Кристина Никитина: В нашей стране вас знает почти каждый. Я сказала «почти» не случайно. Я-то, конечно, думала, что каждый, но моя коллега рассказала мне такую историю. Некоторое время назад она встречалась с молодым человеком, все у них было замечательно. Он приглашает ее на свидание, а она говорит: «Ты знаешь, я не хочу сегодня никуда идти, я хочу сегодня посмотреть Познера». «А кто это?» – спросил он. В этот момент любовь умерла. Она посчитала это для себя личным оскорблением и сказала, что не может встречаться с таким человеком, который не знает, кто такой Владимир Познер. Вот так вы повлияли на ее жизнь.
Вы осознаете, что (как у Цветаевой «за то, что вы меня не зная сами, так любите…») вы так или иначе влияете на людей, на мнения, на судьбы, просто тем, что вы есть, тем, что вы делаете.
Владимир Познер: Вы знаете, на самом деле нет, я никак не могу не то чтобы примириться с этим, просто мне кажется, что все преувеличено. Я – журналист, я – известный журналист, я давно журналист… Но когда начинают упоминать слова типа «легендарный», мне прям неловко. Я краснею внутренне (потому что внешне я не краснею вообще) и чувствую себя чрезвычайно неуютно. Мне кажется, что моя известность и мое влияние сильно преувеличено.
Кристина Никитина: В одной из своих программ вы сказали однажды такую фразу: «Бывает так, что способ не ахти, а получается весьма». К какому достижению в своей жизни вы пришли способом, который «не ахти»?
Владимир Познер: Ой, хороший вопрос, ни разу не задумывался над этим. Тут потребуется какое-то время, наверное, чтобы вам ответить. И тут как надо понимать способ «не ахти»? Я не имел в виду что-то такое предосудительное, конечно – нет. Не могу вам с ходу ответить, потому что это я должен подумать.
Вообще мне кажется, что я всего добился способом «не ахти». На самом деле я случайно попал в журналистику, я совершенно не собирался этим заниматься. Потом, на самом деле, я был не в журналистике, а в пропаганде, потому что в советское время никакой журналистики не было. Мы все назывались «солдатами идеологического фронта» и, соответственно, выполняли задания.
Мне просто кажется, что мне дико повезло, что вот так в моей жизни сложилось. И единственное, я могу сказать в свою пользу, что если я понимал, что это не мое, то я этим не занимался. Я мог стать биологом – нет, я мог стать переводчиком поэзии с английского на русский – нет, потому что я понял все-таки, что это не мое.
И это конечно сейчас прозвучит не очень хорошо, – я трижды женат, тоже потому что вначале было не мое. Понимаете, я думаю, что, может, вот это качество – поиск своего – сыграло решающую роль в моей жизни.
Кристина Никитина: Для «солдата невидимого фронта» вы выглядите очень элегантно. В вашем гардеробе известные всем цветные носки, различные пиджаки. И вы всегда стильно одеты. Бывал ли когда-то случай, когда вы надевали на себя военную форму?
Владимир Познер: Никогда.
Кристина Никитина: Что должно произойти в мире или в вашей жизни, чтобы ее надеть, и не просто для красоты, а чтобы использовать по назначению?
Владимир Познер: Ну во-первых, я по возрасту уже никак не могу служить, я давно уже вышел из этой категории. Во-вторых, я никогда… сказать, что я не любил военных – это неправильно, но вообще армию я не любил. Я никогда не хотел быть в армии. Меня никогда не привлекала ситуация, когда мне кто-то может сказать: «Смирно! Кругом! Шагом марш!». Это для меня было абсолютно исключено. Я думаю, что я самый старый младший лейтенант в истории Советского Союза и России. Потому что я окончил биофак с этим званием. Мы, кстати, занимались биологическим оружием, но я никогда не ходил в военкомат, когда вызывали, чтобы присвоить очередное звание. Я никогда не был на сборах. Я понимаю необходимость существования вооруженных сил, но я совершенно не подхожу для этого рода деятельности.
Кристина Никитина: Вы вообще уникальный человек, который имеет паспорт нескольких стран. При этом если употреблять известный в народе термин «откосить» от армии, то вы это сделали не в одной стране?
