Виктор Христенко: «Я не боюсь принимать решения, я не боюсь ответственности»

В.Познер: Сегодня гость программы – Виктор Христенко. Добрый вечер, Виктор Борисович.

В.Христенко: Добрый вечер, Владимир Владимирович.

В.Познер: Очень рад, что вы пришли. Начнем с вопросов, которые присылают на сайт Первого канала, узнав, кто будет в гостях. Было много вопросов и бОльшая часть по тому, как растут цены на продукты питания, что не удивительно. И по поводу вступления в ВТО. Эти вопросы мы обсудим с вами уже в своем разговоре, а сейчас я вам просто буду давать те вопросы, о которых мы потом говорить не будем. Александра Евгеньевна Губанова: “Как вы относитесь к проекту “Сколково”? Не боитесь ли вы, что русский аналог Силиконовой долины со временем может превратиться в очередной моногород? И правда ли, что вы решились принять участие в программе по настоятельной рекомендации Путина?”

В.Христенко: Я отношусь к Сколкову вообще с оптимизмом и надеждой. И думаю, что фабрика идей, или фабрика перевода новых идей в новые продукты России необходима. С учетом того, как этот проект сегодня идет не только по динамике, но и по наполнению, мне кажется, оптимизм может быть вполне разделен не только мною, но и участникам проекта, и привести к позитивным результатам. Вряд ли это перейдет в формат моногорода, хотя, конечно, это моногород сам по себе по определению, поскольку это специальное место со специальными условиями пребывания, со специальным режимом – административным, налоговым и так далее. Сам по себе уже специальное место. Но поскольку это не монопродукт (все-таки, мысли или идеи, которые предполагается переводить в продукты, там достаточно разнообразны), то в этом смысле есть надежда, что это не будет повторением тех советских образцов моногородов, о которых телезрительница спрашивает.

В.Познер: И на самом деле вас уговаривал Путин? Чтобы заняться этим.

В.Христенко: Нет, ну что вы? Во-первых, не надо уговаривать меня только как меня, в данном случае “Сколково” есть проект более широкий, чем ответственность министра промышленности и торговли. И в той части, в которой это касается нас, а именно в таких отраслях как фармацевтика, медицинская техника, энергоэффективность и другие, мы заинтересованы гораздо больше – нас не надо никуда уговаривать и заставлять, поскольку для нас это способ перевода отдельных наработок, часто фундаментальных, в то, что может быть предъявлено рынку как продукт, чего мы, собственно говоря, и не умеем делать.

В.Познер: Владимир Данилович Белинский: “Объясните, пожалуйста, почему прекращены испытания опытной суперразработки российских авиастроителей, мощного и сверхэкономичного авиадвигателя НК-93? Почему у нас ракетоносцы и ТУ-160 стоят без работоспособных моторов? Почему наша стратегическая авиация не в состоянии по тревоге разом подняться в небо? Это что? Безграмотное управление или вредительство? Кому на руку такое положение дел?” Вообще, прав он или нет, я не знаю, но вопрос такой.

В.Христенко: Владимир Владимирович, у этого вопроса несколько граней, я, все-таки, свою грань затрону, которая не связана с использованием стратегических сил, поскольку, все-таки, это находится немножко вне моей зоны и рассуждать лучше о том, что точно понимаешь и знаешь. То, что касается самих носителей, наших стратегических самолетов и двигателей к ним, то последние два года этой тематике уделяется специальное внимание, и на сегодняшний день идут разработки по НК-93, и ремонт этих двигателей, и модификация этих двигателей. Сегодня есть задача, которую решают наши двигателестроители, и здесь, что называется, никто не забыт – к этой теме мы вернулись. Но более того скажу, что совсем недавно – может быть, заинтересованные телезрители это знают – был поднят на крыло новый фронтовой авиационный комплекс, или новый истребитель пятого поколения ПАКФА, и в наших планах, в наших разработках есть и новые идеи, новые наработки по самолетам дальней специальной авиации.

В.Познер: Евгений Гаврилов: “Еще в девяностые годы правительство созналось, что необходимо слезать с нефтяной иглы – об этом постоянно говорят. Но реально ничего не сделано, основная часть доходов государства по-прежнему, – продажа сырья. В этом призналась недавно и Эльвира Набиуллина. Почему не удается переломить ситуацию?”

