Легендарная личность, советский и российский тележурналист, публицист и телеведущий Владимир Познер родился во Франции, вырос в США, живет в России. В свой британский Jaguar он влюблен с первого взгляда и водит его по-американски аккуратно, хотя, как всякий русский, обожает быструю езду. О прошлом и будущем — нашем и автопрома — Владимир Владимирович поговорил с ОK!
– Что в машине самое важное для вас?
– Для меня — красота!
– А разве автомобили не стали похожи один на другой?
– Некоторые модели все-таки узнаваемы, в частности Jaguar, мой Jaguar XJ — точно. Но в подавляющем большинстве да, машины теперь похожи друг на друга. Одна модель становится удачной, ее начинают копировать — это просто беда! Когда я был маленьким мальчиком и жил в Нью-Йорке, по дороге в школу я считал, сколько каких машин припарковано на моей стороне, и издали было понятно, где какая марка. Сейчас, чтобы понять, что за машина, нужно подойти к ней вплотную. К сожалению, и мы стали похожи друг на друга: одеваемся похоже, стрижемся похоже. Вот результат глобализации.
– Вы поэтому покупаете Jaguar? Чтобы отличаться?
– Тогда, давно, идя по тротуару и считая марки, я вдруг увидел незнакомую машину. Никогда раньше я таких не видел. Она была поразительной красоты! Я остановился посмотреть, что это за машина. Это был Jaguar. Мне было 10 лет, но я сказал себе, что когда-нибудь у меня будет такая машина. Долго очень у меня ее не было. (Смеется.) Но в конце концов появилась. И до сих пор Jaguar, на котором я езжу, выделяется среди других марок. Вот стоят в ряду разные дорогие машины, те и эти, одинаковые… А мою сразу — оп! — узнаешь. Я это люблю.
– У вас седан, а ведь внедорожники сейчас более популярны.
– Мне они не нравятся, внедорожники. Квадратные, в них нет устремленности… Соглашусь, они очень удобные. Входишь прям как в квартиру, места много… Но для меня нет кайфа в них.
– Хотя эта машина высокая, может на бордюр заехать…
– Какая угодно, даже если бы она прыгала по лестнице, и то — нет. Ну нет в них шика, нет класса. Я, наверное, все-таки эстет, я очень люблю, когда красиво.
– Как вам на длинной и низкой машине в Москве? Водители стали так резко перестраиваться.
– В Москве стали лучше ездить. Пропускают пешеходов, друг другу уступают, раньше этого не было.
– Считаете, люди стали вежливее?
– Люди сообразили, что так удобнее. Всем. Люди делаются более цивилизованными не потому, что они умнеют или становятся лучше, а потому, что они чувствуют: ага, так удобнее.
– И все-таки, какие системы помощи водителю, устойчивости на дороге и так далее вам важны? Покупая машину, вы интересуетесь, есть они или нет?
– Я интересуюсь машиной очень подробно. К моему большому сожалению, Jaguar XJ, моей любимой машины, через год больше не будет, ее заменит электрическая машина. Я не знаю, как она будет выглядеть, я ничего о ней не знаю. Расстроен, но понимаю, что постепенно все машины перейдут на электротягу.
– Вы считаете, все-таки будущее за электромобилиями?
– Это не я считаю, это факт. В Норвегии в будущем году не будет ни одной неэлектрической машины.
– А куда они будут утилизировать старые аккумуляторы?
– Ничего, что-нибудь придумают. Но сопротивление бешеное. Ведь речь идет о гигантских прибылях, деньги-то огромные зарабатываются на нефти. На электричестве такого не заработаешь. Изменится промышленность. Много людей потеряют работу. Все эти бензоколонки, во всем мире — до свидания. Будут большие сдвиги, конечно.
– Может быть, будет развиваться общественный транспорт?
– Мы эгоисты и, конечно, любим по возможности иметь свой транспорт, а не коллективный. Даже свой самолет, как мы знаем. Это очень удобно. Человек к этому стремится. Но как это будет через 50 лет, меня, честно, не очень интересует. (Смеется.)
– Менялся ваш стиль вождения с годами?
– Я получил права в 16 лет в Америке и очень аккуратно вожу машину. В Америке иначе нельзя. Там учат очень жестко, внушают с самого раннего возраста, что автомобиль — это опасное средство передвижения. Правила движения вбивают в голову на всю жизнь. Я люблю скорость, скажу честно. Например, в Германии, где живет моя дочь, есть автобаны, где скорость не ограничена, и там я ездить очень люблю. (Смеется.) Вжаришь — ой! Я ездил 250 км в час на треке для испытаний, машину так прижимает, что можно не держать руль. Удовольствие колоссальное! Я это обожаю. Но — там, где можно. Очень не люблю людей, которые мечутся из ряда в ряд, пытаясь выгадать… сколько? 30 секунд? Это неправильная езда. В Америке так не делает никто.