Владимир Познер: Не в одной. Кстати говоря, я должен был служить и во Франции во время Алжирской войны. И если бы в это время я был во Франции, меня бы, конечно, посадили, как человека, который уклонился от военной службы. В Америке я должен был бы воевать во Вьетнаме, как Мохаммед Али, который, кстати говоря, отказался, за что я его бесконечно уважаю. В Союзе я не откосил, меня никто не призывал. Я прошел курс на биофаке.
Кристина Никитина: И потом по идеологическому фронту пошли?
Владимир Познер: И вот там я был на передовой абсолютно.
Кристина Никитина: Вы не оспариваете, что у государства должна быть армия. На ваш взгляд, эта армия должна быть профессиональной?
Владимир Познер: Да. Особенно сегодня. Когда-то, наверное, количество людей имело значение. Но сегодня это не так, сегодня совсем все по-другому. Армия – это должны быть люди профессиональные, люди, которые хотят этим заниматься, умеют этим заниматься, учатся. А один год в армии, как теперь у нас, я вообще не понимаю смысла такого, – это потерянный год. Может, в воспитательных целях – не знаю.
Кристина Никитина: В одном из своих интервью вы сказали: «Когда я пугаюсь, я делаюсь нахальным». Когда в последний раз вы были нахальным?
Владимир Познер: Вы знаете, давно не пугали меня. Наверное, это было во время путча. Давно все-таки. В Америке, когда я уже работал, не пугали меня. Наверное, последний раз – это во время путча, когда казалось мне, что все закончилось, что опять все будет по-старому, армия, КГБ, ЦК КПСС, вот это все. Я попал в ситуацию, когда мне, в общем, давали понять, что мне надо принять правильное решение. Я действительно испугался, потому что я вообще должен был уехать в Америку. Я понимал, что я уеду совсем в другую сторону. Вот тогда я опять проявил вот это нахальство, наглость, которую некоторые воспринимали как невероятную отвагу, а на самом деле это совсем не отвага была.
Кристина Никитина: Продолжая тему отъезда: много лет вы не могли выехать из Советского Союза, вы были невыездным. Сейчас Россия уже не советская, но территориально находится здесь же. У вас никогда в настоящее время не возникало такого опасения, что вы можете стать невъездным?
Владимир Познер: В Россию? Я не очень понимаю, почему я бы стал невъездным. Я не преступник, я не уголовник, я чрезвычайно внимательно отношусь к закону, я вообще законопослушный – почему я мог бы не въехать?
Нет, я думаю, что в советское время это могло быть, потому что я высказывался очень резко по поводу тех порядков, которые существовали тогда в нашей стране. Ну я и сегодня не то чтобы выступаю, но при случае не стесняюсь говорить свое мнение, если я не согласен с решением Владимира Владимировича Путина или еще кого-то. Но никогда я не испытывал никаких вообще неудобств по этому поводу. «Героя» мне не вручали, но я как-то с этим могу жить.
Кристина Никитина: Вы приехали в Советский Союз в декабре 1952-го, то есть ваш первый советский год был 53-й – такой своеобразный и очень важный год в истории. Вы помните свой первый советский Новый год?
Владимир Познер: Да, конечно, очень странный, потому что мы не так встречали Новый год. Но этот Новый год мы встречали в ресторане гостиницы «Метрополь», где мы жили. У нас не было квартиры, естественно это или неестественно. Вообще за границей чуть по-другому встречают Новый год, чем в России, и это был совершенно непонятный какой-то Новый год, с бурными танцами и с большим количеством выпитого, и вы знаете, я вам даже больше скажу, было какое-то чувство, что я чужой, что это не мое. Я не чувствую себя частью этого, я как-то смотрю со стороны, и мне не очень даже нравится – это я хорошо помню. Это было неприятно мне, потому что я мечтал именно о том, что я буду жить в Советском Союзе, и что я буду своим, будут люди говорить: «Это наш!». И вот это ощущение, что вроде бы я не очень наш, получается…
Кристина Никитина: Когда вспоминаешь о детстве, о подростковом возрасте, очень часто улетучиваются факты, но остаются какие-то тактильные ощущения, которые мы помним, какие-то запахи. Вы помните те запахи, которые были в Нью-Йорке, когда вы были разносчиком газет, и те запахи, которые вы услышали в Советском Союзе, в советской Москве? Они сильно отличаются? Так же, как и Новый год?
