– Владимир Владимирович, мне самой всегда было очень интересно общаться с людьми, которые старше меня, и я лично считаю это, в частности, тоже своим преимуществом.
Но вот то, что я часто слышу от более старшего поколения, – то, что молодые люди им кажутся (ну, наверное, это и нормально) часто дерзкими, даже где-то наглыми, но я бы, наверное, с этим не согласилась, то есть мне кажется, что на самом деле – мы действительно, в чем-то не уверены, у нас есть страхи и как раз об этом я хотела бы с вами поговорить. И наверное, один из самых распространенных страхов людей моего возраста – это страх нереализованности.
Вы стали действительно известным на всю страну уже в очень сознательном возрасте. Считаете ли вы, что это было хорошо и правильно для вашей личности?
– Это так случилось. Мне было 52 года. Меня не пускали на телевизор, так сказать. Я думаю, что отчасти это было хорошо, потому что на меня свалилась слава буквально сразу. Этот телемост, который смотрела вся страна и вдруг меня так вынесло. И я думаю, что если мне было бы 25 или 30 – не знаю, как бы эту славу я пережил. Знаете:, «огонь, вода и медные трубы». Огонь – да, воду – да, вот медные трубы – тут уже сложно.
А уже в 52 года – другое отношение к жизни и имея представление о том, что такое успех и прочее. Поэтому то, что поздно ко мне это пришло, – на мой взгляд, в этом есть много положительного, не говоря о том, что я не был пресыщен. Я только дорвался в 52 года до той работы, о которой я всегда мечтал. И может быть, и до сегодняшнего дня голод этот не прошел.
Хотя в принципе, конечно, это довольно тяжело дождаться. Ну, все-таки мне был шестой десяток, люди в это время уже начинают думать о пенсии, а не о том, чтобы начать наконец-то свой путь.
– А вы помните, как изменилось ваше восприятие самого себя после 52-х, когда вас стало узнавать огромное количество людей на улице, и вы обрели действительно не только советскую славу, но и всемирную после этого?
– Ну «всемирная» – во-первых, это несколько преувеличено. Это в некоторых странах. Но в Америке я был известен до того, потому что я выступал отсюда, правда, поскольку я был не выездным, но я отсюда выступал на американском телевидении, причем на очень таких известных программах. Поэтому в Америке-то меня знали. Это здесь меня никто не знал до телемоста.
Я не стал как-то по-другому к себе относиться, насколько я помню. Я был счастлив, конечно, что я наконец могу делать то, что я хочу, но я не переоценивал, кто я такой и так далее. Сейчас говорят: «легендарный» и так далее; я чувствую себя ужасно, я начинаю краснеть, мне неловко.
Я очень благодарен за то, как сложилась моя жизнь, но моя самооценка довольно жесткая. Я считаю, что очень преувеличивают значение того, что я сделал. Я вам это говорю, положа руку на сердце…
Я понимаю: я – хороший журналист, может быть, очень хороший журналист; я – умный человек, много чего видел; я – честный человек, но вот эти вот дифирамбы, начинают курить фимиам такой – мне неприятно.
– А известность и слава когда-нибудь тяготили вас?
– Ну вы знаете, когда люди начинают подходить: «можно с вами сфотографироваться?» и так далее, но это часть работы. У меня есть знакомые, к ним тоже подходят, и они начинают кривить морду, извините за выражение. Я им говорю: «Я хочу дождаться того дня, когда к вам не будут подходить. Тогда я посмотрю, как вы будете себя вести».
Это все-таки подтверждение того, что то, что вы делаете, – привлекает людей, так или иначе. Что может быть лучше? Поэтому иногда, конечно, это мешает, но я всегда, всегда говорю: «да, конечно, пожалуйста» и так далее.
