Уильям Фолкнер

Уильям Фолкнер. «Поселок», «Город», «Особняк»

Это, в сущности, одна книга, хотя по факту — трилогия. Если кто-нибудь хочет понять, что такое американский Юг, вот оно, больше никто никогда даже приблизительно не смог о нем так написать. Эти характеры, эта жестокость, это упорство, это непрощение, это молчаливое совершение каких-то невероятных вещей — ну просто бог знает, как это написано. Не говоря об умении Фолкнера рассказать историю, которая, конечно же, и есть главное.

И блестящий перевод Риты Райт и Виктора Хинкиса. Хинкис на этой почве сошел с ума — реально сошел с ума, пытаясь передать Фолкнера по-русски.


А это ведь невозможно: южный дух, южный говор — ну как это сделать на другом языке? В этом смысле перевод — безнадега, полная безнадега. Каким бы великим переводчиком ты ни был, сумеешь передать это максимум процентов на 75. Полностью — никогда, к тому же если ты не знаешь этого места, никогда там не был, не видел своими глазами.

Это полотно о жизни американского Юга, о Гражданской войне, о том, что она сделала с людьми, и о том, что такое расизм. И Сноупсы эти, вся семья — я их как будто бы очень хорошо знаю. Когда я приезжал к своим двоюродным братьям в Вирджинию, там еще действовала сегрегация. Я прилетал или приезжал на поезде в Вашингтон, где сегрегации не было, и садился в автобус, чтобы ехать дальше. Черные сразу садились сзади, зная, что после пересечения границы Вирджинии, южного штата, им будет запрещено сидеть впереди, на местах для белых.

Я, как борец за права человека, один раз сел сзади, не вызвав этим, кстати, у черных никакого удовольствия. Мы пересекли границу округа. Водитель, здоровый, мясистый белый человек, остановил автобус, медленно подошел ко мне и тихо, не повышая голоса, сказал: «Ищешь неприятностей?». По тому, как он на меня смотрел, было понятно, что он может меня просто убить — его совершенно не волновало, что я ребенок. Мне было лет двенадцать, и я по-настоящему испугался, молча встал и пересел вперед. Водитель, не сказав больше ни слова, вернулся за руль, мы поехали дальше.

Во всем этом была тихая, но несгибаемая готовность в случае чего тебя уничтожить — не из ненависти даже, а потому, что ты нарушаешь что-то очень глубинное и важное, отказываешься признать, что не все равны, что черные — не совсем люди. При этом ведь и черные не хотели, чтобы я сидел среди них.

В общем, понять те характеры, ту жизнь мог только Фолкнер. Это целый мир, в котором я никогда не хотел бы остаться, — не мой мир совсем. Когда мы делали фильм об Америке и ехали через южные штаты, я все время говорил своей съемочной группе: «Осторожно, осторожно», хотя это был уже 2006 год.

У меня есть приятель в штате Луизиана. Однажды мы пошли перекусить в местную харчевню. За соседним столом сидела пара — мужчина и женщина, какие-то неухоженные, немытые, в непонятных тряпках. Я начал довольно громко говорить на политические темы, и вдруг приятель говорит: «Потише, потише. Это опасно». То есть эта ненависть там никуда не делась. Ее срезали, скосили сверху, но она по-прежнему сидит внутри необразованных людей, ни черта не читавших, но со своими представлениями о том, что правильно.