– Я читала вашу колонку, где вы, мягко говоря, удивлялись, что западные издания, которым мы привыкли доверять, не верят цифрам смертности в России от коронавируса и даже назвали это непрофессиональным.
Честно говоря, меня тоже возмущали все эти заголовки, типа «почему не умерло побольше русских?». Но вот совсем недавно я увидела исследование на портале «Медиазона», где посчитали количество умерших от COVID врачей в разных странах и сравнили с общей смертностью. И там оказывается, что каждый пятнадцатый умерший в России – это медик и это в 16 раз больше, чем в странах, где эпидемия приобрела примерно сопоставимые масштабы.
Это для меня стало поводом задуматься, потому что пропорция между врачами и обычными людьми у нас такая же, как и везде, и значит относительная цифра смертности должна тоже логически быть выше. Как к этому относиться, как это можно объяснить?
Владимир Познер: Вы знаете, я считаю, что каждый имеет право размышлять, как он хочет. У нас, если я не ошибаюсь, умерло 185 врачей, я не знаю, какой это процент, и мне кажется, что это гораздо меньше, чем то, что сказали вы от общего процента умерших; по-моему, у нас умерло больше 2 тысяч, но я сейчас не помню точно.
В любом случае, я не против того, чтобы сомневались, чтобы сравнивали, чтобы задавали очень конкретные вопросы, я против того, чтобы что-то утверждали не зная этого и не разговаривая ни с кем из тех людей, которые за это отвечают. Ну, скажем, попытайтесь получить интервью, если говорить о России, у Татьяны Голиковой или у Анны Поповой, то есть у тех людей, чье это дело.
Если вы даже не пытались это сделать и вы обращаетесь только к тем, которые говорят «нет – это все неправда», тогда вы занимаетесь не журналистикой, тогда вы занимаетесь пропагандой. Вы хотите доказать, что Россия «бяка» в любом отношении и в этом тоже.
Меня это огорчает, потому что я все-таки сторонник журналистики и здесь я вижу, что газеты, которые, безусловно, я всегда ставлю на очень высокий уровень, я имею в виду The New York Times и Financial Times, вдруг пускаются в такие вещи. Это как-то стыдно и мне даже неловко за них, ну как же так, все-таки я большой поклонник англо-американской журналистики, считаю ее лучшей в мире – и вдруг вот такое.
И связано это сугубо с политикой, потому что ведь были высказаны сомнения и в отношении смертей в Германии, потому что очень низкий уровень, но разве такая тональность была? Я ведь об этом говорю.
– А чем вы это объясняете? Просто по умолчанию западная пресса привыкла обвинять Россию во всем, это такая парадигма, из которой они еще не вышли, или…?
Владимир Познер: Вы знаете, отношение к России на Западе, да и не только там – сугубо отрицательное. Это стало развиваться в конце срока Бориса Николаевича Ельцина, особенно после бомбардировок Югославии и признания Косово, когда Ельцин резко высказывался против этого.
Потом, когда он практически назначил по своему собственному выбору Путина тем, кто его заменит. Отношения сразу несколько обострилось.
Примерно лет пять-шесть были такие отношения – не плохие, но и не хорошие. Я очень хорошо помню, тогда приезжал Буш-младший, я был на встречах Буша с Путиным, Кондолиза Райс и так далее и все-таки была атмосфера, что мы можем сотрудничать.
Но после выступления Путина в Мюнхене в 2007 году перед «двадцаткой», когда он сказал, что больше мы не потерпим, чтобы с нами обращались как со второразрядной страной, у нас есть свои геополитические интересы, у нас есть свои национальные интересы, мы требуем, чтобы с нами обращались, как с равными…
Вот после этого произошло резкое ухудшение, потому что по западным соображениям, особенно Соединенных Штатов, Россия, проигравшая «холодную войну», должна была в общем заткнуться и не возникать.
Ну а уж после 2014 года, то есть Украина, Крым, – тут уж совсем все испортилось.
Так что это довольно длинный период, и это теперь уже почти как условный рефлекс, как у «собаки Павлова» – звоночек и слюна пошла. В данном случае «звоночек» – это Россия.
Из интервью с Софико Шеварднадзе
