– Владимир Владимирович, сейчас говорят, что эта пандемия стала катализатором всех процессов. И отмирание быстро происходит, и рождаются новые профессии, которые должны были в течение двадцати лет появиться: она ускорила все процессы. Что это значит в контексте журналистики?
– По-моему – ничего.
– А как вы думаете, поменяется ли как-нибудь форма этой профессии?
– В какой-то степени эти изменения уже произошли, я имею в виду YouTube и так далее, этого же не было раньше, не было этих возможностей. Но это не меняет сути дела. То есть могут быть изменения формы. Точно так же, как с телевидением, ведь его не было, а я помню, когда еще не было телевидения. Впервые я увидел телевидение в 1947 году в Нью-Йорке – и это было что-то невероятное.
Ну и что, с появлением телевидения журналистика как таковая изменилась? Да нисколько. Просто появилось другое средство, с помощью которого можно эту профессию практиковать. Не было радио когда-то, то же самое ведь.
Поэтому я не думаю, что журналистика как таковая изменится. Но журналистика для меня остается неизменной и, кстати говоря, одной из трех профессий, вместе со священником и врачом, в которой долг – превыше всего. Это долг по отношению к обществу, скажем так.
– А вы сами кого читаете, что смотрите, каким медиа вы доверяете?
– Я просто много смотрю и читаю. Я читаю определенное количество американских, английских и французских изданий. Смотрю определенное телевидение: американское, английское и французское. Ну и, разумеется, российское.
И вот из этого довольно большого количества информации составляю свое мнение о происходящем. Потому что, к сожалению, та журналистика, которую я больше всего любил, журналистика факта, когда тебе дают информацию, как можно более широкую, как можно более без участия того, кто дает, то есть без его точки зрения, – этой журналистики почти что нет.
– Но сложно ее иметь, когда каждый человек может иметь собственный источник вещания и собственной правды…
– Да, это другое дело, это когда каждый человек может высказать свое мнение. Ну, на здоровье, высказывайтесь. Но мнение – это совсем не журналистика.
Есть несколько, их очень мало, таких источников, есть в Америке радио, оно называется National Public Radio, вот это очень близко к тому, о чем я говорю. Тебя информируют, но не агитируют.
Это требует и другого отношения от потребителя, потому что потребитель тогда должен думать, он должен соучаствовать, а не сидеть и ждать, когда ему очередную порцию, извините за выражение, лапши навесят на уши.
– А в России есть источник, которому бы вы доверяли безусловно? Потому что как раз в России то, о чем вы говорили, до сих пор большая проблема – между разделением комментаторства, высказыванием собственного мнения и журналистикой.
– Нет. Такого источника в России, про который я мог бы сказать, что я ему действительно доверяю, такого источника нет.
– Владимир Владимирович, что первое вы сделаете, когда наконец-то вся эта история с пандемией закончится?
– Это очень трудно сказать. Ужасно хочется поехать куда-нибудь, не могу вам передать, как. И хочется вместе с друзьями. У меня есть любимое место во Франции, недалеко от Антип, и если это кончится и там все откроется, то сесть в самолет и туда небольшой компанией, человек восемь, не больше, провести там время. Очень хочется.
Из интервью с Софико Шеварднадзе
