Татьяна Толстая: Русский мир или русская вселенная (выбирайте любое слово) – оно имеется

Татьяна Толстая: Русский мир или русская вселенная (выбирайте любое слово) – оно имеется

В.Познер: В эфире – программа «Познер», гость программы – писатель Татьяна Толстая. Добрый вечер, Татьяна Никитична.

Т.Толстая: Здравствуйте.

В.Познер: Много лет за вами бегал, вот, наконец, добегался. Где-то я читал, что ваша напарница по «Школе злословия» Авдотья Смирнова сказала, что если вы будете задавать вопрос, который не нравится Татьяне Никитичне, то в ответ вы услышите «Не ваше собачье дело». Значит, предстоит тяжелый эфир, я чувствую. Но тем не менее…

Т.Толстая: Это фигура речи, конечно.

В.Познер: Хорошо. 10 лет тому назад мы с вами встречались в программе «Времена», 2001 год. И я думаю, что и вы (а я-то точно нет), и многие не понимали, что, на самом деле, начинается какая-то совершенно новая эпоха, эпоха, которую сам премьер назвал «режимом Путина». Это его слова. Вот я хотел вас спросить, что вы думаете, что изменилось за эти 10 лет в стране и в головах людей?

Т.Толстая: Знаете, я как человек, заставший советскую власть (не все этим могут похвастаться), вижу, что возвращается то состояние, которое мы называли «совок». Сейчас многие употребляют это слово («совок») и употребляют зря и попусту, совсем не то называют. Выросло поколение (это его право, они люди молодые), они думают, что «совок» – это когда шляпка немодная. Вот на этом уровне. А «совок» – это другое. И мы называли некоторое состояние сознания и общества «совком», не понимая, что, видимо, это… Дореволюционное состояние, когда читаешь хорошие дореволюционные тексты, ты видишь что? И там «совок». Когда читаешь того же Маркиза де Кюстина (вообще иностранец приехал, тут ничего не понимает, но описал, что видит) – и тут глубокий «совок», причем, брежневского розлива. Не сталинского – брежневского. Есть что-то такое ужасное, что иногда можно отодвинуть, и оно, безусловно, было отодвинуто в конце восьмидесятых – начале девяностых годов. А потом оно вернулось назад. И в 2001 году еще все было ничего еще, но за эти прошедшие 10 лет оно вернулось. Это «совок» или попытка установить «совок» на всей съежившейся территории бывшего Советского Союза.

В.Познер: Если бы вас спросил человек, плохо понимающий реалии русского языка, все-таки, что такое «совок»?

Т.Толстая: Это такая система мысли, при которой огромная масса населения не умеет, не знает, как чувствовать себя свободным гражданином своей страны и вообще личностью, и личностью, обладающей чувством собственного достоинства. Люди не умеют почувствовать, что это такое, собственное достоинство. Они все время находятся на такой растяжке. Перед начальством они льстивы, к подчиненным они крайне грубы, вплоть до хамства или, так сказать, членовредительства.

В.Познер: Это исторический процесс? Потому что вы много ездите, я много езжу. Все-таки, этого «совка»… Если это явление расширить, то «совок» есть всюду. Но, все-таки, его гораздо меньше, у меня ощущение, в Европе.

Т.Толстая: В Европе его гораздо меньше.

В.Познер: А почему его так много у нас? Это что, относится к Ивану Грозному, это относится вот к этой истории?

Т.Толстая: Я не знаю, потому что я уже вижу только, так сказать, концы, выведенные оттуда. Но мне ближе точка зрения (а в XIX веке были ее носители, раньше, возможно, тоже), что это – результат, последствия татаро-монгольского ига, прежде всего, а уж потом на него накладывается византинизм Ивана Грозного. И сочетание этих вещей на этой земле с этими этносами, которые тут у нас ходят… Условно говоря, русский народ, не только русский народ, а все что угодно. Имя им легион – чудь, весь, меря. Вот они дают такой сплав.

В.Познер: Но он отступил, вы говорите.

Т.Толстая: Он отступает и возвращается. Вначале – да. Есть эпохи, когда… Как, знаете, магнитное поле Земли исчезает, и происходят какие-то другие вещи. Отчего они происходят? Отчего, на самом деле, случился коллапс Советского Союза? Как говорится, все сгнило, вот и случился. Или: упали цены на нефть, вот и случился. Хорошие красивые ответы, но я не чувствую их, я не понимаю, почему, так же, как я, на самом деле, не понимаю, почему случился 1917 год. Хотя, вижу много вещей, которые вели к этому. Но я же читаю и пытаюсь себе это представить. Не могу сказать, что я там думаю – я пытаюсь себе это представить, я читаю и живу там.

В.Познер: Те же 10 лет тому назад вы сказали, что «при всех тех безобразиях, которые происходят в России, свобода в стране уже есть». И добавили, что «тот, кто испытал свободу, уже не расстанется с ней никогда». А сегодня свобода в стране есть? Это один вопрос. И второй: нет ли у вас ощущения, что вообще Россия свободу понимает как волю?

Т.Толстая: Конечно, как волю.

В.Познер: То есть это тогда не ответственность?

