– Владимир Владимирович, ваш отец не любил Америку. А вы? Я видела ваши детские фотографии, вы похожи на героя книги «Убить пересмешника», вот в этом комбинезончике, абсолютно американский мальчик.
– И был я абсолютно американским мальчиком, я любил Америку, не отдавая себе в этом отчета, пока мы не уехали. И я люблю Америку и для меня это одна из родных стран. Я обожаю Нью-Йорк и так и осталось, конечно же.
– А ваши языки. Какой у вас все-таки язык был первый, а какой второй?
– Французский, конечно.
– Несмотря на то, что вы с 5 лет жили в…
– Нет, гораздо раньше. Я родился…
– А, вы же в два захода жили в Америке.
– Просто мой отец не хотел детей и вообще не хотел жениться. Моя мама, очень гордая и независимая женщина, взяла меня подмышку, когда мне было 3 месяца, и уехала в Америку, где жила ее мать с ее младшей сестрой. Я вырос там. Но мама со мной говорила только по-французски и в течение всей жизни. И дома единственный язык, на котором позволялось говорить, был французский.
– И ваш язык, на котором вы первые книги читали или мама вам читала вслух, это был французский?
– Нет. Как я помню, нет, это все-таки был американский. Самая первая книга, которую я помню, это книга о Быке Фердинанде, которую я обожал. Потом она мне читала «Приключения Тома Сойера». Она мне читала «Алису в Стране чудес». В общем, первая книга на французском, которую я читал самостоятельно, и книга, которая сыграла гигантскую роль в моей жизни, была «Три мушкетера».
– А почему «Три мушкетера»? Что они с вами сделали? Почему она стала для вас важна?
– Просто «Три мушкетера» научили меня отваге, преданности, дружбе, юмору, фехтованию. В общем, очень много чему. Чести.
– А кто ваш любимый мушкетер?
– Ну конечно же Д’Артаньян.
– Почему конечно же? У всех Атос.
– Я хотел быть только Д’Артаньяном. Ну, Атос, я очень его уважал и уважаю, но нет, если говорить о любви, то конечно Д’Артаньян.
– В своей книге вы досадно мало пишете о вашей маме. Наверное, как-то вам не хотелось многие вещи выносить, но я думаю, как она, француженка, если я правильно поняла, не носитель левых взглядов. Как она пережила отъезд из капиталистического мира и приезд в Советский Союз, потому что ваш брат был маленький, вы были очень молоды, легко адаптируетесь, а каково ей было? Я не могу себе представить, как она жила вторую половину своей жизни.
– Моя мама была однолюбом и она любила только моего отца. И для нее первое место занимал папа и мы. И там, где мы – там она счастлива. Она никогда не адаптировалась, ей не нравился Советский Союз. Не по политическим причинам, а вообще по поведению людей. Она привыкла к совсем другому. Она вообще из аристократов разорившихся. И она привыкла к совершенно другим вещам. Ей было, я думаю, очень и очень трудно, хотя она обрела некоторых друзей. У нее были подруги русские, с которыми она говорила на очень своеобразном русском языке.
– Она никогда не говорила на русском свободно?
– Свободно нет. Никогда. Она могла в магазин пойти, купить что-то такое. Это да, но так-то нет.
– Но она же работала в Советском Союзе.
– Она работала на иновещании. Она работала во французской редакции и вещала на Францию, доказывала преимущества советского строя.
– Бедная, это же ужасно тяжело доказывать то, во что не веришь, я боюсь.
– Я никогда с ней о политике не говорил. Я не знаю, что она думала на самом деле. Она была очень сдержанной, молчаливой, и конечно, я потом уже, когда ее не стало, я ужаснулся тому, как мало я с ней говорил. Как мало я спрашивал ее. Это просто ужасно, я себе не прощу.
