Мария Бегунова: «Я часто вижу один и тот же сон: я убегаю, а меня немцы догоняют. Много лет я с этим живу. Я рассказываю о тех событиях, через что я прошла. Может быть, это лишний раз травмирует, но почему-то я для себя решила, что пока я помню – я обязана, я должна рассказать. Почему? Потому что когда приезжают, особенно молодежь, они ничего этого не знают…».
Я должен был спросить, о какой молодежи она говорит. Хотя, если подумать, и так понятно. Госпожа Бегунова рассказывает о том, что произошло с ней, на русском языке, значит эта молодежь из России ничего, на ее взгляд, не знает о холокосте. Тут возникает второй вопрос: почему не знает? Ну, а посещение Яд Вашема – мемориального центра памяти жертв холокоста в Иерусалиме, превращает мой вопрос в недоумение.
Мария Бегунова: «Мне было 14 лет. Немцы пришли прямо как на парад, без боев, пришли в наше местечко. Сразу дали нам знать, что мы бесправны. Висел большой лист бумаги и там было ясно написано, что евреи не имеют права ходить по центральной улице, не имеют права ходить на работу, в поликлинику, на базар, в школу. Была такая небольшая улочка, и всех переселили на эту улочку. Взрослые догадывались и понимали, к чему это все…».
Разве? Разве догадывались? Если в самом деле это так, то у меня возникает еще один вопрос, на который я вообще не нахожу ответа. Почему покорнейшим образом, понимая, что будет, когда им говорили надеть звезду Давида – надели, прийти с вещами на такую-то площадь – пришли… Почему? Почему не пытались бежать, скрыться, что-нибудь…? Кто-то пытался, но очень мало.
Мой отец, который был еврейского происхождения, в молодости, в подростковом возрасте покинул советскую Россию вместе с родителями. Он переехал в Париж и вырос там. Будучи молодым человеком он снял там квартиру вместе с двумя друзьями, которые тоже были русскими евреями. Один из них вернулся в Советский Союз в 1936 году, а в 1937-м его арестовали и отправили в ГУЛАГ на 25 лет. Другой его друг по фамилии Бараш, когда в Париж пришли немцы, не поверил, что они могут быть настолько жестокими. Однажды утром к нему в дверь постучали двое французских полицейских и они сказали: «Месье Бараш, мы сегодня вернемся после полудня, но уже не одни» – и посмотрели ему в глаза. Он решил, что все не так плохо, и спрятался в саду. После полудня они, естественно, пришли с немцами. Поискали его в доме и не нашли, поискали в саду и нашли. Они забрали его и отослали во французский лагерь для последующей пересылки в Германию, оттуда его переслали в Треблинку и он умер в газовой камере. Я всегда задавался вопросами: почему евреи были такими покорными, почему они нашили звезды Давида, когда им так сказали, почему они пошли, когда им сказали собрать вещи и прийти туда-то и туда-то, все пошли? Почему Бараш не спрятался по-настоящему?
Реувен Мирхав (Директор МИД Израиля в 1988–1991): «Скажу вам, что мои родственники отказывались покидать Германию в то время. Говорили, что два-три года и все пройдет, что Гитлер – сумасшедший, что он – никто, капрал из Австрии. Люди цепляются за жизнь, стараются быть оптимистами, они не верят, что подобное может произойти там, где они свободно жили все предыдущие поколения. Только так я могу это объяснить».
Мария Бегунова: «Нас привезли в каменный карьер, детям дали молоточки на длинной ручке и показали, как нам надо дробить каменную породу. Этим мы и занимались. Молодые женщины грузили вагонетки. Давали какой-то суп… Ну это был не суп, а какая-то жижа. Стала ветшать одежда, порвалась обувь. Все страшно завшивели – немыты столько времени, чесотка повальная, ужасная антисанитария, что не могу вспоминать – мороз по коже. И 27 мая 1942 года на рассвете они всех расстреляли».
Аарон Шнейнер (сотрудник музея Яд Вашем): «На территории Советского Союза убийства происходят с первых дней войны с участием местного населения. По немецким же данным, на одного немецкого исполнителя от 12 до 40 местных добровольцев. В 10 километрах от Вильнюса расстреляно 70 тысяч евреев – жителей Вильнюса, окрестностей. Расстреляны местными убийцами. И вот мужчина и женщина, которые были детьми, которых вместе с другими расстреляли в Понарах, говорят: «Нас ведут на расстрел литовцы, в нас стреляют литовцы». Эти дети ночью выползают из-под тел своих близких и родных и вот тут их три года спасают литовские крестьяне. Вот он, выбор между жизнью и смертью, добром и злом, каждый выбирает для себя, дьяволу служить или пророку».
Дина Порат (основатель и директор института изучения современного антисемитизма и расизма): «Потому что это было очень прибыльно. Каждый, которого ты убивал, оставлял: часы, кольцо, дом, немного земли, пару брюк. Вот что сказали литовцы: триста убитых евреев, для литовцев – это три сотни пар штанов и часов. Для немцев – это триста евреев, убранных с пути по идеологическим причинам. Хотя и немцы тоже много брали».
Аарон Шнейнер (сотрудник музея Яд Вашем): «В Берлине, в Париже, в Амстердаме не вешают на улицах, не топят в болотах, не расстреливают на улицах. Для убийства, для смерти в центральноевропейских странах – специально отведенные места: лагеря смерти, тюрьмы, специальные места для расстрелов, казематы различного рода, форты во Франции и так далее. Для того чтобы понять масштаб уничтожения, «гений» немецкой машины смерти, вот вам данные: территория Яд Вашема 18 гектар, территория Треблинки меньше 2,5 гектар, где за один год и один месяц уничтожено 870 тысяч человек. Эшелон за эшелоном приходит в лагерь и время жизни измеряется временем обработки эшелона. Здесь нет никакого производства, кроме производства смерти».