Т.Толстая: Нет. Как волю. Хотя, видимо… Вот эти 10 лет прошли и еще подросло дополнительное поколение, которое начинает понимать свободу как ответственность. Понимаете, свобода до какой-то степени есть. Ведь, ничего нет абсолютного. Никогда. Я помню, что в начале девяностых были страшно популярны глупые, на мой взгляд, идеи о том, что «вот демократии не бывает больше или меньше – либо она есть, либо ее нет». Здравствуйте. Все процессы в природе так идут, постепенно. А иначе это взрыв и переход в какое-то другое состояние. Так вот сейчас свобода до какой-то степени есть, в больших городах она есть, в Москве она есть. А в то же время и зажим этой свободы тоже огромный. Вот люди вышли на абсолютно свободный митинг по зову сердца, можно сказать, да? 10 декабря они вышли. Это показатель некоторой свободы. А, ведь, они шли, думая, что их будут из водометов там или палками бить. Но они вышли.

В.Познер: Кстати! Почему они вышли? Значит, я вам предлагаю несколько вариантов ответов. Первый. А, может, вы возьмете другой. Они вышли, потому что у них чувство, что у них украли их выборы. У них такое чувство. Может, им внушили это чувство, не знаю. Второе, что они хотели напомнить власти о себе и напомнить власти, что нас надо уважать, у нас есть чувство собственного достоинства, вот мы вышли, чтобы вам это сказать. Ну и третья, тоже довольно популярная, что ли, опция, это что все Хиллари Клинтон, так сказать.

Т.Толстая: Первые две мало отличаются, собственно, между собой, потому что это комплексное чувство. Понимаете, мы все время обманываем кого-то. Как говорил теперь уже всеми любимый доктор Хаус, «все люди лгут». Заметьте, восьмой сезон идет. То есть вот у нас 10 лет с 2001 года прошло, и «Доктор Хаус» у нас в восьмом сезоне. И он на некоторые умы произвел впечатление. Все люди лгут. Мы все время лжем, обманываем. Да обман начинается с самых мелких вещей. Но мы это как-то терпим, терпим, терпим. Но когда обман и спектакль, главное, по поводу этого обмана превышает уже какую-то порцию, которую могут вынести люди, тогда они возмущаются. Понимаете, выбирать-то было не из кого. Я, например, не ходила на выборы. Я имею гражданские чувства, я подумала, чего я хочу? Я хочу честности. Может, она плохая, вам не нравится, но у меня есть своя честность. Моя честность не позволяет мне поставить галочку ни в одном из этих боксов. Ни за кого я не могу поставить — ни за «Яблоко», ни, как многие выбрали, за «Справедливую Россию» в пику «Единой России». Те же люди, вид сбоку. Я не могу. Хотя, все говорят «Вот ты не идешь на выборы – ты отдал голос «Единой России». Ты запачкал бюллетень – отдал голос «Единой России». Ты написал что-нибудь безобразное – ты отдал голос «Единой России». Так пойди же туда и проголосуй за проходящую в Думу партию». Да не буду я этим заниматься. Слава тебе, господи, на седьмом десятке лет не буду я заниматься этой белибердой. Но многие пошли. Это их выбор. Я не говорю, что они хуже меня или что-то такое. Никоим образом. И, вот, огромное количество людей и, в основном, молодежь побежала по первому зову на этот митинг мирный.

В.Познер: В том, что вам не за кого было голосовать, кто виноват?

Т.Толстая: Здесь две стороны виноваты. Значит, как всегда кто старше, тот и дурак. Прежде всего, виновата власть, которая сделала все, чтобы невозможно было зарегистрироваться ни одной партии никакой, ни маленькой, ни кривой, ни странной, ни фрикам, никому. Было у нас 40 партий, наверное, где-то в 2001 году или около того, а сейчас то, что мы видим, — раз-два и обчелся. Партия «Правое дело» — вы видали, что даже бессмысленная, на мой взгляд, попытка Прохорова возглавить эту партию, все кончилось диким, чудовищным фарсом. И эта подмена лидера, отъем голосов. Слушайте, как можно во всем этом?.. Давайте вообще бросим тогда притворяться, что у нас есть какие-то выборы. Давайте опричнину, Иван Грозный. Почему не носить парчовую толстую такую шубу с длинными рукавами? Слава богу, соболь еще бегает, можно делать прекрасные воротники. И я думаю, что Дума с большим удовольствием будет ходить в парче и соболях. Это же красиво! Правда? И называться она будет иначе. Думные дьяки будут ходить. А что касается выборов, то мне кажется, анекдот про ворону и лисицу лучше всего их описывает. Лисица говорит вороне: «Ворона, у тебя есть выбор: ты говоришь либо «Да», либо «Нет». В любом случае лиса выигрывает.

В.Познер: Скажите мне, пожалуйста. Вы говорите, виновата, с одной стороны, власть. А с другой?

Т.Толстая: А с другой стороны, те люди, которые хотели бы организовать какое-то… Они хотели бы заниматься политикой и привлекать людей в свою поддержку. Было две партии — СПС, условно говоря, и «Яблоко», не условно говоря. «Яблоко» — это такая, реальная большая сила. И они растеряли всех своих избирателей не только потому, что власть им выкручивала руки, давила, угрожала и устраивала калечение. Не только поэтому.

В.Познер: Когда вы говорите «Мы все врем»… Все? И вы?

Т.Толстая: И я.