– Чего не скажешь о Москве.
– Вообще-то в России массово люди сели на машины недавно. Я еще помню, когда машину купил — это ой, мама! Мы не Германия, не Англия, не Америка, где машины давно вошли в быт. Я думаю, потребуется еще лет 20–30, чтобы машина здесь стала предметом обихода, и тогда будут водить по-другому. Хотя в разных странах водят все-таки по-разному, сказывается национальный характер. В Германии водят очень агрессивно, агрессивность немца проявляется за рулем. Французы начинают орать, гудеть, водят очень нервно. Англичане — спокойно: если ты хочешь обогнать, он тебе еще и рукой покажет — пожалуйста. В Италии обогнать машину, где мужчина за рулем, значит принизить его мужское достоинство: как это — вы обогнали?
– А женское-мужское вождение есть, на ваш взгляд?
– Женщины за рулем очень, так сказать, неуступчивы, я замечал. Может быть, за рулем женщина наконец чувствует себя действительно равной с мужчиной. Чаще всего женщины либо блестяще водят, либо плохо, среднего нет.
– Вы в Москве ездите по-другому, в «московском» стиле?
– Да, езжу по-другому. В Москве я осторожнее. Здесь слишком много неаккуратных водителей, надо быть внимательным.
– Но вы и в Москве пропускаете автомобили?
– Сто процентов.
– Пешеходов?
– Сто процентов.
– Не лихачите? Не поворачиваете не из того ряда?
– Ни в коем случае!
– И штрафы не приходят вам?
– А штрафы приходят моему водителю. У меня водитель, потому что, к сожалению, в Москве проблема поставить машину. Парковки забиты, нет где-нибудь близко подземного гаража, значит, я должен куда-то отъехать, а потом идти… А водитель может кругами ездить, парковку искать. Вообще-то я очень люблю водить, я обожаю машины, но здесь иногда приходится вот так.
– Водителя подбираете тоже аккуратного?
– Конечно, аккуратного, конечно, непьющего, конечно, молчаливого. Но у наших водителей есть своеобразная черта. Если они везут «важного человека», то считают, что им можно всё, и начинают нарушать, скоростной режим прежде всего. И тут я довольно резко могу сделать замечание.
– Если вы за рулем, а рядом, например, жена, она комментирует вашу езду?
– Нет. Об этом у нас есть договоренность. (Смеется.)
– А если она за рулем, вы ее езду комментируете?
– Она не ездит за рулем.
– А! Это счастье.
– (Смеется.) Она когда-то была за рулем, но у нее такой характер… резкий.
– Вы за ограничение скорости в городе? До 40 км? Или до 50?
– Если у специалистов аргументы есть, я готов. Конечно, если есть вдруг большой кусок пустой дороги, то соблазн поехать 80 или 100 велик. Широкая дорога, хочется вжарить. Но существуют правила, нужно их соблюдать.
– Нужно ли тогда вообще расширять дороги?
– Это вопрос развития города. В Токио городские дороги трехэтажные. Нижняя дорога бесплатная, следующая — платная, а самая высокая — самая дорогая. Если вы хотите избежать пробок, едете наверх. Таким образом они колоссально решили вопрос заторов.
– А в Париже ведь нет такого?
– В Париже такого не сделают. В каждой стране свои способы. В Лондоне, например, чтобы ехать в центр, вы должны платить большие деньги. Правда, это не помогает, всё равно там жуткие заторы. Я не вижу выхода. Старый город, очень узкие улицы, они их не перестраивают, ну и всё.
– Теснота стимулирует сокращение количества машин и уменьшение их размера.
– Я согласен.
– А вы всё время на машине, у вас несколько встреч в день, то есть интенсивность вашей деятельности не снижается?
– Я думал, что с возрастом она будет снижаться. Я был в этом уверен. А оказалось, что наоборот.
– Вы окончили биологический факультет, но ни дня не работали по специальности. Зачем вы вообще шли туда?
– Я думал, что открою тайны человеческого мозга. Но к концу третьего курса понял, что я не ученый, что у меня… не та голова. Мне повезло, обстоятельства так сложились, что я попал в то, что действительно мое. С одной стороны. Но с другой — я этого добился именно тем, что упорно не желал заниматься не своим, несмотря на давление.
– Вас прославили ваши знаменитые телемосты с Америкой. Вы просчитали этот успех?
– Я совершенно не думал, что так будет. Почему был успех? Потому что это была правда. Впервые наши зрители услышали по телевидению, что другие говорят о нас. Реально. Это не была притворная дружба. Это было совершенно очевидное противостояние, критика, неприятие. Для Советского Союза это было неслыханно. Вся страна в одно в то же время — это очень важно — смотрела эту совершенно неожиданную программу. Я был совсем не похож на тех ведущих, к которым привыкли, на советских политобозревателей. И плюс начиналась перестройка, эфир был в феврале 1986 года. Менялась страна, менялась политическая система. А если бы это было не так, то никакого моста бы и не было. Его дал в эфир Горбачёв. Это было правильное время для данного формата.
