я соревновался на профессиональном уровне, выходил в национальный финал в 1994, 1996. Выиграл несколько родео.
– Катались на горных лыжах?
– Да, это тоже.
– Любите спорт, да?
– Мне нужно было найти, чем занять себя. И в итоге, в основном, я занялся перегоном скота в Монтане. В основном, в центре Калифорнийского побережья.
– Настоящий ковбой.
– Отчасти. У меня было 4 тысячи акров, около 500 молочных коров, 16 быков. Выходило примерно 95% воспроизводство, то есть мы получали примерно 490 коров каждый год. Мне очень нравилось заниматься этим, и мне так легче было переживать этот простой, имея чем заняться. Если бы мне нечем было заняться, я б валялся под стойкой самых отстойных кабаков.
– Так, ведь, это бывало.
– Не сказать, что я там не бывал, но мог бы не вылезать оттуда. Так что с этим мне, все-таки, очень повезло. Да и мне тоже нужен был этот перерыв, хотя я и сказал, что не получал ролей, которые хотел бы получать. Я вернулся в такой проект как «24 часа» с обновленным чувством уважения, энергии, воодушевления. «Уважение» тут очень важное слово. Я отмахивался от этого раньше. Я говорил «Молодые стрелки 1», «Молодые стрелки 2», «Пропащие ребята», «Коматозники», «Три мушкетера», «Несколько хороших парней». Это все первоклассные фильмы. И ты постепенно все больше расслабляешься, воспринимаешь все это как должное. После этих семи лет я не скоро опять начну воспринимать эти вещи как должные.
– Мои добрые друзья, Бернар Пиво и Марсель Пруст хотели бы задать вам несколько вопросов. Вы знаете, о ком я говорю, да?
– Да, конечно.
– Хорошо. Ваше любимое слово?
– Ну, чтобы не повторяться… Надежда.
– А нелюбимое слово?
– Нигер.
– А что вас заводит?
– Много разных вещей. Дайте подумать. Давайте пропустим.
– Ладно. Что вас удручает?
– Расизм. Ненависть, на самом деле. Просто ненависть.
– Какой звук вы любите больше всего?
– Гитара.
– А самый не любимый звук?
– Ногтем по школьной доске.
– Помимо вашей, какой еще профессией вы бы хотели владеть?
– Как ни странно прозвучит, но, думаю, я был бы хорошим разведчиком.
– Какой профессией вы не хотели бы заниматься ни при каких обстоятельствах?
– Я бы не хотел быть моим бухгалтером.
– Когда вы лжете, если лжете?
– Лгу, когда мне страшно.
– Так что вас заводит?
– Я бы ответил своим любимым словом – надежда.
– Оказавшись перед небесными вратами, что вы скажете Богу?
– Я вообще-то предполагал, что ты здесь будешь, но не был уверен. Рад убедиться.
– Это был Кифер Сазерленд. Спасибо большое.
– Вам спасибо. Я получил огромное удовольствие.
– Я рад. Спасибо.
Интервью 2012 года