В.Христенко: Первое, что я хотел бы сказать: я никогда не испытывал и не испытываю, и никому не рекомендую испытывать каких-то комплексов от того, что наша страна богата углеводородами, нефтью, газом и так далее, поскольку сама по себе, на мой взгляд, это достаточно забавная конструкция. Хотя, бывает горе от ума, может быть, бывает горе и от богатства, если неправильно распоряжаться ни тем, ни другим. Но, все-таки, то, что касается нефти и газа, это, действительно, ресурс, который есть у России, и от него надо получать как можно больше. Это первая часть. Вторая часть, что, безусловно, пока сохраняется то, что касается зависимости всей нашей жизни от нефтяных и газовых доходов. В значительной степени наша жизнь – это обязательства государства перед людьми, социальные обязательства, которые и покрываются за счет в первую очередь этих доходов. Для того чтобы ситуация менялась в сторону распределения рисков или, как модно говорить, диверсификации направлений по источникам, конечно, нужно возрождать или создавать другие сектора. Сколково – один из примеров такого типа деятельности, направленной на создание новых секторов. Реализация наших отраслевых стратегий – автомобильной (о которой наверняка много будут говорить), авиационной и так далее – это тоже действия, направленные в эту сторону, это те сектора, которые должны, воссоздавшись, иногда родившись вновь, дать свой эффект не только в целом для экономики, но и для доходов государства, и тогда эта вещь будет отбалансирована по рискам. Еще раз подчеркну, не надо комплексовать – надо точно понимать, какие риски. А риски – только одного типа. Если бы цена на нефть, на газ не прыгала фантастическим образом и не оказывалась бы ситуация, когда нет ни одного человека в мире, который может предсказать цену на нефть хотя бы на два года вперед, вот где риски. Если бы это была устойчивая конструкция, рисков было бы меньше.

В.Познер: Николай Александрович Костылев: “Скажите, пожалуйста, считаете ли вы необходимым для федеральных министров иметь профильное образование занимаемой должности?”

В.Христенко: Хороший вопрос. Если посмотреть на Министерство промышленности и торговли, которое мне поручено возглавлять и которое я возглавляю последние годы, то оно создано на базе 19 союзных министерств. Я хотел бы с этой точки зрения увидеть, в принципе, человека, который имеет 19 видов профессионального образования. Это с одной стороны, если говорить про технологию. Хотя, как мне кажется, самая главная технология и самое главное образование, если хотите даже, определенный талант, который надо иметь в этой ситуации – это талант управленца или образование управленца. В этом смысле для управленца в значительной степени сам объект с технологической точки зрения не столь важен, поскольку закон управления диктует одну позицию и одни способы мышления и деятельности. В этом смысле управленец, который берется за объект, конечно, его изучает. Но это не означает, что он должен иметь полное образование от ПТУ до университета, и степень по каждой из отраслей, в которых он занимается.

В.Познер: Последний вопрос от наших зрителей, отобранный мной. Он довольно большой, но мне он показался интересным. Иван Ильич спрашивает по поводу внедрения наукоемких разработок: “В СССР помимо институтов РАН существовал целый ряд отраслевых институтов. Собственно, были фактически две главные научные стратегии – академическая и отраслевая, не считая закрытый ВПК. С начала перестройки отраслевые институты фактически перестали существовать. При этом ряд ведущих групп в академических институтах не только Москвы, но и уральского, сибирского отделений взял на себя функции помимо продолжения исследования пускай в усеченном варианте по фундаментальным направлениям науки, еще и разработку технологических решений, своих открытий. Значит, разработки есть от солнечных батарей до производства синтез-газа, от новых видов топлива до лекарств. Но промышленники пока не торопятся вкладывать деньги в масштабные проекты. В чем причина? Или уже готовые технологические решения не нужны, так как осталось еще много нефти? Несмотря на то, что по уровню сжигания, но не утилизации того же попутного газа Россия находится на той же ступени, что и Нигерия”.

В.Христенко: Первое. Абсолютно правильный диагноз с точки зрения того, что прикладная или отраслевая наука наиболее пострадала за все последние годы. И абсолютно правильный диагноз с точки зрения того, что подчас фундаментальная наука, ее наработки, причем, может быть, даже советских времен еще не могут найти у нас в стране себе воплощение в индустрии или в товаре. Это, кстати, одна из самых больших проблем почти для всех наших отраслей. Мы не научились переводить фундаментальные знания через дополнительные исследования в конкретный продукт, который интересен, который инновационен, то есть который монопольно пришел на рынок и такого нет ни у кого. И это с успехом делают на наших же знаниях, на наших разработках за пределами России – в Америке, благодаря тому, что наши головы с этими идеями там оказываются, поскольку именно это они делают великолепно – у них очень эффективно работает вся эта система. Что с этим надо делать и что мы, собственно, пытаемся сделать? Мы пытаемся закрыть эту брешь между фундаментальными знаниями и рынком. Почему бизнес это не делает сам? Казалось бы, для него это все важно и выгодно было бы. Но! Риски очень высоки, средства, которые надо на эти цели, очень высоки. И бизнес не готов на сегодняшний день все риски взять на себя. Он еще и по масштабам не созрел. Давайте возьмем фармацевтику как отрасль.