– Сейчас отношения с США тоже не очень. Не настало ли опять время для таких встреч? Людей с людьми?
– Было бы очень хорошо, конечно. Я точно могу сказать, что российское телевидение абсолютно готово к тому, чтобы провести телемост. Но американское не готово.
– Не может быть!
– А я говорю ответственно. Мы пытались. Да и те телемосты мы-то показали на всю страну, а они — очень ограниченно. Сейчас в Америке очень сильны антирусские настроения. И они не хотят делать никаких шагов, чтобы это изменить. На самом деле США предпочли бы увидеть Россию страной зависимой, гораздо более слабой. В НАТО приняли несколько восточноевропейских государств. Хотя была договоренность, что они не двинутся ни на дюйм на восток: «Это мы обещаем. За это вы позволяете Германии воссоединиться, убираете Берлинскую стену». Всего взамен! Хотя мы могли тогда за это просить очень много.
– Вы всегда поддерживали и поддерживаете государственную точку зрения, а вас тем не менее вечно обвиняют в нелояльности, в том, что вы прозападный человек.
– Я прозападный человек, но я объективный человек. Я просто объясняю: есть договоренность, ее не надо нарушать. Если нарушаете, не надо удивляться, что возникает недоверие.
– В отношении Германии просто восторжествовала справедливость.
– А при чем тут справедливость? Неужели кто-то думает, что в мире есть справедливость? В политических взаимоотношениях между странами никакой справедливости не бывает. Кто сильнее, тот и диктует.
– Если ее нет между странами, ее и между людьми нет.
– Да конечно нет!
– А как жить-то?
– Это очень сложно, но все живут.
– Как работать журналисту в такой ситуации? Нет доверия, передачу не сделать… Чем вы занимаетесь сейчас?
– Я веду программу интервью, которая называется «Познер», где заставляю людей думать, не навязываю свою точку зрения. Я делаю фильмы о других странах, чтобы российский зритель лучше понял, почувствовал эти страны. И, наконец, я пишу книжки. Только что вышла моя книга «Испанская тетрадь», и она сейчас №1 по продажам нон-фикшн. Значит, я что-то нужное делаю, я в этом убежден. И делаю это хорошо. Сегодня я не боюсь говорить то, что думаю.
– Да вы, кажется, и тогда не боялись.
– В советское время? Конечно, я боялся! Когда мы вошли в Афганистан, я ответил американскому журналисту очень аккуратно: «Я думаю, что мы об этом дне будем сожалеть». Меня убрали из всего эфира, требовали моего увольнения. Советский Союз! Сейчас другое время.
– Но вы и в те времена всё равно успешно работали.
– Очень! Я получал гигантские деньги. (Смеется.) Иногда полторы тысячи рублей в месяц. Больше, чем министр. Ведь я каждый день выходил в эфир.
– А что можно было на них купить?
– А ничего. (Смеется.) Ну автомобиль. Кооперативную квартиру. Но не больше, чем 30 квадратных метров на человека. Собственно, и всё.
– Времена изменились к лучшему?
– Да вообще!.. (Смеется.) Я даже не могу найти слов, которыми это подтвердить. Когда я встречаю ностальгию по Советскому Союзу, просто выхожу из себя. (Смеется.)
– У вас есть какой-нибудь автомобильный фетиш? Кто-то неравнодушен к рокоту мотора…
– Да! Мне нравится правильный звук закрывающейся двери. Бывает это «ук», а бывает — «тррж». Я люблю первый вариант. (Смеется.) Сразу чувствуется колоссальное мастерство тех, кто делает машины. Старые машины, 30–40-х годов, до чего они красивы! Сколько деталей! Как это всё сделано! Я просто смотрю и млею.
– И вы, конечно, против глобализации.
– Производство перевезли в Китай, китайцу платят 20 центов в час, а кроссовки продают за 200 долларов. Прибыль просто зашкаливает! Что такое глобализация на самом деле? Это стремление производить дешевле, а продавать дороже. Вот, больше ничего.
– Это тенденция мировая…
– Она и называется ГЛОБАЛизация. В итоге мы все становимся похожими друг на друга, когда нам продают один и тот же товар. А теперь еще используют соцсети, чтобы нам внушать, что надо покупать, формируя наши вкусы.
– Маховик-то давно начал раскручиваться. С приходом телевидения в том числе.
– Я согласен. Мы перестаем читать книги, а читаем какие-то «таблетки», или как они там называются. Сидим за столом, уставившись в телефоны, перестаем разговаривать.
– Книги бумажные читаете?
– (Смеется.) Еще как!