В.Познер: Это что, по необходимости или что это?

Т.Толстая: В разных случаях по-разному.

В.Познер: Вы по поводу тех, кто участвовали на этом митинге на Болотной, высказались не самым замечательным образом. Вы сказали, что многие пришли, чтобы выгулять свои шубы, например.

Т.Толстая: И они были.

В.Познер: И они были, да? Вас не было?

Т.Толстая: Нет, я не пошла.

В.Познер: Вы не пошли, потому что было некогда, или вы не пошли так же, как вы не голосуете? Потому что не устраивает?

Т.Толстая: Нет-нет, это другое совсем. Я не пошла по чисто шкурным медицинским соображениям. Погода мне не подошла.

В.Познер: А так пошли бы?

Т.Толстая: Да, я пошла бы. Я еще накануне собиралась. Но когда я посмотрела на погоду, я поняла, что нет, я это дело не выдержу. Я не знаю, жалею я или не жалею. Понимаете, если бы я шла, только с одной целью: увеличить размер толпы. Только. Я бы не пошла слушать эти речи. Я что, не знаю этих людей, не знаю эти речи? Я что, хочу куда-то призвать?

В.Познер: Но вы знаете, вы еще сравнили это с тем, что когда собаку долго били палкой, она, в конце концов, укусила хозяина. Так вот хозяин почувствовал укус в этот раз?

Т.Толстая: Похоже, что да.

В.Познер: А если он почувствовал, то что теперь будет ожидать собаку?

Т.Толстая: Зависит от ума хозяина.

В.Познер: У вас какие на этот счет суждения?

Т.Толстая: Я как-то не верю, что хозяин вдруг, так сказать, протрезвеет (это метафора) и подумает: «Да что же? Это же моя собака. Она, в общем, хорошая. Неплохая такая. Конечно, у других лучше собака, но и моя ничего. Хотя, она не вполне породистая. Чего же я ее бью-то? Может быть, я не все мясо буду съедать, а как-то подумаю о том, чтобы собаке не одну голую кость давать и не раз в неделю? Все-таки, надо о ней подумать. Вот она болеет, прививки ей нужны. А то чумка – и нет собаки. И над кем тогда я буду хозяин?»

В.Познер: То есть вы думаете, что у хозяина нет таких соображений? И тогда что делать? Будет дальше лупить ее, что ли?

Т.Толстая: Да соображения-то есть. У этого коллективного хозяина (это коллективный хозяин, эта структура, эта система)… Я не вижу (может быть, есть, но я не вижу) людей в составе этого коллективного хозяина, которые имели бы вкус к масштабной государственной деятельности. Мне кажется, что им не интересно быть государственными людьми. Власть – очень приятная вещь для многих, особенно для мужчин. Женщины не очень любят власть.

В.Познер: Но женщины любят мужчин, у которых есть власть. Это доказано.

Т.Толстая: Это, безусловно. Конечно. Но это биология. Так вот, мужчины любят власть. Но они не любят возиться с этим странным, нищим, мелким, бестолковым народцем, который тут вот…

В.Познер: Вот этот народец – он, все-таки… Вы употребляете это слово применительно к народу России? Или вы говорите вообще о власти, отношении к народцам?

Т.Толстая: Насколько я могла видеть на Западе, там волей-неволей нет такого разрыва между народом и властью, там, безусловно, из населения выходят властители. Но там гораздо больше сдерживающих факторов, там гораздо больше вынужденного уважения к человеческим свободам, к личности. Там другое отношение к закону. Закон нарушают, но там есть, что нарушать, там есть представление о том, что «я нарушаю закон, я это сейчас делаю, я сую пальцы в розетку, я переступаю через растяжку минную». А здесь, как бы, его и нет. Здесь совершенно спокойно судьи могут отвергать информацию, которая работает в пользу обвиняемого, и брать только ту информацию, которая работает против него. А после этого ему печется какой-то приговор или распоряжение о заключении, и это происходит раз за разом, раз за разом. Я просто эти случаи знаю. Кому интересно, смотрят в интернете и челюсть его, как говорится, стукается об стол. Это что?

В.Познер: Конец восьмидесятых, начало девяностых. Вы тогда уже сказали довольно интересно, что страну ждет подъем и обрушение. Как вы думаете, эти американские горки – это вообще удел России?

Т.Толстая: Да, я думаю, что это удел России. Это вообще удел всего человечества, но я ничего не понимаю про эти кризисы, потому что там какие-то сложные политико-экономические интриги. А что касается России… А когда было иначе? Когда был ровный стабильный подъем в России? То есть за ним следовало обрушение. Поэтому я считаю, что так оно и будет. Если я такой пророк, мне уже пора ходить босиком и с вызывающей нечесаной бородой.

В.Познер: Ну, с бородой у вас будет сложно. Я задам вам абсолютно неправильный вопрос, но все равно задам. Как вы относитесь к русскому народу?

Т.Толстая: Я со странною любовью отношусь к русскому народу.

В.Познер: Как Лермонтов. Только он к Отчизне, а вы…

Т.Толстая: Под топот пьяных мужиков… Не за что любить, казалось бы, русский народ. А я почему-то его люблю.

В.Познер: А скажите, а есть вообще, за что любить? Когда говорят «Я люблю», то это очень…

Т.Толстая: Да, можно такое уточнение и утончение ввести. Потому что иначе получается, что это взаимовыгодная торговля.