Российская фармацевтика – это несколько средних компаний. С точки зрения глобальных игроков, обороты которых составляют десятки миллиардов долларов, и которые тратят до десятка миллиардов долларов на исследования, наши, конечно, кажутся очень маленькими. 10 миллиардов долларов я в год трачу на исследования как компания для того, чтобы вести, сопровождать 10 продуктов. Но это такая история, для этого надо иметь фантастический запас прочности и это, ведь, не один год. Для того чтобы я продукт получил, надо 8 лет. А наши компании на сегодняшний день были вообще в загоне, вообще на них никто не обращал внимания. И когда сегодня к ним обращено внимание и правительства, и общественного мнения, давайте делать наши лекарства. Они говорят: “Давайте, но я не могу, у меня нет столько средств, я не могу такие риски взять на себя”. И тогда мы как правительство формируем специальную программу, в которой часть риска берем на себя. То есть мы говорим: “Хорошо, вот ваши деньги, вот наши деньги, правительства, но мы хотим, чтобы мы получили продукты вот для таких заболеваний, вот в такие-то сроки. И такого-то качества, и, естественно, с таким-то эффектом, и так далее, и так далее”. Это есть то, что называется государственно-частным партнерством, когда вырабатывается общая цель, когда складываются ресурсы и делятся риски. Вот, собственно говоря, по такой модели мы пытаемся эту брешь восполнить. Хотя, еще раз подчеркну, это абсолютно правильный диагноз – прямо не в бровь, а в глаз, что называется.

В.Познер: Виктор Борисович, я сейчас вам процитирую некие слова, а вы мне скажете, помните вы эти слова или нет. Звучат они так: “Мне кажется, что в нашу семью попала бомба”.

В.Христенко: Да, это правда. Это мои слова.

В.Познер: А это не слова вашей супруги?

В.Христенко: Вы знаете, это, наверное, одинаковая оценка. Когда мы оказались вместе членами правительства. И у меня, действительно, был такой сюжет, когда через несколько дней после этого на встрече с Владимиром Владимировичем, он меня спросил: “Как дома дела?” Я говорю: “Дома? Нет дома”. Он говорит: “Как нет дома?” Я говорю: “Бомба в дом попала”. Он: “Какая бомба?” Я говорю: “Ваше решение. Поэтому, извините, у нас теперь, конечно, сложно с домом”.

В.Познер: А скажите, ваша супруга, которая у меня была в программе в сентябре, сказала, что очень переживала за то, что в кабинете министров будут работать муж и жена на одинаковых должностях, в смысле, министры. “На самом деле, это по моим устоям жизненным не очень приемлемо”. А по вашим?

В.Христенко: Я думаю, это уже нюансы, на одном уровне мы работаем или муж бы оказался на более чуть высокой должности, чем жена. Конечно, абсолютно беспрецедентная ситуация не только для нас, но, в общем, для истории. Поэтому, конечно, мы в какой-то степени, наверное, останемся исключением из общей ситуации. Но, честно говоря, я не знаю, какими словами это все описывать, поскольку мы вдвоем с Таней очень хорошо понимаем, насколько это все сложно и непросто для нас. Наши близкие тоже понимают, тоже нам сочувствуют. А сделать это предметом всеобщей жалости – я, честно говоря, не ищу такого рода поддержки, скажем так.

В.Познер: Не говоря о сострадании. Хорошо. Естественно, я читал разные материалы о вас, о вашем прошлом. И, видимо, все-таки, слова “жизненные устои” для вас не пустые. Ваш отец, дед, бабушка и дядя – все прошли через сталинские лагеря, а ваша мама Людмила Никитична, когда ей было 14 лет, вместе с друзьями стала планировать, как бы взорвать здание НКВД, где задержали ее отца, и была даже найдена взрывчатка, но потом ее кто-то выдал, как обычно бывает, и дай бог, то есть ее спас от ареста ее дядя, который тоже был в НКВД. Во-первых, когда вы узнали все эти вещи, первое? И второе, это как-то на вас повлияло, на ваш взгляд на страну, в которой вы жили, на общество, которое вас окружало?

В.Христенко: Во-первых, как водится у нас, я узнал это, будучи уже достаточно взрослым человеком. Я был студентом, когда об этом что-то узнал. И узнал не от родителей, а от добрых людей, как это водится. И, конечно, это достаточно сильные чувства и переживания того времени. Ну, собственно, и до сих пор, поскольку отец был и остается для меня, как бы, образцом №1, вообще кумиром по жизни. И в этом смысле подобного рода новые знания – они, конечно, и печали умножали, и, собственно говоря, в какой-то степени даже разрушали привычный мир на тот момент. Конечно, дальше я уже узнавал больше. В какой-то момент, когда папе исполнилось 75 лет, я попросил его взяться за перо, благо у него блестящий слог, и он хорошо писал, и легко, красиво, благодаря Харбинскому образованию, собственно, за которое и поплатился. И в этом смысле попросил написать свою историю, свою часть истории, поскольку иначе не очень понятно, как я буду дописывать историю семьи дальше, если я это все не чувствую, не понимаю. И папа, в общем, это сделал, и такая книга существует, она даже издана. Она не имеет широкого хождения, но не в этом суть. Конечно, это очень сильно повлияло на мое состояние, я бы сказал. Не столько на мировоззрение, поскольку, вы знаете, до сих пор не могу для себя ответить на один вопрос: как люди – отец, который потерял всю семью, то есть расстрелян дед, угробленная мама, брат, который через психушку только освободился от всех этих вещей, который сам почти 10 лет в лагерях провел, вернувшись к жизни, которая его прикладывала много раз после этого, не озлобился, никогда не позволял себе чего-то такого черного, черно-белых красок жизни, да? Который был фантастическим человеком, фантастическим мужчиной, который любил жизнь. Как это соединялось в людях, в моих родителях – для меня это остается большим-большим вопросом. Для меня это было, наверное, самым главным вопросом, на который я до сих пор отвечаю, и уроком жизненным, который я получил. И, конечно, отцу казалось, что многие мои проблемы, которые у меня возникали по жизни, были связаны в том числе с его прошлым, что это прошлое догоняет его и, соответственно, задевает меня. Но что самое интересное, я сам для себя совсем недавно, буквально год назад, когда произнес эту фразу вслух, я понял одну вещь. Я тогда сказал: “Вы знаете, с кем вы работаете? – обращаясь к своему коллеге. – Вы работаете с сыном врага народа”. И тут я понял, что папа мой был реабилитирован уже после моего рождения, и что я таки родился, будучи в статусе сына врага народа.

