– Вы открыли потрясающий ресторан «Жеральдин». Плюс в Париже Вы живете рядом с рыбным кафе. Какая кухня Вас привлекает?
– «Жеральдин» существует уже где-то 14 лет. Его мы открыли с моим братом (Павлом Владимировичем Познером. — Прим. ред.), востоковедом, доктором наук, занимавшимся средневековым Вьетнамом. Когда в стране многое поменялось, его профессия, скажем так, не сильно понадобилась и ему пришлось финансово трудно. А поскольку наша мама была француженкой, замечательным кулинаром и учила нас готовить, мы иногда с ним шутили: «Давай откроем ресторан». Однажды он повторил то же самое, но уже с серьезными намерениями. Тогда я обратился к Юрию Михайловичу Лужкову и попросил дать нам помещение. Получив его на 25 лет, в 2004 году мы открыли атмосферную французскую брассерию в честь нашей мамы — Жеральдин. На протяжении всего этого времени мой брат был директором ресторана, но 4 года тому назад он тяжело заболел и умер.
Я понимал, что не смогу вести этот бизнес, так как, во-первых, не мой профиль, во-вторых, был загружен иными делами. Я предложил Александру Леонидовичу Раппопорту, которого я очень хорошо знаю, управлять рестораном. Посмотрев на «Жеральдин», он с удовольствием согласился. То, что было брассери, стало рестораном, который сейчас невероятно популярен. Если наше брассери было исконно французским заведением с доступными ценами, то сейчас это очень успешный ресторан высокого класса с космополитичным меню. Хотя я и не принимаю прямого участия в управлении заведением, но регулярно провожу в нем свои творческие вечера. Это мой вклад.
– Перейдем к Вашему меню. Какие у Вас любимые блюда?
– Я очень люблю русские закуски: хорошую сельдь с картошкой, с луком, с огурчиками, помидорчиками и черную икру с тостами и тонко нарезанным багетом. Это раз! Дальше. Я в восторге от крабового салата, который делает моя супруга. Из супов я обожаю зимой луковый суп, а летом гаспачо. И все-таки хороший борщ — это вещь! Из основных я больше всего на свете люблю gigot d’agneau… Вы французский, видимо, знаете.
– Oui, Владимир Владимирович.
– Так вот, gigot d’agneau с хорошо поджаренной картошечкой. Далее зеленый французский салат из листьев с определенным соусом, где я король этого соуса! Теперь сыры! Сыры опять-таки французские. Больше всего люблю камамбер, бри и некоторые виды козьих сыров. А на десерт — bavarois либо mousse au chocolat. Ну и конечно, вино, красное и только французское. Я всегда говорю, что есть вино французское и все остальное. Люблю бургундское, но, если его не окажется, не откажусь и от бордо.
– А если говорить об ароматах, какие Вас привлекают?
– Винные! Я вообще люблю алкогольные ароматы — они опьяняют. Запах виски бесподобен. Коньячный дурманит. Если говорить о парфюме, мой фаворит, пожалуй, Guerlain. Я люблю их больше других, потому что моя мама всегда пользовалась Mitsouko и Poison. Для меня запахи имеют значение: это желанная ностальгия. Очень сильно реагирую, если запах мне не нравится.
Так, как Зюскинд описал запахи, никто не описал! Все-таки он поразительно сумел передать аромат — как нечто физическое, чем хочется обладать. Ведь главный герой хочет всосать в себя, обладать духом, как иной человек хотел бы обладать женщиной! Исключительный слог описания и вдохновляющий! Я ни в какой литературе не видел ничего подобного. Как он это сделал — для меня загадка. История зловонья и создание духов, дезодорация как средство одоления — это я читал, а феномен «Парфюмера» — сильный ход. Однако в процессе чтения в какой-то момент он мне надоел.
– Само повествование наскучило?
– Предсказуемо для меня. После того как он убил первую женщину, я понял, что его понесет. Лично мне автор показался чересчур многословным и предсказуемым. Он все изображает, все излагает, а мне уже хочется фабулу разгадать! Я Вам еще скажу одну вещь: в переводе язык не имеет для меня значения. Я, как человек, знающий несколько языков и когда-то работавший переводчиком, уверяю, что невозможно оценить произведение, если ты не читаешь оригинал. Лишь Белла Ахмадулина гениально переводила стихи среднеазиатских поэтов, которых невыносимо читать. Но она была необычайно талантлива, поэтому по-русски все благозвучно. Зюскинд — немец, немецкий я не знаю, а значит, не могу вдоволь насладиться слогом. Соответственно, я понимаю, что передо мной хороший перевод. Меня интересует содержание. А когда я читаю того же Набокова, наслаждаюсь слогом, думаю: «Вот черт! Как он смог это сделать?!» Это же сродни фокусу, как эквилибрист, который делает сальто-мортале!
Понимаю. Перевод — это особое искусство и, мне кажется, неблагодарное.
На мой взгляд, перевод — это трагическое искусство, потому что оригинал, в отличие от перевода, никогда не устаревает. Ведь язык меняется. Попробуйте сегодня прочитать Шекспира в переводе Щепкиной-Куперник — это невозможно читать: это не по-русски, это несуразица. А оригинального Шекспира пожалуйста читайте, вкушайте!
Одна из моих любимых книг — «Над пропастью во ржи». Во-первых, это про меня, это моя жизнь в Америке. Во-вторых, это мой язык, я его понимаю. Рита Райт сделала феноменальный перевод на русский язык! Но сегодня этот язык уже не работает, потому что он изменился и наш 16-летний не такой, как в 50-е XX-го. Если сегодня наш 16–17-летний прочитает по-русски «Над пропастью во ржи», он не узнает себя, хотя это про всех тинейджеров. В этом смысле я всегда переживаю за переводчиков, чья работа значительна и очень трудозатратна. Вы знаете, что в мире есть лишь один памятник переводчику?
– К своему удивлению, нет!
– В Лондоне Эдварду Фицджеральду, тому, кто перевел рубайят Омара Хайяма.
Текст: Анна Рафаэлли для журнала B.U.K
Фото: Роман Разуменко