В.Познер: Вот именно. Потому что не любить можно сказать, за что. А любить – оно как-то по-другому.

Т.Толстая: Так вот, если перечислять разные качества русского народа, условно говоря, это ужас, это ужас, это ужас, это ужас. А в целом, черт его знает, люблю.

В.Познер: На ту же тему русского народа. Захар Прилепин сказал так: «Читая публицистику Татьяны Толстой, вы не встретите ни одного нормального русского лица». Ваша статья «Русский мир» начинается так: «Если бы мне пообещали, что я всю жизнь буду жить только в России и общаться только с русскими, я бы, наверное, повесилась. Россия – это большой сумасшедший дом». Это и есть странная любовь, нет?

Т.Толстая: Да. А как заканчивается эта статья? А она заканчивается, что если бы я не могла попасть в Россию, если бы я вынуждена была жить вне России, то я бы тоже повесилась.

В.Познер: То есть и так, и так?

Т.Толстая: Ну, это же приготовленная рамка, это вообще статья для газеты «Гардиан», которая попросила меня написать что-то про Россию. И понятно, что это вводное и вот этот финал – это рамка. Выстраиваешь рамку, и затем ты ее закрашиваешь, заполняешь. Это прием.

В.Познер: Я понимаю. Но суть в этом, все-таки?

Т.Толстая: Конечно, суть в этом, да. А это и есть странная любовь. Ты не можешь оторваться, выбросить Россию из своего психологического, так сказать, тела.

В.Познер: То есть когда вас обвиняют (вас обвиняют, кстати) в русофобстве, то это чепуха?

Т.Толстая: Да на здоровье. Пусть обвиняют. Конечно, чепуха. Дело в том, что сейчас любовь к России (и не только сейчас, это и XIX век тоже этим отличался, безвкусицей), это такие пастила, зефир, такое, вот, пафосное, слюни сладкие. «О, Россия, родина», березки, пение — то березка, то рябина. Это вообще дурной тон. Нет, не буду говорить, не хочу обижать классы, которые склонны к этому дурному тону.

В.Познер: А это классовая вещь?

Т.Толстая: Вкус как классовая вещь. Скажем, такое слободское, прикащицкое, с пониманием того, что хорошо, что плохо. Понимаете? Яркое красное в цветах – хорошо, серо-черное – плохо. Отсутствие этого минимализма. Вообще, русский простой человек к минимализму-то не склонен. Не понимает он его. «А чего это, скучно вот?»

В.Познер: Национальный характер. Где-то я читал довольно интересные ваши рассуждения на тему о том, что это — как отпечатки пальцев. Можно кислотой попытаться снять, скальпелем, сжечь. Все равно в конце концов проступает, и никуда от этого не денешься. То есть если это применительно к национальному характеру, это означает, что с этим характером делать ничего нельзя. Есть и будет всегда, никуда не денешься.

Т.Толстая: И пока он будет, это можно будет познать как русского человека.

В.Познер: Он будет всегда?

Т.Толстая: Массовый носитель. Но это же меняется с веками. Конечно, развитие какое-то происходит — поколение за поколением. Смотря какая скорость, конечно, да? Но поколение за поколением, и характер получит какой-то сдвиг. А какие причины тому, трудно сказать. Это же вообще непонятно. Смотрите, сейчас вообще признано, что человечество вышло из Африки несколькими порциями. С большим, допустим, временным разрывом, сотни тысяч лет, но, тем не менее, вышло из Африки. И вот это человечество, оно разделилось на три расы. Почему? Чего одни белые, другие черные, а третьи — азиаты?

В.Познер: Желтоватые.

Т.Толстая: Японцы очень белые. Такие белые, что нас с вами завидки берут.

В.Познер: Ну хорошо.

Т.Толстая: Почему? И они держатся более-менее условно в рамках этих рас. Никак они не превращаются, в основном-то, друг в друга. И при смешивании ты их видишь. Я видала праправнучку Пушкина в Сан-Франциско. Видно.

В.Познер: Я ее знаю. Видно. Абсолютно. Но это внешний вид. А характер?

Т.Толстая: Так и с характером что-то подобное происходит. Не знаем мы эти законы, потому что здесь очень много всяких разных факторов. Но тем не менее. Сдвиг происходит, но что-то остается. Она все равно Пушкин, она – Пушкин.

В.Познер: Да, это правда. Она очень похожа.

Т.Толстая: Так как-то примерно и русский национальный характер: существуют сильные такие вещи. Немец все равно аккуратный, итальянец все равно веселый.

В.Познер: А скажите, русские, которые уезжают (а их немало). Кстати говоря, по недавним данным, за, по-моему, последние 10 лет из страны уехало миллион 250 тысяч человек, то есть столько, сколько после Октябрьской революции. Во-первых, как вы думаете, почему? А вторая часть вопроса по той теме, о которой мы говорили. Уезжают русские люди туда, и что? Их дети все еще русские — по этому характеру? Это же передается генами, наверное?