Владимир Познер: Пожалуй, да. Но все-таки надо иметь в виду, что между моим отъездом из Америки, когда мне было 15 лет, и моим приездом в СССР, когда мне было 19 лет, четыре года прошло. Четыре года в Германии, в оккупированном Берлине. Этот запах я никогда не забуду, потому что это запах горящего угля плохого качества. Так топили. Во всех домах были такие печки. Это не антрацит, а такой уголь некачественный, который выделяет массу всякой мерзости. Такой кислый запах. Я его очень хорошо запомнил.
Что касается Нью-Йорка, то это все-таки больше не запах, а вкус. Вкусы разной еды, детской, которую я обожал: арахисовое масло, кока-кола, жвачка, вот такие вещи.
Приезд в Москву, самый первый: самое главное, что поразило меня навсегда: мы приехали в декабре, и тогда было намного холоднее, чем сейчас в последние годы в Москве. Было где-то минус 25. Ни ветерка. Я вышел из гостиницы (из «Метрополя») и пошел в сторону улицы Горького. Машин нет, нет машин вообще! Иногда «Победа» какая-нибудь там проедет… И огромные снежинки, медленно-медленно падают и попадают в свет фонарей. Это волшебное какое-то такое место. Тихо. Людей нет, машин нет, и медленно падают эти снежинки. И они не тают, они просто ложатся. Под ногами скрипит снег по-настоящему. Передать это чувство, это ощущение очень трудно, но это и есть то первое, что я запомнил.
Кристина Никитина: У нас в стране много разных ассоциаций, одна из них – всегда спокойный сон связывают с состоянием совести. Заплати налоги – спи спокойно, спи с чистой совестью… Вам этот вопрос тоже неоднократно задавали, и вы всегда говорили: «Я сплю хорошо, у меня все в порядке, все замечательно!»?
Владимир Познер: Я не просто хорошо, я везде могу заснуть и в любом положении: сидя, стоя, лежа, где угодно: в самолете и т.д.
Кристина Никитина: Так происходит сейчас, но была ли раньше какая-то ночь (за исключением бессонных ночей по причине любви к женщине), когда вы так и не смогли заснуть от беспокойства?
Владимир Познер: Конечно. И не одна. Может быть, одна из самых запомнившихся – это когда меня не приняли в университет – Московский университет. Когда мне сказали, что хоть я и прошел по конкурсу, но мне шепнули, что у меня фамилия неподходящая, скажем так, и биография совсем плохая. И я задавался вопросом: «А зачем мы сюда приехали-то вообще?! Что это за страна такая?!» Я действительно не спал.
Я не спал всю ночь, когда Сталин умирал. И я не спал, когда объявили в пять часов утра, что он «откинул сандали», извините за не совсем приличное выражение.
Было немало ночей, которые так или иначе, конечно, вызывали огромные переживания.
Кристина Никитина: В том районе Москвы, где я живу, висит большой баннер с вашим изображением и вашей фразой: «Я боюсь акул, и это не лечится. В отличие от рака». Какие еще у вас страхи, кроме боязни акул и кроме тех случаев, когда вас пугают?
Владимир Познер: Это очень обширный вопрос. Я всегда боюсь за своих близких, чтобы ничего с ними не случилось. Применительно к себе – я боюсь сойти с ума. В том смысле, что я не буду понимать, что я сошел с ума, а все остальные будут. Я боюсь ослепнуть, – я не представляю, как я могу жить не видя. Есть такие вещи, которые человек придумывает себе, вот это такие вещи.
Я не боюсь никаких там репрессий, вот этого я вообще не боюсь, совсем. Но вот этих вещей, которые касаются моих любимых людей, я очень даже боюсь. Ну и акул боюсь до смерти.
Кристина Никитина: Вы родились 1 апреля…
Владимир Познер: Надо было добавить: в День дурака (смеется).
Кристина Никитина: Назовем это днем смеха. Чувство юмора – это, наверное, самое главное качество, которое мы, женщины, ценим в мужчинах, которое обезоруживает женщин всегда. Собственно, так происходит и в вашем случае. У вас потрясающее чувство юмора, вы отпускаете удачные шутки. У вас было такое в жизни, что ваш юмор сыграл с вами злую шутку?
