Михаил Жванецкий – о власти и Сталине, патриотизме, Чехове и Сэлинджере

В.Познер: Здравствуйте. Я должен начать, наверное, с извинений. Дело в том, что гость программы – человек, к которому у меня такое количество вопросов, что я решил, что сегодня не буду давать вопросы, которые пришли на сайт. Вы уж меня извините, я обычно такого не делаю, но вот сегодня так получилось. Этот гость – Михаил Михайлович Жванецкий. Добрый вечер.

М.Жванецкий: Приветствую Вас.

В.Познер: Привет. Мы должны объяснить нашим зрителям, что мы с тобой на “ты”, потому что мы давно в одном и том же жюри, давно знакомы.

М.Жванецкий: Да, давно. Жюри “Триумф”. И раз в год мы сидим несколько дней друг напротив друга.

В.Познер: Это правда. Приятные дни.

М.Жванецкий: Да. Приятные дни и приятная очень компания.

В.Познер: Хорошо. Останавливая людей в Москве на улице, говорили “В программе будет Жванецкий. Хотите ему задать вопросы? Пожалуйста, на камеру задавайте”. Это мы делаем всегда. Отобрали 5 вопросов, с них мы и начнем.

Зритель: Хотелось бы спросить у Михаила Михайловича, как он относится к тому, что в Одессе назвали улицу его именем и фамилией? Пусть он прокомментирует. Спасибо.

М.Жванецкий: Наши люди всегда любят спрашивать у жертвы “Как он прокомментирует вот то? Поймают ли тех, кто у него угнал машину?” Потому что единственный, у кого могут спросить – это у того, с кем это случилось. Они не могут спросить у тех, кто это сделал. Поэтому они спрашивают у тех, с кем это произошло. Ну, как он сам ответит? Это же произошло решением Одесского горисполкома, причем в большом секрете. До меня доходили какие-то слухи, но, в общем, смешно было бы что-нибудь предполагать. И вроде бы единогласно утвердили. Я свое отношение так скажу. Мы в этот же вечер большой компанией в Одессе, человек 20 поехали туда с водкой, с коньяком – на этот бульвар. И пили на скамейке. Потом я пил под скамейкой. Я говорил “Вот мой бульвар”. Там, кстати, нет номеров домов. Это очень интересно. Бульвар назван моей фамилией, что приятно очень, ну, а адреса такого у жителей в паспорте нет – потому что туда выходят торцы улиц, и все дома на улицах с другими названиями. И очень это хорошо придумано: не надо переделывать паспорта, делать новые прописки. Ну, это страшно приятно, конечно. И именно, что при жизни, Володя.

В.Познер: Да. Я тебя поздравляю.

М.Жванецкий: Спасибо.

Зритель: Уважаемый Михаил Михайлович, не кажется ли Вам, что мы как-то все затихли перед бурей? Все молчат. Газеты тихенькие какие-то, все у нас хорошо, а на самом деле – все хуже и хуже. Что по этому поводу думаете?

М.Жванецкий: То, что и Вы. Абсолютно то же самое. Вы, можно сказать, ответили, а не спросили. Действительно, затишье. Но источник информации наверху – он молчит. А мы друг с другом обмениваемся. Вот, как мы с Володей, с Владимиром Владимировичем обмениваемся. Обмениваемся тем, что мы знаем. Знаем мы немногое – это, как говорится, выступление малоинформированного сатирика перед малоинформированной аудиторией.

В.Познер: И малоинформированным журналистом, поверь мне.

М.Жванецкий: И малоинформированным журналистом. Потому что мы то же самое можем сказать, что и Вы. Ну, действительно, затишье. Кого вы избрали, те молчат. Значит, надо думать в следующий раз.

Зритель: Я поспорила с подругой насчет слов “патриот” и “патриотизм”. Мне интересно, Вы – патриот? И есть ли смысл быть патриотом? То есть понятие “родина”, что такое родина?

