– Владимир Владимирович, возвращаясь к вашему американскому детству и вашему переезду. Мне кажется, что ваша история во многом перекликается с историей Лилианны Лунгиной, переводчицы, которая тоже…
– Знаю прекрасно.
– А вы с ней были знакомы?
– Нет. Нет. Я очень хорошо знаком с сыном, с Павлом. Но гораздо позже, ее уже не было на свете, когда мы познакомились.
– Просто она тоже выросла за границей.
– Во Франции.
– Да, она выросла в основном во Франции и тоже переехала в Советский Союз, и она как раз рассказывает о тех вещах, о которых вы, например, в своей книге не пишете, о том, как она была шокирована и потрясена бедностью советского быта во всем, в том числе что касалось книг, в том, что касалось музыки. А каковы были ваши впечатления, когда вы переехали в Советский Союз, чисто материальные, бытовые, вот такого рода?
– Я был шокирован, конечно. Я был шокирован бедностью и конкретными случаями; скажем, когда мы жили в Германии, то у «Совэкспортфильма» были немецкие дома двухэтажные, по этажу каждому работнику. Это небольшие дома, но все-таки приятные такие, немецкие солидные дома и так далее. Ну там возникла некая дружба, и когда мы приехали в Москву, я поехал к одним нашим приятелям. Они жили в бараке.
– Мне кажется, тогда половина Москвы жила в бараке.
– Да, но как это может быть, это страна, которая победила в войне и которая живет значительно хуже побежденных. Значительно хуже. Вообще, что такое коммунальная квартира – я не знал. Вообще было непонятно мне, как могут несколько семей делить одну кухню, не говоря об одном туалете.
То есть я, конечно же, был шокирован, но с другой стороны, я настолько был агитирован моим отцом политически, что, мол, вот это и есть то самое, что вот все-таки мы победили, а не кто-нибудь другой. Что это великая мечта, чтобы было настоящее равенство, а не богатые, бедные и так далее, что я отгонял от себя неприятные мысли. Просто их отгонял самым настоящим образом и находил какие-то оправдания. И кстати, я находил оправдания довольно долго.
– Вы сказали: «Мы победили». Для вашего отца, конечно, Советский Союз это был «мы».
– А я его цитирую.
– А для вас в какой момент Советский Союз стал «мы»? И стал ли он вообще в какой-то момент?
– Ну, если говорить совершенно откровенно, то никогда.
– Несмотря на то, что даже в вашей книге, которая писалась уже в 80-е годы, во времена Горбачева, там есть вот это ощущение, что вы как-то, с несколько, я бы сказала, таким напором доказываете, что вы советский человек.
– Советский человек, да. Я себя убеждал. Но все-таки книга называется «Прощание с иллюзиями».