Т.Толстая: Да, наверное. Я знаю людей, которые вообще никогда в России не были. Это русские харбинцы. То есть они родились там, в Харбине. А потом, дальше их войны и, в общем, их по всему свету понесло, они жили в Бразилии или Уругвае. А потом оказались в Сан-Франциско. И эти люди, поразительно, во-первых, они говорят практически без акцента на прекрасном русском языке. Они его сохранили. Где-нибудь в Нью-Йорке, там, на Брайтоне – все. 8 месяцев – уже человека не узнать.

В.Познер: Там совсем другое. Почему?

Т.Толстая: Я не знаю. Я просто предлагаю, так сказать, материалы к рассмотрению. Там пошли мы с братом в какое-то кафе, которое русские держали. И тетка тут же: «А, вы – русские?», стала с нами разговаривать. Она – русская, тоже из харбинцев, но ей лет 50, то есть она вообще в Сан-Франциско родилась… Она тут же рассказала, что «этих не слушайте, к этим не ходите, а эту Лидку вообще – с ней нечего делать, не надо с ней делать, с Лидкой», потом что-то еще. И при этом она нам подала какой-то салатик, какую-то ерунду, мы взяли подносик, сели и смотрим. Одну вилку пластмассовую она, конечно, забыла… То есть вся ушла в разговоры, в сплетни. Совершенно по-русски. Пришлось вставать, идти: «Э, вилка там. И салфетку тоже сюда». Русский человек. Одновременно это очень трогательно, одновременно хочется это дело исправить. Я бы хотела, чтобы у меня на подносике было как в Германии.

В.Познер: Почему уезжают в таком количестве?

Т.Толстая: Во-первых, легко уехать. Во-вторых, дальние страны вообще манят. Ну и надоедает то угрюмое хамство, которым здесь наша жизнь, все же, пропитана. Не все это любят. Но вы знаете что? Работала я месяц в одном университете американском. Называть не буду. Была я там только месяц, поэтому кабинета мне отдельного не дали, а говорят «Вот тут посидите». По-моему, был кабинет начальника, несколько столов там. Сижу я, пошла какие-то скрепки взять со стола начальника, и вижу, там папочка. В папочке написано «Top Secret. Только для членов кафедры». Думаю: я тоже буду членом кафедры, сейчас «Top Secret» мы почитаем. Открыла я, смотрю, там письмо, несколько страниц на машинке или в интернете распечатка, какого-то человека, который, судя по письму, был когда-то студентом этой кафедры. Он закончил этот университет и поехал в Сибирь. Американец, да? И он пишет: «Так и так, вот приехал я в Сибирь, то-се. Знаете что? Нас учили не тому (славянское отделение он закончил). Мы все не так знали про русских, нам никогда не говорили о том, какие это потрясающие люди. Я сейчас имел возможность в этом убедиться. На страшном морозе, не требуя никаких дополнительных денег и не жалуясь ни на что, они голыми руками какую-то трубу там заваривали, потому что ее сорвало». А почему ее сорвало? Потому что русский народ – он ее не закрепил летом, понятно же, да? Ну и зимой приходит русский народ и, значит, с криком, матом и невероятным упорством чинят трубу, когда даже денег не дадут. От этого кто-нибудь, владелец трубы, понимаете, получит дивиденды. А они – нет. Но потому что трубу прорвало, и мужики чинят. И он потрясен: «У нас так никогда я не видел. Пожалуйста, пожалуйста, скажите всем. Давайте, соберитесь, мы совсем не то учили, мы ничего не знаем. Здесь такое творится. О, какие люди! О, какие люди». Я, знаете, прочла с чувством национальной гордости и даже некоторого великорусского шовинизма, подумала «Yes!» Я же не могу сказать, что я залезла в чужие бумаги. Это, как бы, считается неприличным. Я не вижу в этом ничего неприличного. Не бросай бумаги.

В.Познер: Но были бы вы немкой, вы бы туда не полезли.

Т.Толстая: Не бросай бумаги.

В.Познер: Тоже верно, хорошо. В адрес телевидения вы как-то так сказали, что наш народ любит совсем не то, что думают руководители наших каналов и что этот народ не хочет гоготать все время, а хочет, чтобы с ним разговаривали по-человечески.

Т.Толстая: По-человечески. Но гоготать — тоже.

В.Познер: У вас нет ощущения, что когда пытаются говорить по-человечески… А, может, и не говорят, это я не знаю. Но что в принципе программы, где говорят по-человечески, не пользуются особым рейтингом, да?

Т.Толстая: Да. Вы знаете, что? Исчезли языки говорения по-человечески. Дискурсы, да? Не очень хочется это говорить, но пусть так будет сказано. Нет этих языков. Почему сейчас нет живописи? Нет языка живописи. Сейчас так называемое современное искусство – это такая чепуха, всё это. Это сколько хочешь можно нагородить, главное – чтобы похуже было.

В.Познер: То есть вы не поклонница современного искусства?

Т.Толстая: Современного? Нет-нет. У него один мессадж: «Искусства нет». Поэтому я не могу по определению быть поклонником некоего движения, которое говорит «Искусства нет». Нет? Ну и хорошо, ну и не мешай мне, там у тебя его нет. Мне интересно искусство. Но у него нет языка. Ничего нельзя сделать. Будут пенсионерские акварельки про березки и грибочки. Искусство, остатки искусства, там не знаю, Люшин Фройд или, там, Бэкон.

В.Познер: Бэкон Фрэнсис, да.