М.Жванецкий: Понятие “родина” – для меня конечное понятие. Первое понятие – ну я как прожил – держава была, стянутая пограничниками, такая она была, перепоясанная. Потом, должно было быть государство. Оно борется сейчас – наше государство, где мы живем – за то, чтобы быть государством. И только после этого, если это все мы… Вначале мы полюбим, потом оно должно полюбить нас. Обязательно полюбить нас в ответ. Как в Одессе полюбили меня и назвали эту улицу. Вот когда полюбят нас, тогда это будет родина.Держава, государство и родина – вот это третья ступень.

Патриотизм? Ну, сами считайте, кто патриот, кто нет. Я, во всяком случае, эти все трескучие шумные фразы и людей с лицами… Они почему-то получаются без юмора – я имею в виду профессиональных патриотов, которые работают патриотами – они получаются без юмора и, извини меня, без секса. Они не сексуальные и без юмора. Все мрачно и серьезно – это называется у них “любовь к родине”. Я совершенно четко знаю тех людей, о которых говорю.

Зритель: Муж все время ругается. Как бы я красиво ни оделась, какой бы прекрасный обед ни приготовила – не знаю что сделать. Посоветуйте что-нибудь.

М.Жванецкий: Зайти с другой стороны. Я просто посоветую совершенно с другой стороны зайти – попробовать выяснить все с самого начала. Потому что эта ругань – это уже следствие. А покопайте причину. Может быть, он что-нибудь скажет.

Зритель: Уважаемый Михаил Михайлович, хочу задать вопросы, на которые хочу получить искренний ответ. Вы в своей жизни счастливый человек? Да или нет?

М.Жванецкий: Да. Я скорее счастливый, чем довольный. Ты оценил мой ответ?

В.Познер: Ха! Еще как. Вот это та малая часть, что мы накопали про тебя, понимаешь? И я это все прочитал, и я понял, что безнадежно выстраивать интервью. Кроме того, я прочитал, что ты как-то сказал: “Конечно, лучше не давать интервью. Что я добавлю к своему образу? Ничего – меня и так знают. Разве я сейчас могу так же художественно ответить, как потом написать? Нет, конечно. Значит, я сознательно по вашей просьбе иду на жертвы и соглашаюсь на то, чтобы получилось без мастерства, без вдохновения. Вдвое хуже, чем я мог бы сделать за листом бумаги. Спрашивается, в чем выигрыш мой? Его здесь нет. Андрей Караулов подарил мне книгу, внутри которой одни интервью. Что является содержанием книги? Мысли тех, с кем он беседовал. Тем не менее, это все вышло под авторством Караулова. Во время записи покойным Листьевым “Темы” с моим участием, я его спросил: “Что вам дает такую популярность? Ваши вопросы или наши ответы?” Монтаж был в его руках, так что эта реплика не попала в эфир”. Мы в прямом эфире, Миша, поэтому тут ничего…

Михаил Жванецкий – о власти и Сталине, патриотизме, Чехове и Сэлинджере

М.Жванецкий: Хорошо я говорил?

В.Познер: Да, замечательно! Я понимаю, что ты себя преодолел, пришел. Значит, я все вопросы, какие хотел задать, просто написал подряд без всякой логики, и просто будем с тобой разговаривать, ладно?

М.Жванецкий: Конечно.

В.Познер: Один вопрос такой я должен задать, потому что меня спрашивают. Почему получилось так, что ты до сих пор не имеешь звания “Народный артист России”, только заслуженный? Карцев, Хазанов, Винокур, Петросян – все народные, ты – нет. Ты понимаешь, почему?

М.Жванецкий: Я не понимаю.

В.Познер: Это обижает вообще?

М.Жванецкий: Меня в советское время спрашивали “Почему вы не публикуетесь?” – в советское время спрашивали. Тоже не мог ответить – не ко мне вопрос. И то же самое со званием – не ко мне вопрос. Видимо, надо было хлопотать. На Украине не надо было хлопотать. Кучма был у меня в гостях, просто в Одессе. И заехал, и вручил мне диплом, лично сам. Вот это я понимаю. И я получил звание из рук президента. Здесь так не принято. И ждать не хочется – и ждать не принято, и получать не принято. Здесь в нашей стране, в России, принято жить, принято работать и, как говорил Булгаков, сами придут, если придут – они не приходят.