Владимир Познер: Да. Я сразу вспомнил моего любимого Булгакова. Когда уже они ночью по небу несутся. Человек, который все время шутил, хохмил, а здесь он в образе такого мрачного рыцаря. Спрашивает: «А что с ним?». А это он как-то неудачно пошутил – говорит Воланд. Понимаете?
Да, бывали случаи очень тяжелые. Когда я разыграл и потом это был просто ужас. Когда я учился на биофаке, то ребята старше меня курсом решили позвать меня домой к своим родителям. Это был профессор и жена профессор МГУ биофака. Они были такие франкофоны. И решили меня представить как француза. Ну вот я пришел, я по-русски не говорю, я говорю по-французски, и на полном серьезе родители меня и принимали, и разговаривали. И в какой-то момент я понял, что если я скажу, что это шутка, то это будет катастрофа. И так они, может быть, и не узнали никогда, что это был не француз.
Вообще это вещь опасная. Надо очень хорошо подумать.
Кристина Никитина: В одном из интервью вы сказали, что гордитесь тем, что спасли несколько жизней. Сколько людей, кроме ваших детей, обязаны вам своей жизнью?
Владимир Познер: Мне трудно сказать. Ну, наверное, не меньше десяти.
В одном случае это связано с кровью, которую я давал. Я – заслуженный донор СССР. Я даже давал кровь прямо из вены в вену женщине, попавшей под машину. У меня редкая группа крови – первая, резус отрицательный, которая годится всем, а мне годится только моя. Когда она пришла, я ее спросил: Вы теперь говорите по-французски? (смеется).
Я несколько детей спас.
Потом недавно: я могу сказать, что мне удалось собрать деньги для трех детей, у которых СМА – вот эта тяжелейшая болезнь. Лекарство стоит 2 миллиона долларов. Я через свой сайт сумел собрать эти деньги. Я не могу вам даже передать, насколько я восхищен людьми, которые присылали хоть 5 рублей, хоть сколько. Это до слез. Я все-таки считаю, что это я сыграл роль. Так что, я думаю, наберется человек десять.
Кристина Никитина: А вы говорите, вы не влияете на жизни людей.
Владимир Познер: Я говорю, что это преувеличено. Конечно, я влияю. Вообще СМИ влияют. Люди, которые выходят в эфир. Особенно в телевизионный. Не все хорошо, но влияют.
Кристина Никитина: Вы всегда много анализируете и раскладываете события и процессы на основе исторических фактов, конкретных документов, событий. Исходя из такого подхода, когда, на ваш взгляд, наш современный мир был наиболее близок к третьей мировой войне?
Владимир Познер: Было несколько случаев очень разных. Потому что были случайные, когда не так срабатывала или не срабатывала система оповещения. Когда она сообщала, что летят ракеты, а там какой-нибудь микрочип перестал функционировать. Мы об этих случаях мало знаем, но они были. Это в советское время.
Если говорить о том, что все знают, – это Карибский кризис. Мы на самом деле были на грани. И слава богу, что хватило ума в данном случае у Хрущева понять, что Кеннеди не шутит. Когда он говорит, что если мы не уберем эти ракеты, они начнут бомбить Кубу и топить наши корабли, которые плывут с ракетами, чтоб новые поставить. Я думаю, что это был самый близкий момент.
Сейчас очень опасный момент. Когда я говорю сейчас, я имею в виду последние годы. Он опасен тем, что нет никакого доверия. И мы, я имею в виду российское руководство, рассматриваем НАТО как экзистенциальную угрозу. Правильно или нет – не в этом дело. Важно, что оно так рассматривает. Появление НАТО очень близко или просто на границе России рассматривается так, потому что это значит, что время полета ракеты от этой точки до, скажем, Москвы намного меньше, чем от нашей самой близкой точки (если не говорить о подводных лодках). То есть опасность того, что эта угроза, она висит, может привести к психологическому такому решению: «Слушайте, ребята, давайте вдарим, пока не поздно, а то вдарят они». То есть здесь нет никакой логики. Есть совсем другое. И я считаю, что мы все время на грани.
