– Владимир Владимирович, к вам на мастер-классы, на творческие встречи ходят молодые люди, молодежь интересуется вашим мнением в соцсетях. Как вы сами себе объясняете это, что вас сегодня делает актуальным для молодежи?
– Это очень трудный вопрос. Я довольно много, помимо своей телевизионной деятельности, занимаюсь публичными выступлениями. Я много езжу по стране и выступаю. Не скрою, что это также и источник заработка, но я не вижу в этом ничего плохого – это работа и работу нужно оплачивать. Но я убедился в том, что в последние годы ко мне приходит очень большое количество молодых, совсем молодых людей, шестнадцать, восемнадцать, двадцать лет. И для меня это, конечно, колоссальная радость, и мне это непонятно. Потому что сказать, что я не молодой, – это ничего не сказать.
Каким образом получилось так, что человек, которому 86 лет, интересен 20-летнему человеку? Я не знаю. Я могу перечислить какие-то вещи, но это все будет довольно поверхностно.
С одной стороны, я говорю то, что я думаю. Я говорю прямо, я никогда не вру, не подвираю, я предельно искренен в том, что я говорю, и меня реально не только интересует, но тревожит, беспокоит то или иное происходящее в стране.
Я думаю, что это играет большую роль, потому что, к сожалению, очень много вранья и очень много людей, которые рассматривают такую деятельность, как трамплин для карьеры. Моя карьера давно состоялась, никакого трамплина мне не надо, я вообще об этом никогда не думаю.
Ну и если говорить, совсем забывая о скромности, о таких вещах, как обаяние, талант, умение общаться, умение выходить на ту волну, которая позволяет разговаривать с людьми… Способность понимать, что они говорят и почему они это говорят. Я думаю, что эти вещи тоже играют свою роль. И то, что, опять же забывая о скромности, я умный человек. И то, что я говорю, – это не наставления, не поучительные какие-то вещи.
Я думаю, что сочетание всех этих вещей привело к тому, что я интересен молодым людям. Потому что, к сожалению, у очень многих чувствуется некоторое проявление превосходства, прежде всего думают о себе, а не о тех, с кем они разговаривают, у них желание показать, какие они «крутые», разыгрывать какой-то спектакль. Всего этого у меня совсем нет.
Вот, наверное, такое объяснение, но все равно оно не очень глубокое; может быть, есть более точное объяснение. Но так или иначе, для меня это совершенно колоссальное чувство благодарности, что так сложилось.
Это у очень немногих бывает после определенного возраста. Более того, люди моего возраста, а таких не очень много, прямо скажем, или чуть помоложе меня, как правило, относятся к молодежи критически, мол: «Вот когда я был молодым…». Я совсем так не отношусь.
Я всегда вспоминаю фильм, на основе американского мюзикла, который называется «Вестсайдская история». В этом фильме речь идет о двух бандах малолетних хулиганов, скажем так, в Нью-Йорке. И там есть сцена, когда один из этих подростков лет пятнадцати-шестнадцати, заходит в маленький магазинчик, хозяин которого продает конфеты, игрушки, газеты и так далее, таких магазинов было много когда-то в Америке. И хозяин этого магазина начинает говорить этому подростку: «Вот когда мне было столько лет, сколько тебе, я…», и этот подросток «взрываясь» перебивает его и отвечает: «Да тебе никогда не было столько лет, сколько мне», имея в виду, что когда тебе было пятнадцать или шестнадцать – это была другая жизнь, все было по-другому.
И я это прекрасно понимаю. Я никогда не занимаюсь поучением, я стараюсь понять, я же вижу жизнь вокруг. Я вспоминаю себя в шестнадцать лет – и у меня была гораздо более беззаботная жизнь, гораздо меньше тяжелых вопросов: как мне быть, что будет завтра и так далее.
Жизнь стала, на мой взгляд, намного жестче и намного труднее. С одной стороны, всего стало больше, но с другой стороны, очень напряженная жизнь, очень непонятная. Принятые когда-то и для всех очевидные вещи – сегодня уже не принятые и уже не очевидные, и я это прекрасно понимаю.
Мне бы не хотелось быть шестнадцатилетним сегодня, не хотелось бы. Потому что я понимаю, в какой бы я был тяжелой ситуации, с точки зрения: кому можно верить, что справедливо, что не справедливо. В мои шестнадцать лет все было понятно, все было проще. Сегодня это все трудно.