В.Познер: Но во многих странах, ты же знаешь, вообще нет этих званий никаких. Какой-нибудь великий актер Лоуренс Оливье или Джек Николсон вообще – там нет этого понятия “народный”, “заслуженный”. Это вообще важная вещь?

М.Жванецкий: Там нет этого понятия, поэтому там жизнь другая. Здесь эти понятия есть. И от того, что эти понятия есть, довольно противновато, когда этот получил, этот получил, этот получил первой степени, ты получил четвертой степени, этот получил третьей степени. И так как ты в этом мире, тебе очень трудно отрешиться и быть еще благороднее, чем все. Это уже бывает сложно. Ты, все-таки, переживаешь. Это, все-таки, давит. Давай будем правдивыми и искренними в прямом эфире – это давит. Если ты понимаешь – почему-то вдруг тебя обошли, еще раз обошли. Ну, обошли – и ладно, ты не для этого работал, конечно. Но как-то странно получается: работаешь ты для одних, признание тебе сообщают другие. Но в нашей стране получается так. Больше, пожалуй, ничего не получится.

В.Познер: А что бы ты хотел, чтобы было в стране? Чего тебе не хватает?

М.Жванецкий: Ты знаешь, этот вопрос очень хороший. Очень хороший, и можно я задумаюсь, чего мне не хватает? Ты знаешь, мне не хватает того – вот договорились и построили театр. Граждане, договорились и что-то сделали, договорились и что-то соорудили. Вот этого мне не хватает. А мы договорились и пошли просить разрешения, договорились и пошли к самому главному. А подпись человека, ну, даже того же мэра – это не вершина. Резолюция мэра – не вершина горы, это подножие, после этого с его резолюцией идешь вниз, где там уже такие условия… То есть вот что мне хочется – чтобы договорились и сделали. Как когда-то мне говорил Володя Высоцкий, Америка – такая страна, где договорились и построили стадион. Договорились граждане. А здесь – ну, я уже сказал…

В.Познер: Где-то я читал, ты говорил о том, что есть люди, которым легче жить при диктатуре, приятнее. Это у нас что ли?

М.Жванецкий: У нас, конечно. Огромное количество людей, которые примерно знают, что хотят, но предпочитают, чтобы это им дали. Где-то есть люди, которые знают, что хотят и собираются это сделать.

В.Познер: Может быть, они не хотят брать на себя ответственность и поэтому еще предпочитают диктатуру?

М.Жванецкий: Нет опыта. Нет опыта сооружения собственного желания, перевода желания в действительность. Ни разу, наверное, в этой стране – это моя страна и твоя страна – и в этой стране ни разу простой человек… По-моему, у него такого опыта перевода желания в действительность нет. Чтобы он получил то, что желает – ему надо идти и брать у подножия резолюцию, и взбираться по этой горе. Это очень тяжело. А если он что-то соорудит, какое-то сооружение типа здания своего, дома… Разрушат. Ну, правда, сейчас и в других странах – тоже разрушат.

В.Познер: Я тебе сказал, что никакой логики не будет в последовательности вопросов.

М.Жванецкий: Так, логики и в ответах нет.

В.Познер: Почему легче слушать Жванецкого, чем читать? В чем там секрет?

М.Жванецкий: Это не мой… То есть, это, может быть, мой секрет, но я его не чувствую сам.

В.Познер: Но ты же говоришь, что написать тебе – это 3-4 часа, а…

М.Жванецкий: Я сам слушаю. То есть, я сам читаю, я слышу, когда читаю. Я смотрю звук! У меня так получается – я смотрю звук. Есть люди театральные, которые могут расхохотаться над тем, как написан “Аваз”. Хотя, это схема, между буквами ничего нет. Но между буквами там, где ничего нет, там пауза. Есть такие люди. Их не так много – умирают, читая “Аваз” на бумаге – они эти паузы слышат. Ну что я могу сделать? У меня такой дар. Я не пишу детективов, я не пишу гладко, я не описываю природу, я не описываю внешность человека. Я пишу звуки.