Т.Толстая: Да, да, Фрэнсис Бэкон. Я не могу это слово «бекон», потому что я думаю «бекон и яйца». Я ничего не могу поделать. Ладно. Пусть. Они – очень мощные художники, но они рисуют уродства, они разворачивают уродства. Не хочу. А с другой стороны, что тогда? Котят в лукошке? Нет языка. Понимаете? Что-то надо чтобы произошло, чтобы появился язык, которым можно разговаривать. В литературе язык не утрачен. Но это волшебное свойство слова, видимо, потому что оно вначале было. Утрачены самые разные языки, и, в частности, язык разговора с населением утрачен, потому что, на самом деле, цели совершенно ложные. Телевидение – это для того, чтобы ты пришел домой, а там огонь, на который никогда ты не устанешь смотреть. Это такое пламя в камине, это точка с освещением, с огнем. Ты пришел, потирая руки, с мороза, а тут уже оно играет. А что там – это все равно.

В.Познер: А почему русские так любят стонать? Вот вы говорите, что это вообще, «стонать – это имеет глубокие корни, и вообще это высший шик», вот, у русских – стонать.

Т.Толстая: Меня тоже этот вопрос занимал. У греков тоже. У них все греческие настоящие песни, не отуреченные сейчас, эти трени-брени, а настоящие, хорошие, народные, но современные, двадцатых годов, тридцатых годов. Вы бы видели эти тексты. «Бедный я, несчастный. О, моя мама, о, кто меня родил в этот мир, зачем?» У греков есть, конечно, свой анамнез. Дело в том, что греки считаются в науке народом печальным, унылым, депрессивным. И есть специальный даже том какого-то западного исследователя про греческую грусть или греческую печаль. Считалось, что греки – печальный народ. Древние.

В.Познер: Что, эллины? Да ладно? Когда читаешь…

Т.Толстая: Вот именно! Аристофан. Ухохочешься же. Особенно если не цензурованный перевод.

В.Познер: Конечно.

Т.Толстая: У греков очень многие из дошедших до нас текстов, у философов так называемых греческих, они говорят, что жизнь печальна и бессмысленна, и самое разумное для смертного – как можно скорее умереть назад.

В.Познер: Хорошо. А что в России тогда?

Т.Толстая: Я хочу сказать, у нас вполне возможно имеется такая толстая струя греческого влияния, переходящая в Византию. Если там это национальный характер (основа его, да?), то вполне возможно, что мы от нее получили какие-то отсветы через культуру.

В.Познер: То это вы называете корнями?

Т.Толстая: Да, я это называю корнями. То есть один из корней у нас, безусловно, православно-греческий, византийский.

В.Познер: А нет ли такого, что вообще стонать и говорить, что все плохо, это какая-то еще и защита от зависти? «Я буду говорить, что все плохо, и слава богу. А то я скажу, что все хорошо, а у вас нехорошо и вы постараетесь сделать, чтобы и мне было не слишком здорово».

Т.Толстая: Да, это тоже, безусловно. Это мелкая домашняя магия. В этом смысле мы – язычники. У нас, скажем, православные корни в Византию, естественно, идут. А языческие – да их тут полно-полно, прямо на них взросли. Мы все – язычники, по сути дела.

В.Познер: Теперь я должен задать вам вопрос и вы мне должны сказать, правда или нет. Очень часто приводят, якобы, вашу цитату. Я ее читаю: «Страна не такова, чтобы ей соответствовать. Ее надо тащить за собой, дуру толстую …, костную. Вот сейчас, может, руководство пытается соответствовать, быть таким же быдлом как народ, тупым как народ, таким же отсталым как народ». Ссылки не дают нигде, хотя встречается часто. Это, на самом деле, ваши слова?

Т.Толстая: Да, это мои слова, но где это, я совершенно не помню. Интервью какое-нибудь.

В.Познер: Значит, быдло, все-таки?

Т.Толстая: И быдло тоже. Понимаете… Как вам сказать? Имеется сложное здание или какое-то образование малопонятное и очень, действительно, комплексное, очень сложное. Россия. Русский мир или русская вселенная (выбирайте любое слово) – оно имеется. Его надо как-то описывать. Это ощупывание слона, так чтобы всем было понятно.

В.Познер: А! Но только слепыми. Вы помните, что слона ощупывали слепые. Один – хобот, и говорит, что слон похож на веревку…

Т.Толстая: Если будет темно, у вас будет тот же эффект. Еще пока не рассвело. Мы в темноте, мы временно слепы. Вот это одно из… Это я дам веревку… Я в следующий раз вам хобот опишу. Держитесь. Или бивни. Там много чего есть. И это — тоже. Нет одной правды, нет одного способа описания. Существуют разные подходы, заходы и так далее. Потому что нельзя, например, сказать, какой художник отражает русскую душу. Вообще русскую. Этого сказать нельзя. Понимаете, когда, например, Поленов, вся эта школа, Абрамцево, когда они хохлому и все росписи придумали, это же все — ложь, это все представления о якобы ярком, народном, веселом. Все эти искусства, дымковская игрушка – все это получило развитие в XIX веке. А до этого совсем другие вещи, другой стиль. Там больше вкуса, там более приглушенные краски, там нет такого южного… Это, скорее, южное. Мне кажется, что здесь корни более украинские, венгерские – вот оттуда. Эта веселая радость. А под нашим сереньким небом наши покосившиеся серые избы – там никакой хохломы нет и быть не может. И даже гжели.