Вы знаете, есть такой журнал Bulletin of the Atomic Scientists. На его обложке – часы. И в зависимости от положения дел они называются ядерными. Минутная стрелка ближе или дальше от полуночи. Вот недавно сдвинулись до 90 секунд. То есть – очень опасный момент с точки зрения ученых. Самое большое расстояние было 7 минут. Вот сейчас 1,5 минуты – 90 секунд. Это не потому, что кто-то планирует начать войну, кто-то хочет завоевать там что-то. А из-за опасений, что а вдруг. И вот здесь, конечно, нужны очень холодные головы и очень рассудочные люди. И лично мне Трамп таким не кажется. И некоторые наши деятели тоже не вписываются в эту категорию, с моей точки зрения.
Кристина Никитина: На ваш взгляд, пандемия спасла мир от третьей мировой?
Владимир Познер: Вы знаете, не приблизила. Потому что пришлось заняться другими вещами. Спасла или не спасла – боюсь сказать. Конечно, есть любители сказать такие громкие фразы и потом это подхватывается. Получаются мемы. Это все на самом деле чепуха. Пандемия показала, что мы все равно все живем на одной планете. Нас всех это касается. Не думайте, что вы можете от этого уйти. Никуда никто не уйдет. В этом смысле – это хороший урок. И продолжается. Мы с вами находимся в классе, и учитель говорит: «Вот – смотрите!».
Кристина Никитина: Вы, несмотря на то что вы себя русским не считаете, живете в России. Некоторое время назад наш президент сказал фразу о том что зачем нам такой мир, в котором нет России, обсуждая ядерную угрозу. Вы подпишетесь под этим?
Владимир Познер: Нет, конечно, но я его понимаю. То есть он как президент страны, которую он любит, которую он представляет, говорит: «Зачем нам мир без нас?». Реакция для меня понятная. Точно так же француз скажет: «Зачем нам мир без Франции?». Американцы: «Зачем нам мир без Америки?». Это нормальная реакция и не имеет отношения к моему внутреннему ощущению.
Когда я говорю, что не чувствую себя русским, – это сложная вещь. Я не чувствую себя много чем: я не чувствую себя китайцем, я не чувствую себя евреем, хотя фамилия у меня еврейская. Я чувствую себя евреем только когда я встречаю антисемитизм. Я чувствую себя негром, когда встречаю расизм. Я это не выношу совершенно.
Кристина Никитина: Кем вы себя чувствуете, когда идут гонения на ЛГБТ?
Владимир Познер: Я на их стороне в этом случае. Я считаю, что человек имеет право жить так, как он хочет. Если он только этим не мешает мне жить так, как я хочу.
Я недавно, кстати, принял участие в такой программе (не на государственном TV, а на каком-то ютубовском канале), в общем, это встреча с трансгендерами. Страшно было интересно и важно. Вообще важно, чтобы люди понимали: не все должны жить как ты, есть другие, оставь их в покое! Никто не требует, чтобы ты их любил, они так живут, а ты так, ну и на здоровье.
А вот насчет фамилии Познер, наверное, это из-за моего отца, который говорил всегда: «Имей в виду, что вот я – твой отец, и моя семья – мы не евреи, мы – русские интеллигенты, мы не верующие, мы не отмечаем никаких еврейских праздников, у нас нет еврейской кухни, мы – русские люди» и т.д. И как-то никогда не было чувства сопричастности. Я вам больше скажу: когда я попал в Рим первый раз, я оказался на Форуме, а это было в августе, когда жара была африканская, никого не было, пели цикады, я ходил среди этих руин почти один, и прямо мороз по коже у меня был, потому что я чувствовал: вот откуда я, вот, я – европеец, вот мое место, отсюда я пошел. А когда я был в Иерусалиме (потрясающий город) возле Стены плача и смотрел на это… Говорят, что это производит впечатление, но чувства, что вот это мое, совсем не было. Так устроилось, я не могу сказать, что я специально этого хотел.
Кристина Никитина: Вы вспомнили своего отца. Ообщеизвестный факт, вы о нем рассказывали, что он сотрудничал с советскими спецслужбами.
Владимир Познер: Разведкой!
Кристина Никитина: Иностранцы вам это простили: и американцы, и французы, никто вам, как сыну разведчика, никаких претензий не высказал, не помешал вам быть гражданином и т.д. И никогда вас за рубежом в этом не упрекали?
Владимир Познер: Меня упрекали в том, что я являюсь разведчиком. В Америке до сих пор я не меньше чем полковник и так далее. Но тем не менее это не мешало нисколько.