В.Познер: У тебя японская натура. Это что значит?

М.Жванецкий: Японская натура? Я не могу сказать слово “нет”.

В.Познер: Никому?

М.Жванецкий: Почти. Я не могу. Как-то мне больно говорить “Нет”. Сейчас я уже привык говорить “Нет, я не приду”, “Нет, вот на это я не соглашусь никогда”, “Нет”. Мне не свойственна категоричность. Но я добрый, блин, человек. Ну, не свойственно мне это делать.

В.Познер: Что же ты говоришь вместо “нет”?

М.Жванецкий: Я говорю: “Вы знаете, ну я подумаю. Вы знаете, но я пока не расположен это сделать, но я подумаю. Если можно, позвоните мне, пожалуйста, еще”. Это отказ, когда я это говорю. Это отказ. Как бы найти тонкого человека, который бы это понял. Почему мне попадаются люди, которым надо возвращаются и в лоб говорить: “Да не приду я к тебе никогда”. Что значит “ты мне позвонишь” или “я тебе позвоню”? Вот дружба – это не тогда, когда ты мне звонишь, это когда я тебе звоню тоже. А ты мне звонишь и говоришь “ну, мы же друзья”. Но я ж тебе еще не позвонил.

В.Познер: Деньги. Сегодня деньги, вроде бы, все. А для тебя деньги – это что? Иногда деньги и ссорят друзей.

М.Жванецкий: Да, конечно. Посмотри, как у нас сейчас получилось. Ведь раньше гораздо более было дружелюбное общество, не взирая на то, что был коммунизм, где мы все время чувствовали этот пресс, и мы под прессом были все. Знаешь, когда под прессом, частички сдвигаются, и мы как-то были ближе друг к другу. Ты заглядывал в любое окно – там была та же мебель, тот же стол расшатанный, потому что мясо очень жесткое, чтобы его резать – он очень расшатан. Те же кушетки. Как говорила моя знакомая, “Скиньтесь мне на кушетку, вам же будет удобнее”, – говорила она мужчинам в Ленинграде. Потом, значит, стул тот же самый. Вот эта стенка так называемая. Все то же самое. Не было никакой разницы, и советская власть добилась того, чтобы все мы жили одинаково, и ничего не надо было скрывать, кроме слоя, который начинался сразу после нас, который ездил, пайки, – это начиналось выше нас и все понятно. И вот сейчас появились деньги. Значит, почему их у него нет – так же подозрительно, как почему они у него есть. Я хорошо сказал. Надо так же суметь ответить, почему их у тебя нет, как почему они у тебя есть – это вызывает легкую враждебность и необходимость скрывать деньги. Деньги требуют, чтобы их скрывали. А как? Это же твое достижение, как ты можешь это скрывать? Поэтому сейчас появились люди, которые говорят: “Я умею зарабатывать деньги”.

В.Познер: А для тебя лично деньги – это что?

М.Жванецкий: Престиж. Это вопрос престижа. Я не могу позволить себе быть с концертом в том городе, где был, ну, кто-то из юмористов… Торговаться я не люблю, но если мне заранее известно, что он получил больше, чем я – то это уже вопрос престижа, как и вопрос, наверное, награды, о которой я только что говорил. Это вопрос престижа: мне становится неудобно за себя, и я тогда не соглашаюсь туда ехать.

Михаил Жванецкий – о власти и Сталине, патриотизме, Чехове и Сэлинджере

В.Познер: Мы знаем, что такое 60 – ты как-то очень точно однажды описал. А 75 – это что?

М.Жванецкий: Это испуг в ее глазах, все остальное – то же самое.

В.Познер: Как и 60?

М.Жванецкий: Это 60, и так же точно 75.

В.Познер: Ну, это приятно узнать. Мы же с тобой на пару имеем 150.

М.Жванецкий: Нет. Сейчас, слава Богу, видимо, состояние фармацевтической промышленности и лекарственное обеспечение, и все вместе. И женщины стали позже рожать. А мужчины – чуть позже стареть. Формула!