В.Познер: Причудливо. Что вас догоняло тогда, с вашей точки зрения? Я читал про вас, мне кажется, что у вас необыкновенно успешная жизнь, в принципе. Даже когда вы еще не вышли в начальники какие-либо, все равно она была успешной. Я нигде не нашел какого-либо намека на то, что из-за тех давних вещей что-то встало на вашем пути. Или я ошибаюсь?

В.Христенко: Я думаю, еще не пришло время, чтобы я под таким ракурсом посмотрел на свою жизнь. Это с одной стороны. С другой стороны, все-таки, это взгляд и чувства, и ощущения, и страхи отца за сына, а не мои страхи за себя. Я-то в этом смысле как раз, может быть, больше бесстрашия от него обрел по этой жизни и на многие факты, на многие события своей жизни смотрел совершенно иначе, что именно благодаря этому, я становился тем, кем я становился. Например, не было у меня партийной истории в моей жизни. Я не был членом партии никогда и никакой.

В.Познер: А комсомольцем?

В.Христенко: Комсомольцем был.

В.Познер: Кстати говоря, насчет комсомола. Я как-то хотел вам задать вопрос относительно дурацкий: как вы думаете, что у вас есть общего с Борисом Спасским, экс-чемпионом мира по шахматам? Я не буду мучить вас. Дело в том, что это был первый советский гроссмейстер, который отказался отдать львиную часть своего гонорара органам, все остальные это делали, а он сказал: “Нет”. А когда ему сказали “Так мы ж тебя всего лишим”, он сказал: “Вы знаете, что экс-министров не бывает, а я – экс-чемпион мира все равно”. Вы, будучи комсомольцами, работая на комсомольских стройках, отказались сдать деньги тем, кто сидели в офисах, в городе.

В.Христенко: Было такое.

В.Познер: Это что, бунтарство с вашей стороны? И вообще, в вас это есть? Потому что, занимая все эти высокие должности, вряд ли можно быть бунтарем?

В.Христенко: Наверное, нет, это не бунтарство, это банальное ощущение справедливости, может быть, чуть обостренное. Поскольку деньги, которые бойцы в стройотряде, заработали своим потом, а иногда и кровью, должны быть отданы функционерам, непонятно за что. За то, что стройотряд получит справку, которую я предъявлю в трест для того, чтобы с нас не взимали подоходный налог. Как-то, с моей точки зрения это все немножко не вязалось. И когда я, в общем, вошел в такой конфликт как командир стройотряда и сказал: “Вы знаете, я платить-то не буду. А если вы хотите, чтобы я заплатил, то, будьте любезны, напишите такую бумагу, сославшись на нормы, по которым я должен сделать со всеми печатями, чтобы я ее положил в дело. И если это дело станет каким-нибудь другим, у меня эта бумага будет про вас”. Бумагу мне не дали – меня просто позвали на заседание партбюро, где начали, в общем, делать внушение по этому поводу, что я отклоняюсь от общепринятой линии. Я также и ответил, что вы извините, конечно, я не член партии, поэтому я не понимаю, чего вы со мной тут пытаетесь сделать. Поэтому я, наверное, и не стал на 5-м курсе членом партии.

В.Познер: Наверное. А это обостренное чувство справедливости – оно в вас живет сегодня?

В.Христенко: Оно живет. Наверное, безусловно, тоже чуть преобразившись в силу того, что объем информации, объем представления, вообще жизненный опыт – он, конечно, с тех пор колоссально изменился. Но без этого очень трудно жить.

В.Познер: Некоторые прекрасно живут без этого, я вам скажу. 1996 год, по вашему признанию, вы наметили уйти из чиновничьей карьеры и заняться чем-то другим. Не ушли и не занялись. Почему?

В.Христенко: Да нет, ушел, но ненадолго. Но этот уход, скорее, напоминал отпуск, чем реальный уход. Я ушел и, в общем, был в таком свободном состоянии три месяца. За это время я успел отдохнуть, сесть за руль машины и начать кататься. Но после этого был призван для работы вновь – меня просто пригласили в Москву и побеседовали со мной по разным направлениям. После того как я немножко… Знаете, после отставки всегда такое обостренное, такое, некоторое воинственное настроение, говоришь: “Ну и кому это надо?” И на этот вопрос мне сказали: “Это Родине надо”. Я сказал: “Тогда согласен”. И тогда я уже не спорил, сразу согласился.