В.Познер: А скажите, пожалуйста. Я как-то подумал и это, конечно, тоже вопрос весьма теоретический. Потому что если бы не было татаро-монгольского ига, в России мог бы быть ренессанс и это была бы совсем другая страна.

Т.Толстая: Абсолютно. Вот, Алексей Константинович Толстой тоже так думал.

В.Познер: Ваш дед?

Т.Толстая: Нет, Константинович. У меня – Алексей Николаевич. Который «Петр Первый», «Буратино». А Алексей Константинович – «Князь Серебряный»…

В.Познер: И «Хождение по мукам» — тоже, между прочим. А Константинович – это вместе с братьями Жемчужниковыми…

Т.Толстая: Да, совершенно верно, он – Козьма Прутков вместе с братьями Жемчужниковыми. Он, по-моему, самый очаровательный из всех этих пишущих. Конечно, самый великий – Лев Толстой, тут и говорить нечего. Это Эверест. Но самый очаровательный, с юмором, которого себе не мог позволить Лев Толстой, это, конечно, Алексей Константинович. И, вот, он тоже… Его страдания, в частности, страдания его жизни и такая жизненная тоска была, зачем иго было. Потому что он то доиговское состояние России представлял себе, любил, туда все свои мечты помещал. И насколько он был прав, мы не знаем, но вот эта архитектура ранняя…

В.Познер: Вы знаете, была колоссальная выставка, и там были иконы новгородские еще до татарского ига. Они совершенно поразили меня. Вообще напомнили Джотто, вот так, по-честному. Я тогда и подумал, что если не вот это вот, а потом Иван Грозный и вся эта прелесть.

Т.Толстая: Да. В Успенском соборе много икон – это пойти посмотреть, с ума сойти. Ярко, чисто, одновременно, как бы сказать, не индийский этот лубок, когда много всего нагорожено, а какое-то богатство при сдержанности. Лучше византийских и светлее византийских. Это потом идет темнота такая.
В.Познер: Намного-намного.

Т.Толстая: И этот северный дух. Ведь, есть же духи места вообще, они есть. Когда я говорю, что мы все язычники, я это говорю в положительном смысле. Я считаю, что это очень богатое состояние и души, и духа, и психики, и чего угодно. Потому что язычество признает, на самом деле, жизнь любого предмета. У него и камень живой…

В.Познер: Но те же ваши эллины – они же язычники.

Т.Толстая: Да конечно, безусловно! Понимаете, возможно, что бог един. Возможно. Возможно, что он бесконечно множественен. Тоже возможно. Возможно, это одно и то же — как у индусов. И это возможно.

В.Познер: Вы говорили где-то, что вы росли в абсолютно атеистической семье.

Т.Толстая: Абсолютно.

В.Познер: Но что вы уверены в том, что жизнь здесь не кончается, что за этим что-то есть.

Т.Толстая: Да, я твердо верю в бессмертие души, а какую это принимает форму…

В.Познер: Но не верите в существование какого-то высшего разума. Или верите?

Т.Толстая: Нет, верю в существование высшего разума. Но на то он и высший, чтобы не моим жалким человеческим умишком было объять его огромность, размеры и устройство. Хотя, то, что человеку разрешено понимать очень много в устройстве вселенной – это, в общем-то, и есть создание по образу и подобию. Мы понимаем такое, что просто о-хо-хо.

В.Познер: А то, что, скажем, происходит сегодня в России с Русской Православной Церковью и так далее – это как вам?

Т.Толстая: Прямо скажем, не мои интересы. Потому что как только возникает министерство (а церковь – это министерство), то мне сразу неинтересно. Там сразу возникают чиновники. Я считаю, что можно молиться святому духу, выйти в лес и пню молиться. Я считаю, что можно дома горячо попросить Господа Бога. Может быть, он, правда, посмеявшись над тобой, но даст тебе то, что ты просишь. А на самом деле, если Бог существует и он всюду, то можно и без учреждений. В этом смысле я абсолютно не гожусь для православной церкви. Православная церковь любит собрать в кучку людей.

В.Познер: Власть?

Т.Толстая: Да, власть. Земная. А делает вид, что неземная.

В.Познер: Это вообще церковь делает такой вид. В том числе и католическая.

Т.Толстая: Абсолютно. Обязательно.

В.Познер: Скажите, пожалуйста, поскольку время бежит, а у меня миллион к вам вопросов еще… Как-то вы высказались в том духе, что запретить мат смешно – это все равно, что как запретить соль и перец, и что представление о том, что интеллигентный не может материться – это глупость.

Т.Толстая: Да. Так я думаю, да. Интеллигент другим определяется. Системой ценностей и способностью к критике, и к самокритике в первую очередь.

В.Познер: Татьяна Никитична Толстая: «За последние несколько лет произошло принципиальное изменение в узком слое русской интеллигенции. Какое-то время стало модно любить власть до потери сознания, с гордостью ходить в Кремль, радоваться общению с Президентом, принимать из его рук награду. И уже не поймешь, то ли это интеллигенция, то ли это дворцовая свита». Так?