Кристина Никитина: В Советском Союзе обратную историю вам бы не простили?
Владимир Познер: Думаю, что нет.
Кристина Никитина: Мы, русские (в широком понимании), очень любим прощать. Это иногда порождает некую вседозволенность. У нас равны перед законом и судом и должна быть причинно-следственная связь: совершил преступление – какой бы хороший человек ты не был, ты должен понести наказание. Возьмем один из примеров: известный актер стал причиной ДТП. Сегодня было апелляционное слушание, срок уменьшили, на 6 месяцев. Мы сейчас не будем обсуждать: виноват, не виноват, жалеть, не жалеть. Но на ваш взгляд: когда преступником, умышленно или неумышленно, становится человек творческий, то есть не из уголовного мира, и он получает свой срок и едет отбывать наказание, условия его содержания должны быть точно такими же, как у всех, или другими? То есть его нужно отправлять валить лес, шить перчатки, или все-таки использовать его потенциал как-то иначе в местах лишения свободы?
Владимир Познер: На мой взгляд, это в каждом случае абсолютно индивидуально. Преступление – это преступление. Человек получил срок, он должен его отбыть в соответствие с УК. Если мы понимаем, что это, конечно, было не злонамеренно, все равно – преступление. Но не то, что он хотел его совершить, это в какой-то степени должно учитываться, это не злоумышленник. Это в общем-то несчастный человек, распущенный, безответственный, но никак не злодей. Это надо учитывать. То есть суровость наказания в том, что на какой-то срок его изымают из общества, а как с ним будут обращаться непосредственно там, где он находится, как мне кажется, это вопрос руководителя этого места, понимание того, с кем он имеет дело; я не думаю, что в этом смысле всех нужно мазать одной краской.
Кристина Никитина: В случае с Ефремовым то, что привело к таким последствиям, это следствие распущенности?
Владимир Познер: Конечно. Это русская болезнь – выпивать, безответственно совершенно садиться за руль и считать, что потому что ты – Ефремов, ты можешь.
Ладно Ефремов. Недавно мне рассказывали, я не могу вам назвать фамилию, но достаточно известный человек грубо нарушил правила вождения и должен был не только лишиться прав, но и, может быть, даже попасть в суд. Он заплатил милиционеру 5 тысяч долларов, вот за это я бы … и этого милиционера. Хотя конечно для него 5 тысяч долларов – это вообще сумма, о которой он даже не может мечтать, этот несчастный милиционер.
Но вот это для меня, понимаете, человек богатый полагает, что это богатство его освобождает, и оно его освободило, в том смысле, что он отдал 5 тысяч и хорошо. И круг, в котором он находится, вы думаете, кто-нибудь что-нибудь ему сказал? Я думаю, что он об этом рассказал с такой полуулыбкой и его так называемые приятели и друзья совершенно не сказали: ну, вообще говоря, я тебе руки не подам. И вот это вызывает у меня, конечно, абсолютное отвращение. Тот, у кого большие деньги, тот имеет, к сожалению, колоссальные преимущества над тем, кто совершает это же правонарушение, но не может откупиться.
Кристина Никитина: Вы упомянули о том, что отец говорил: «Мы – русские интеллигенты». Когда говоришь о русской интеллигенции, невольно вспоминаешь все-таки царский период, когда мужчина в белом кителе, адмирал, Наташа Ростова… Вот какие-то такие ассоциации у нас, начитанных романами, людей. В 20-м году XXI века такое понятие, как русская интеллигенция, существует?
Владимир Познер: Неа. То есть вообще такой термин употребляют, но этого нет. Вообще ее нет больше – ее убили.
Слово «интеллигенция» существует только применительно к России. Есть, например, в английском слово intelligence – ум, а вот если по-английски скажут «интеллидженция» – имеют в виду русскую, больше нигде в мире этого не было.
Это совершенно особая социальная прослойка, которая была создана благодаря неким условиям. Вы знаете, это как алмаз – это углерод, мягчайший материал, ну никакой, но под колоссальным давлением образуется самый твердый материал, который мы вообще знаем – алмаз. Точно так же под этим невероятным давлением царского времени, даже до этого, появилась эта прослойка. Она немногочисленная, но она совершенно поразительная. Ее убили, уничтожили: революция уничтожила, она эмигрировала, сталинские репрессии и все такое прочее, ее больше нет и больше ее не будет.