В.Познер: А вы можете сказать, кто это?

В.Христенко: Может быть, я когда-то скажу, но я думаю, что, наверное, это не стоит.

В.Познер: Дело хозяйское. Вы очень долго держитесь на разных высоких постах и как-то вас спросили: “А какие секреты этого долгожительства, что ли?” И вы ответили: “Пахать надо на работе, вот и все. Больше никаких секретов нет”. Но ведь пашут многие – не только вы. Все-таки, есть какие-нибудь секреты? Или хоть что-нибудь? Это талант? Или это то, ради чего вы были созданы, вы нашли свое. Скажем, я нашел свое в журналистике, а вы нашли свое в этом. Может быть, в этом секрет? Я тоже долгожитель в профессии.

В.Христенко: Наверное, да, более чем. И тут я не могу не согласиться с вами относительно вашего долгожительства и вашей успешности. Но, все-таки, у нас разное движение внутри профессии, если так можно назвать, и оно связано с разными обстоятельствами, хотя у вас тоже непростое движение, в принципе, и среда непростая – так можно догадаться, по крайней мере. В этом смысле не знаю, с чем связывать такое долгожительство. Знаете, если пошутить, сказать “Наверное, умный слишком”. А, может быть, компромиссный слишком или способный к компромиссу. Но если говорить для себя, то я всегда говорю одну простую вещь. Почему мне нравится, когда меня называют, казалось бы кому-то немножко оскорбительным, техническим министром? “Вы – техническое правительство, вы – технический министр”. Я говорю: “Да, я – профессиональный министр, я не политический министр”. Я управленец и это мое, и это моя профессия, это мое призвание, если хотите, я – управленец, я умею готовить и я умею принимать решения. Я не боюсь принимать решения, я не боюсь ответственности и это – мое. Это моя оценка. А то, что я долгожитель, связано не только с самооценкой, поскольку самооценка есть у всех и, может быть, гораздо выше, чем у меня. Но связано с какими-то другими вещами. Вообще, это вопрос, скорее, наверное, к тем, кто соглашался меня оставлять.

В.Познер: Говорят, что в правительство вас, как бы это сказать, сосватал Анатолий Чубайс, и что он говорил как-то: “Я давно к вам присматривался”. В то же время вы говорили о том, что с приватизацией по Чубайсу вы разошлись идейно. И я вас цитирую: “Об меня крепкие ребята зубы ломали, особенно во время приватизации. Дело доходило до крупных схваток, когда я по полной программе рисковал карьерой”. Все так?

В.Христенко: Все так. И то, и другое – правда, кстати. И то, что касается и Анатолия Чубайса, что он меня пригласил в свое время в Москву, когда он был вице-премьером и министром финансов. Собственно, с этого московский период жизни мой начался. И при этом при всем Анатолий Борисович прекрасно знал и о том, что к приватизации я имел определенное отношение и свой взгляд.

В.Познер: К приватизации по Чубайсу или к приватизации вообще?

В.Христенко: К приватизации по закону. Поскольку все обсуждения того, как и что делать, заканчиваются ровно в тот момент, когда принимается норма, которую управленец обязан выполнять. И если вы хотите внести свою лепту, то, будьте любезны, обсуждайте до того, как решение принято. Но если решение принято, а вы в этой команде, вы должны его исполнять. Если вы с ним не согласны, то надо честно встать и уйти. В этом смысле, споры и все прочее, безусловно, было. И мне казалось на старте… Это 1990 год, когда это стали обсуждать. Я еще в Челябинском горисполкоме работал, будучи зампредом. И мне казалось, что поскольку, опять-таки, я человек беспартийный и, может быть, не чувствую эту политическую среду, а смотрю на это профессионально, чтобы максимально профессионально извлечь пользу для экономики, надо было двигаться не путем такой социально-политической приватизации, которая закрывала общее поле и переводило резко все в другой формат, а делать это более избирательно. Но, в общем, решение было принято.

В.Познер: Понятно. Да, это я понимаю. “Общее направление, в котором сейчас развивается промышленность, – это выход из кризиса” – ваши слова, совсем недавно произнесенные. Конкретно, не цифры меня интересуют: в чем это выражается?

В.Христенко: Если позволите, чуть назад отступлю. 2004 год – это тот период, когда было сформировано Министерство промышленности и энергетики, и мне поручили его возглавить. Вот с этого момента мы стали формировать новую конструкцию, новые принципы стратегического управления отраслями. То есть мы попытались выбрать приоритетные отрасли, назвав их: авиастроение (чуть шире чем самолетостроение – это и самолеты, и вертолеты, и двигатели), судостроение, радиоэлектронный комплекс, автомобилестроение. 10 отраслей, важнейших для страны. И для них мы сделали стратегии долгосрочного развития, в которых попытались оценить наши возможности, наше сегодняшнее положение дел, наши амбиции, чего мы хотим достичь, наши ресурсы, которые у нас для этого есть, и как все это вместе соединить для того, чтобы достичь через 10 лет цели. Вот это мы сделали, корпус таких стратегий в течение нескольких лет для основных ведущих отраслей российской промышленности. И тут наступил кризис. И что происходит теперь, самое главное? Что такое выход из кризиса? Это часть этой фразы. А вторая ее часть означает, что это не просто выход из кризиса промышленности, что она, безусловно, сегодня делает, но это возвращение на траектории, заложенные в стратегии, в долгосрочном развитии. И это самое главное, чтобы не просто из очередного пожара выйти, потушив его, а вернуться на рельсы понятного долгосрочного устойчивого развития. Вот, собственно говоря, то, что сегодня мы делаем.