Т.Толстая: Вы хотите сказать, это цитата из меня? Это тоже какое-то интервью. Это не письменный текст. Но я готова с этим согласиться – такой период был. И сейчас есть. И что тут плохого, если бы там состоялся какой-то разговор не притворства, если бы это были не постановочные разговоры, а, правда, одна сторона разговаривала бы с другой. Активное слушание мало кому дано. Есть такая вещь в разговоре – активное слушание, когда собеседник правда слушает, что ему сказали. Я думаю, что мы с вами как работники этого дела, это знаем хорошо. Так вот, когда власть приглашает к себе будто бы поговорить будто бы интеллигенцию, там нет активного слушания. Там имеются напуганные группы образованных и полуобразованных людей, которые вступают в это электрическое поле власти. У меня есть машина посудомойная. Если ты туда руку сунешь, а другой рукой будешь держаться за раковину, тебя так ды-ды-ды-ды-ды. Потому что она плохо заземлена. Может даже убить. Вот они идут туда с этим ощущением: «Как бы мне так до раковины не дотронуться». Так-то можно туда посуду ставить, но только бы раковины не коснуться. Они идут туда, зная, что чуть что, что-то произойдет. Конечно, верховный правитель не кинется на них тут же на месте, откусывая им голову. Нет, он этого не сделает. Но челядь его, чтобы угодить, ни о чем даже не подозревающему верховному правителю, может сделать вам какую-нибудь гадость, Налоговую наслать или так просто, банановую корку подложить.

В.Познер: Вы уже сказали мне, что вы не ходили голосовать. На этот вопрос вы вполне можете ответить «Не ваше собачье дело», но я, все-таки, спрошу. Вы будете голосовать на президентских выборах в марте?

Т.Толстая: Нет. Я думаю, что не буду. Я посмотрю, какая, конечно, конфигурация. Но я и так могу себе представить, какая конфигурация.

В.Познер: Гражданский долг, значит?..

Т.Толстая: А в чем мой долг?

В.Познер: А я вот не знаю. У вас есть представление о том, что у вас есть гражданский долг?

Т.Толстая: Да, у меня есть представление, но чего же играть-то на шахматном поле с одним королем?

В.Познер: Ладно. Ваша программа шла когда-то на канале «Культура», потом вы там не подошли. Вы, в частности, объясняете это тем, что вы вдвоем говорили то, что думаете, а это не очень принято. Вы перешли на НТВ, там, вроде бы, получше, но время от времени бывают случаи, когда программа не идет вообще, и вам говорят «Мы вам заплатим, но программа не пойдет». Потом выясняется, что она идет за Урал. А уже дальше она не идет, потому что там, вроде бы, другие люди или я не знаю что…

Т.Толстая: Там живут люди с собачьими головами – это же Геродот написал. Им можно смотреть крамолу нашу. А здесь… Это мы закольцовываем тему собак.

В.Познер: И все, что мы говорим с вами, ведь, все знают. Это же не то, что они в первый раз услышали.

Т.Толстая: Конечно-конечно. Но, произносить-то нельзя.

В.Познер: Это может произойти и с этой программой, как вы понимаете. Мы в той же ситуации.

Т.Толстая: Да. Абсолютно. Я все понимаю.

В.Познер: Как вы думаете, произойдет?

Т.Толстая: Я гадать-то не могу. Это, все-таки… Бороду еще не отрастила.

В.Познер: Хорошо. Кстати, как вы относитесь к Марселю Прусту?

Т.Толстая: Любила в свое время читать Марселя Пруста.

В.Познер: Разлюбили, что ли?

Т.Толстая: Я уже прочла.

В.Познер: Но вы же все равно любите кого-то, которого вы прочли? У вас нежные чувства там…

Т.Толстая: Да, безусловно. Но, скажем, русскую литературу из тех, кого я люблю, я перечитываю, а Пруста – как-то рука не тянется.

В.Познер: Но все равно он вам задаст несколько вопросов с вашего позволения.

Т.Толстая: Это я знаю.

В.Познер: Да, это вы знаете, конечно. Какую черту вы более всего не любите в себе?

Т.Толстая: Лень.

В.Познер: Какую черту вы более всего не любите в других?

Т.Толстая: Жестокость.

В.Познер: В каких случаях вы лжете, вы уже ответили, по-моему.

Т.Толстая: Да только и делаю, что лгу.

В.Познер: Кого из ныне живущих (или есть ли такие) вы более всего уважаете? Есть ли такой человек?

Т.Толстая: Вот так вот, более всего из ныне живущих? Так, чтобы более всего? Нет, я не готова.

В.Познер: Презираете кого?

Т.Толстая: Тоже не скажу.

В.Познер: Хорошо. Когда и где вы были более всего счастливы?

Т.Толстая: В детстве.

В.Познер: Что вы не любите больше всего?

Т.Толстая: В людях?

В.Познер: Вообще.

Т.Толстая: Я не люблю, когда детей обижают.

В.Познер: У вас есть нелюбимое слово?

Т.Толстая: Да, их несколько. Например, «детвора».

В.Познер: А у вас есть любимое слово?

Т.Толстая: Нет.

В.Познер: Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?

Т.Толстая: «Покажи еще».

В.Познер: Это была Татьяна Толстая. Спасибо большое.

Т.Толстая: Спасибо вам.

Интервью 2011 года