Для этого нужны века, чтобы это создалось. Есть набор слов «русская интеллигенция», но это не Наташа Ростова, это не китель, это скорее Чехов, и это скорее доктор Дымов, который, спасая мальчика от дифтерии, сам умирает – вот что такое русская интеллигенция. Это совсем другое. Это не блеск никакой, это не «ваше благородие», это не «сударь-сударыня» – это совсем другое. Это, конечно невосполнимая потеря – ничего не поделаешь.
Это неподдельное, люди, которые представляли ее: Сахаров, например, и Солженицын.
Кристина Никитина: Если бы сегодня писали некую энциклопедию современной жизни и давали понятия русского XXI века: какой бы словесный портрет современного русского человека вы бы описали?
Владимир Познер: Не знаю. Я думаю, что это человек, который находится в состоянии формирования. Умирает старое – рождается новое. Умирает эпоха советская, ведь люди, которые сегодня правят нашей страной, они же советские люди, они представители другого общества, другого времени, а те, которым сегодня 15–17, – это новые люди. Они абсолютно категорически отличаются от тех.
Идет по-настоящему смена вех, смена поколений. Вот это и характеризует для меня Россию сегодня. И с одной стороны, для меня это повод для оптимизма, потому что я очень высоко ценю вот этих молодых людей, я много общаюсь с ними, но это создает очень большое напряжение.
Кристина Никитина: Учебники истории переписывались не раз, мы этому свидетели, и, конечно, пройдут десятилетия, напишут новые учебники о том, что происходило сейчас. Как вы думаете, какие персоны из ныне живущих в России должны обязательно попасть в эти учебники истории?
Владимир Познер: Я думаю, что, конечно, Путин.
Вы знаете, есть немало ученых, которые так или иначе там будут. Это очень трудный вопрос, потому что, если подумать об искусстве, у меня ощущение такое: сейчас нет таких крупных. Если балет: Плисецкой нет, Улановой нет.
Но я стараюсь думать о том, что Сахаров, Солженицын… Не только как писатель, а может не столько как писатель, но как чрезвычайно важное явление для России.
Если говорить об этой грани, то конечно Хрущев, Горбачев, конечно же, Ельцин – для меня нет сомнений в этом. Это из области политики.
А из области, которая мне близка, которая относится к творчеству, что-то я не могу сказать, что вот это – да. Вот Булгакова нет, вот нету, точно нету.
Кристина Никитина: Познер попадет в этот список?
Владимир Познер: Нет, конечно.
Кристина Никитина: Человек с фамилией Навальный?
Владимир Познер: Думаю, что нет. Но еще есть время. Не знаю, что произойдет. Может, как сноска.
Кристина Никитина: Если Навальный – это сноска, то (как у телевизионщиков говорят), какой титр вы бы поставили? Кто это?
Владимир Познер: Это оппозиционер. Оппозиционер, стремившийся к власти.
Кристина Никитина: А дальше покажет время?
Владимир Познер: Конечно.
Кристина Никитина: В современном мире многое изменилось. Очень сильно различаются регионы, но если взять общую тенденцию: женщины все меньше хотят рожать детей и выходить замуж, хотят заниматься своими делами. Мужчины все больше любят себя или друг друга, а не женщин. На ваш взгляд – это естественное развитие цивилизации?
Владимир Познер: Ну, знаете, цивилизация развивается так, как она развивается, и это естественно.
Я думаю – это несколько преувеличено. Да, женщина больше не желает быть вторичной в соответствии с Библией. Она не хочет считать, что ее сделали из ребра мужчины. Она вполне самостоятельна. Хочет иметь те же права и, собственно говоря, должна их иметь. Думаю, для женщины все-таки свойственно желать и иметь ребенка. Да и для мужчины желать быть отцом, мне кажется, – это абсолютно естественная вещь.