В.Познер: Время летит, и меня не простят, если я не задам вам вопрос по поводу цен на продукты. Это общая жалоба, что это происходит неумолимо, все время. Нельзя ли это остановить? Не может ли и не должно ли государство вмешаться в это, регулировать цены? Что такое происходит? И не только в России – это происходит, по-видимому, в мире.

В.Христенко: Безусловно, понятно, что это вопрос, который, наверное, волнует не всех, а каждого, я бы даже сказал. То есть всех волнуют какие-то общие, а это каждого касается. Потому что когда приходишь и видишь, и, в общем, или берешь жировку, которую прислали, и так далее, и каждый раз… И в этом смысле отвечать на него очень сложно, чтобы это сделать коротко. Но я попробую. Если мы говорим про торговлю… Я так понимаю, что в какой-то части ко мне адресован этот вопрос в силу того, что у нас Министерство промышленности и торговли. И последнее время самое простое. Человек куда приходит? В магазин и видит ценник. И он сталкивается с этим ростом цен прямо в магазине. И вся претензия к этому месту, где он это увидел. Естественная реакция. И поскольку это настолько же естественно, что вы говорите: не может ли государство вмешаться и что-то сделать? Оно вмешивается. Кстати сказать, не всегда уместно и не всегда адекватно, тем более, что государство – это многоликий орган, это же не только правительство, это еще и парламент, и Государственная Дума, и так далее. Принят закон по поводу регулирования торговли, который изначально замысливался как закон о развитии торговли. А превратился в закон о том, как торговлю зарегулировать, чтобы цены от этого не росли. Но это, в общем, такая политическая иллюзия с моей точки зрения, которую попытались сделать активной площадкой не только для дискуссий, но и конкретных, иногда сильных, силовых действий. А что надо-то? Смотрите, у нас есть поле, где выращиваются исходные продукты. Потом есть переработка, где это все перерабатывается, потом есть оптовые склады, оптовые базы, где это все готовится к продаже и розничной сети. Есть разные звенья. Надо, чтобы в каждом звене было как можно больше конкуренции. И никакого другого ответа на этот вопрос нет. Чтобы цены были ниже. Надо чтобы у нас не только сельхозпроизводителей было много, и чтобы они были эффективны, но чтобы потом переработки тоже было много, и тоже эффективной. Что сегодня получается? У нас концентрация в пищепереработке – в молоке, в мясе – гораздо выше, чем в торговле. Просто несколько структур, которые по всей России ведут этот процесс. А торговли тоже должна быть больше. У нас торговли, если говорить на человека по квадратным метрам, в 3 раза меньше, чем в развитых странах. Ее должно быть больше, тогда она будет конкурировать за потребителя. Когда мы пытаемся все загнать и всего сделать поменьше, у нас каждый раз получается…

В.Познер: А почему загоняем? Почему пытаемся? Почему то, что вы говорите, совершенно очевидно.

В.Христенко: Нет. Не совсем очевидно. Знаете, искать легче там, где светло, а не там, где надо глубоко разбираться. А почему это происходит? Потому что спрашивают за ценник-то прямо сейчас и здесь, и очень трудно не отреагировать на это молниеносно. И кажется, есть волшебное решение, которое очень просто – надо просто крикнуть, надо просто сказать, иногда грубо сказать, чтобы страшно стало. Это действует, но ненадолго. Иногда это приводит к тому, что просто чего-то не будет. Мы все нарегулировались или, по крайней мере, мы все насмотрелись на результаты этого регулирования в советское время. Замечательное было регулирование, замечательное – Госкомцен. Если бы нас сейчас кто-то попросил, я вас уверяю, мы даже не смогли бы это воспроизвести, мы просто никогда не набрали бы такое количество специалистов, которые в состоянии все это откалькулировать по всей стране. Это же монстр – Госкомцен, который определял все. И что? И все были счастливы?

В.Познер: Да, и был дефицит.

В.Христенко: Кому-то было неплохо. Но, к сожалению…

В.Познер: Я пропустил этот момент и должен был задать вопрос. Вы сказали, что никогда не были членом партии и так далее. А сейчас?

В.Христенко: Нет, я не член партии. Поздно уже.

В.Познер: “Единая Россия”.

В.Христенко: Владимир Владимирович, поздно. В мое время уже поздно менять взгляды и поздно менять взгляды на жизнь, на свое пребывание на этой земле.

В.Познер: Вы понимаете, что такое модернизация?

В.Христенко: Конечно.

