– Владимир Владимирович, мне вспоминается ваше путешествие по Скандинавии, когда вы были в Швеции и с Иваном Ургантом поднимались на крышу, а согласно истории Астрид Линдгрен, именно там жил Карлсон. И я хотела у вас спросить об этом, ведь мы привыкли воспринимать Карлсона как такого вредителя, который учит Малыша плохому, которого нельзя слушать. Но на самом деле, когда читаешь эту сказку в зрелом возрасте, то тебе открывается, что Карлсон просто учит Малыша быть свободным.
– Ну, во-первых, я бы воздержался от того, чтобы говорить «мы», потому что когда мы маленькие мы так воспринимаем, а когда взрослые – так, я бы лучше использовал местоимение «я». И я никогда не воспринимал Карлсона отрицательно, наоборот, я его обожал и считал замечательным. Другое дело, что когда ты повзрослел и читаешь эту книгу, как мне кажется, ты начинаешь понимать одиночество этого мальчика, вот это – да. Потому что на самом деле – это рассказ об одиночестве.
Сказки дидактические – скучные, «это плохо, это хорошо», они недолговечные. А вот такие как «Карлсон» будут жить до тех пор, пока будут дети, то же самое «Винни Пух» и то же самое «Книга джунглей» Киплинга.
– А объяснения Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо?», они нужны на определенном этапе, такие стихотворения, как вы считаете?
– Так, как Маяковский это делает, с иронией, с некоторой «хитрой улыбкой» – это симпатично, мы это запоминаем и это легко запоминается. Когда я вспоминаю, я улыбаюсь, но не более того. Я думаю, что это не очень сильно формирует. Но у каждого свое, мое детство все-таки прошло не в России, не в Советском Союзе, когда я приехал, мне было почти 19 лет. Так что мои детские книги – это совсем другие, никакого Маяковского там в помине не было. Но, например, Корней Чуковский – был, в переводе на английский «Жил да был Крокодил» и я обожал эту книгу. И кстати говоря, она формирует, потому что она воспитывает в ребенке любовь к животным, неприятие клеток, куда их загоняют, и вместе с тем понимание какого-то героизма и отваги. Так что сказка сказке рознь.