А когда вы говорите об однополой любви, послушайте, она всегда была. Уж если мы с вами почитаем историю Рима Древнего, так там вообще занимались этим с утра до вечера. Сейчас скажут, что я занимаюсь пропагандой, не дай бог…
Есть другая норма, я даже не назову это отклонением. Это другая норма. Она существует. Биологически она существует. Есть желание испытывать разное, а есть то, что человек иначе не может. Я о них говорю, иначе не может. Это где-то процентов, никто точно не знает, называют от 1 до 10 процентов. Не надо по этому поводу бить в колокола и принимать законы, которые потом становятся конституционными.
Кристина Никитина: Вы много ездите по России и не только, вы знаете, что такое мегаполис и глубинка. На ваш взгляд, российская глубинка отличается от прованса и от глубинки зарубежной?
Владимир Познер: Да. Она отличается отсутствием настоящей инфраструктуры. До сих пор у многих людей нет канализации. Вот в этом смысле. Неудобно жить. Живут так, как, по сути, жили 100 лет назад. Ну есть телевизор, да.
Кристина Никитина: Это визуально видно?
Владимир Познер: Да. Это особенно видно в странах, если говорить о Европе, где из ветвей христианства главным является лютеранство, то есть протестантизм. Это вся Скандинавия, это Финляндия, это в значительной части Германия, в значительной части Швейцария. Деревня выглядит не так, она другая. Совсем другая.
Кристина Никитина: Московская область – это, с одной стороны, тоже глубинка. Но она другим статусом всегда обладала, у нее даже столицы нет. Можно ли, на ваш взгляд, Подмосковье назвать провинцией?
Владимир Познер: Можно и Санкт-Петербург назвать провинцией, на мой взгляд, к сожалению.
Провинция для меня – это не географическое понятие. Провинция – это ментальное понятие. Это то, что у людей в голове. И в этом смысле можно сказать, что для меня Томск – это не провинция. Это университетский город, и он совсем по-другому живет.
Поэтому я бы предостерег от употребления слова «провинция». Если вы имеете в виду расстояние – это одно, а если вы имеете в виду состояние – да, конечно. Условно говоря, во Владимире одно, а в Волоколамске – другое.
Кристина Никитина: В свои путешествиях как давно вы заглядывали в Крым?
Владимир Познер: В Крым я заглядывал очень давно. Пригласили, я там был председателем жюри. Я должен был приехать на одну ночь и на один день. Я прилетел, улетел и попал в список этих самых лиц, которым в Украину никак нельзя. Глупость, конечно, невероятная. А так я очень давно не был. Когда-то я много был. И очень любил Крым.
Кристина Никитина: Сейчас, когда говорят о Крыме, то рассуждают о геополитике, но мало кто говорит о почти 2 миллионах людей, которые живут на полуострове, о том, что люди пережили блэкаут, что сейчас ищут источники воды. Украинские компании ушли, крупные российские компании и банки не идут туда по известным причинам. На ваш взгляд, какое должно быть принято решение крупными корпорациями: повышать качество жизни двум субъектам РФ (Севастополь и Республика Крым), поскольку люди имеют паспорта с двуглавым орлом и должны иметь такие же возможности, как другие граждане страны, либо пытаться избежать санкций и не заходить туда? Что должно быть важнее?
Владимир Познер: На мой взгляд, коль решили сделать то, что сделали (я не говорю – правильно или неправильно, не об этом речь), тогда вы несете ответственность. Вы должны сделать так, чтобы люди, там живущие, не пожалели об этом. Мне кажется, есть моральное обязательство.
Кристина Никитина: По итогам медарейтинга за сентябрь, за август вы – самый цитируемый журналист нашей страны. По этим рейтингам можно судить о состоянии жизни в нашей стране. Когда все в порядке, вперед выходят Ксения Собчак, Дмитрий Губерниев, – людям хочется легкой информации, посмеяться. Как ситуация усугубляется – им нужна точка опоры, им нужно чье-то мнение, чтобы кто-то разъяснил, что и как и что все будет хорошо. Я не буду вам задавать вопрос, что вы скажете Богу или президенту – это два самых популярных вопроса наших интервьюеров. Я хочу вам пожелать, чтобы с Богом вы встретились как можно позже, потому что вы нам нужны здесь, мы будем на вас ориентироваться.
Владимир Познер: Спасибо. Я очень тронут вашими словами. Я всегда себя чувствую неловко, когда мне говорят такое, меня это очень трогает. В общем, все это и есть смысл моей жизни.
Радио 1
Фото: Елена Киселёва