В.Познер: Когда вас спросили, что за этим стоит, вы довольно резко ответили: “Не что, а кто. Президент”. Хорошо, а кроме Президента кто-нибудь за этим стоит? И понимает ли, что это такое – эта вечная, уже немножко вызывающая улыбку модернизация?

В.Христенко: Если как бы совсем абстрагироваться и сказать просто… Это преобразование сегодняшней ситуации, перевод ее в желаемую для вас, которая вам нравится, за счет каких-то ваших действий. Если мы говорим “модернизация промышленности”, это значит попытка создать конкурентоспособную промышленность, которая имела бы конкурентоспособные материалы, технологии, продукты, людей конкурентоспособных. И делало бы продукты, которые были бы интересны не только на нашем внутреннем рынке, но и за его пределами. Это и есть модернизация. И модернизация в этом смысле – если есть инновационная деятельность, есть модернизационная. Модернизация – это значит соответствие лучшему технологическому мировому уровню. Все. Если совсем просто, это и есть модернизация. Дальше надо выбрать, что модернизировать? Все модернизировать или на что-то не хватит? Вы знаете, те стратегии корпуса, о которых я говорил, это и есть для меня приоритеты развития российской промышленности, несмотря на весь скепсис, который последнее время, может быть, в адрес промышленности звучит. И это становится некоторой расхожей фразой. Вы знаете, наш автопром – так это вообще поле для шуток не только в КВН, а уже и у политиков, и везде, и так далее, и так далее. И с моей точки зрения, с таким настроением мы его не модернизируем. Если подходить к этому объективно, то российский автопром – это отрасль, в которую 40 лет не вкладывали ни копейки. Это 40 лет назад закончилось, инвестиционный цикл. А в мировом автопроме раз в 10 лет он обновляется полностью. Поэтому чего ждать-то? И сегодня все, что мы делаем, развивая автопром, несмотря на весь скепсис, несмотря иногда на злые шутки и выпады, мы пытаемся запустить новый инвестиционный цикл в России и воссоздать полноценную отрасль со всеми компетенциями. Чтобы инженеры-конструкторы были, которые в состоянии участвовать вместе со своими партнерами в Америке или в Европе в разработке новых машин, которые могут их здесь производить, которые могут их эффективно продавать не только в России, но и на рынках ближайших стран. Вот что мы пытаемся сделать. И скепсис… Там вообще как-то последнее время очень часто приходится сталкиваться вот с такого рода суждениями о том, что “да не может уже ничего наша промышленность, да надо уже давно было все закрыть”. Но только у меня, понимаете, возникает вопрос. Если мы говорим про автопром, там немножко больше, чем 2 миллиона человек работает. И должностей для всех министров или телеведущих не хватит, чтобы трудоустроить этих людей. И надо, чтобы была эта сфера деятельности, поле, где люди могли бы работать. А что? Они выйдут и станут какой-то дополнительной нагрузкой для людей, которые работают в эффективных сферах? Они их всех не смогут прокормить, двое 100 человек не прокормят. Все равно надо создавать эффективные нормальные рабочие места. Более того, знаете, говорят, самолеты у нас немножко не те. Пока – да. Надо работать. Но только надо с желанием все это делать. Потому что и авиакомпании у нас немножко не те, вы меня извините. И так можно дойти по этой цепочке очень далеко и от всего отказаться. Поэтому в этом смысле скепсис, который рождается, он должен быть замотивирован на одно – на действие.

В.Познер: Но вы же согласитесь, что есть основания для скепсиса.

В.Христенко: Конечно, согласен. И что? И основание для скепсиса означает бездействие и перевод всего этого в воинствующий сарказм? Или, все-таки, в какое-то желание сделать? Понимаете, так же, в конце концов, очень трудно будет гордиться тем, что вы гражданин России, если один скепсис и один воинствующий сарказм.

В.Познер: Вы обещаете или предрекаете, что к 2014 году Россия выйдет на первое место в Европе по продаже автомобилей?

В.Христенко: Да.

В.Познер: Это хорошо? Учитывая те пробки, которые уже есть, отсутствие инфраструктуры? На самом деле, это хорошо?

В.Христенко: Это хорошо. Это хорошо, поскольку это… Из важнейших инвестиционных товаров для человека есть два – квартира и машина. Это со всех времен, да? С советских особенно. Которые создают, так или иначе, другое качество жизни, и которые, собственно, много чего человеку дают, на чем он фиксируется. Поэтому если мы стремимся к показателям владения машинами на душу в Европе, в развитых странах, мы неизбежно выйдем на первое место по объему рынка и, конечно, под это надо подтягивать инфраструктуру. Понятно, что машины, когда нет дорог и ездить негде и только пробки, это, в общем, вещь достаточно бессмысленная и никчемная. Но будем надеяться, что и с дорогами как-то станет получше.

В.Познер: Лекарства. Вы говорите, что мы идем к тому, чтобы к 2015 году 90% жизненно важных лекарств будут производиться в России. Вы в этом убеждены?

В.Христенко: Абсолютно. К 2015 году.

В.Познер: И что? Они будут дешевле иностранного аналога?

В.Христенко: И они будут дешевле иностранного аналога, который мы сегодня жуем. Это абсолютно точно.

В.Познер: В свое время, по-моему, был тогда председателем Госбанка, он сказал, что вы можете отрубить мне руку, если и так далее… Ну, пришлось отрубить.

В.Христенко: Потом на рельсы тоже кто-то что-то клал уже.

В.Познер: Да, вот клал и так далее, и прочие органы… Значит, вы в этом абсолютно убеждены?

В.Христенко: Я уверен, да. Если мы будем двигаться этой дорогой, которую мы наметили, и под которую сконцентрировали ресурсы, эти цели достижимы и в этом нет ничего фантастического.

В.Познер: Коротко: вы в магазин сами ходите?

В.Христенко: Конечно, каждую неделю. Вместе с Таней. С Татьяной Алексеевной, извините.

В.Познер: Вообще, вы видитесь, она мне сказала, в основном, только в воскресенье. Я очень ценю, что вы воскресенье, все-таки, пожертвовали. Я ей тоже сказал, я был тронут. Цитата из вашего психологического портрета, составленного группой психологов из одного аналитического агентства. Цитирую: “По базовым характеристикам личность Христенко относится к чувствующему типу”.

В.Христенко: Это правда.

В.Познер: А как чувствующий тип себя чувствует в окружении, может быть, не очень чувствующих?

В.Христенко: По-разному. Но, вы знаете, живу и стараюсь давать жизнь другим.

В.Познер: Ладно. У вас много друзей? Друзей, в русском понимании, да?

В.Христенко: Достаточно много друзей. Друзей, близких людей, с которыми я могу говорить обо всем. Много – это что “много”?

В.Познер: Я считаю, что если 10 – это уже много.

В.Христенко: Да, в этом смысле – да. Я счастливый человек.

В.Познер: “Чиновничество – неизбежный элемент любого государства, – считаете вы, – оно всегда было, есть и будет таким, каким на данный момент является наше государство”. Возникает вопрос: неужели у нас такое плохое государство?

В.Христенко: В общем, я подтверждаю справедливость своих слов, поэтому вы выводы делайте.

В.Познер: Хорошо. Вы по-прежнему увлекаетесь фотографией?

В.Христенко: Да.

В.Познер: Никогда не хотелось скрытой камерой поснимать заседание правительства? Могло быть интересно. Нет?

В.Христенко: Честно, не хотелось бы.

В.Познер: Книгу не пишете о своей жизни, прошлом и так далее, родителях?

В.Христенко: Вот, здесь есть две, наверное, части. Книга о жизни, о семье – я еще не пишу семейную историю и, наверное, потому, что я не испил до конца отцовскую историю. Я живу ею. Я реально этим живу. Отца нет уже, 13 лет в этом году будет, как его нет. Но я живу его историей, его рукописями и, в общем, это для меня не просто значимо, это больше, чем значимо. И только, наверное, когда я напьюсь досыта этим всем, когда я в этом во всем растворюсь, только тогда я смогу что-то свое предложить. Отец пока для меня такая, недосягаемая в этом смысле фигура.

В.Познер: Последний, не очень важный вопрос перед тем, как Марсель Пруст к вам обратится. Ваша невестка была блондинкой, стала брюнеткой. Это вас не огорчает? Вы же, по-моему, предпочитаете блондинок.

В.Христенко: Вы знаете, я спокойно отношусь в данном случае к вкусам детей.

В.Познер: Добро. Марсель Пруст. Какую добродетель вы цените выше всего?

В.Христенко: Любовь.

В.Познер: Каков ваш любимый цветок?

В.Христенко: Тюльпан.

В.Познер: Какие недостатки или какой недостаток вы легче всего прощаете?

В.Христенко: Наверное, незнание чего-нибудь.

В.Познер: Три желания. Поймали золотую рыбку.

В.Христенко: Во-первых, чтобы эти рыбки попадались очень многим. Во-вторых, чтобы болезни отступили от моих близких. И – я не знаю, – чтобы миром правила любовь.

В.Познер: Какая ваша главная слабость?

В.Христенко: Слишком добрый.

В.Познер: Основная черта вашего характера?

В.Христенко: Как человека? Не как управленца?

В.Познер: Да, как человека.

В.Христенко: Наверное, все-таки, доброта и желание и стремление любить.

В.Познер: У вас есть девиз?

В.Христенко: Да, есть. “Плох не тот человек, который совершает дурные поступки, а тот, который им не ужасается”.

В.Познер: Можете мне назвать хотя бы три любимых писателя, к которым вы возвращаетесь, скажем?

В.Христенко: Не буду сочинять, не буду фантазировать. Безусловно, могу назвать и три, и пять, но вряд ли это будут любимые, к которым я возвращаюсь. В последнее время для меня любимый писатель – это мой отец и его мемуары. Для меня, все это последний год.

В.Познер: Что скажете, оказавшись перед Богом?

В.Христенко: “Благодарю тебя, Господи, за то, что ты сделал для меня, и прости за все”.

В.Познер: Это был Виктор Христенко. Спасибо большое.

В.Христенко: Спасибо.

Интервью 2011 года