В.Познер: Да, это очень правильная формула. Сейчас мы уйдем на рекламу – вынужденная вещь, ничего не попишешь. Подумай вот над чем. Много раз ты упоминал в разных своих интервью Чехова. Что-то он для тебя особое, видимо, да? Я хотел бы узнать, почему? Сейчас реклама, а ты пока подумай.

М.Жванецкий: Если я какой-то пафосный такой – у меня же эстрадность какая-то есть.

В.Познер: Это замечательно: ты какой есть, ты такой есть.

В.Познер: Итак, Антон Павлович Чехов. Почему?

М.Жванецкий: Антон Павлович Чехов и Сэлинджер. Антон Павлович Чехов – нежность и юмор, то есть как будто человек пишет двумя руками. От этого рождается глубина – вот, все. Когда юмор есть, рождается глубина. Там не надо быть специально глубоким человеком. Несешь это все, и у тебя рождается глубина. И я перечитываю бесконечно. Вот, для меня рассказы – во-первых, кратко. Извини меня, сейчас тяжело читать такие кирпичи, сил нет. Даже если это “Моби Дик”, даже если это “Улисс”. Ты какое-то время терпишь себя, его. Потом ты закрываешься, потом опять – как бы обязан прочесть, чтобы слыть, но ты не можешь. Антон Павлович дает тебе такой формат, который все время умещается в твоем сердце. И Сэлинджер дает такой же формат. Мужчина и девочка у Сэлинджера – вот солдат и девочка – прыгает она с тротуара, и это такое сочетание силы и нежности. Для меня это лучшее, что может быть.

В.Познер: Почему не пошел в политику? Казалось бы, мог бы?

М.Жванецкий: Звали довольно часто. Не могу оскорбления переносить. Для меня кажется, что политика – это… Ну, по крайней мере, тогда, когда звали – это межпартийная борьба, это значит – отвечать на оскорбления, которые почему-то всегда переходят на личности. Я не могу это все переносить. То есть, допустим, командовать людьми – это я не могу, но еще не могу в дебатах участвовать. Если бы я против кого-то стоял в дебатах,во-первых, я бы сказал, что он врет, и я чувствую это, и поэтому не хочу уже на эту тему говорить. Во-вторых, в дебатах не могу участвовать – ну, не знаю, что происходит. Не могу объяснить – не знаю. Все-таки, видимо, это писательство.

В.Познер: А польстило, что позвали?

М.Жванецкий: Да. Какое-то время… День я находился в хорошем настроении. Я обзвонил всех и сказал: “Зовут в Думу от “Демократического выбора России”. Всем рассказал – девочкам знакомым, всем сказал – и отказался. Но оповестил всех.

В.Познер: А политик – это кто тогда? Политик – это какой человек?

М.Жванецкий: Я еще закончу… У меня ткая работа – что я наедине. Я не мог бы. Я Антона Павловича не знаю – смог бы он в дебатах участвовать с кем-то?

В.Познер: Ему не интересно, наверное, было бы.

М.Жванецкий: Не интересно. И я вот даже в хорошей программе “К барьеру”, вот, смог бы Антон Павлович Чехов с одной стороны, с другой – Проханов? Нет, я думаю, Антон Павлович проиграл бы просто… Вдрызг и вдрабадан! Причем автоматически. Мы бы увидели взлет голосов с той стороны, и абсолютно несколько – с этой. Что ты еще хотел спросить?

В.Познер: Политик – это кто такой? Вообще, какие люди, по-твоему, идут в политику?

М.Жванецкий: Те, которые ползут наверх, чувствуют – там их компания. Он когда снизу начинает идти, он чувствует – там их компания. Чтобы человек пошел в политику, мне кажется, что-то должно в нем либо надломиться, либо вырасти. Либо что-то исчезнуть, либо какой-то нарост должен образоваться. Наверное, есть люди, которые чувствуют, что нужно что-то менять в этой стране. Но пока я таких не встречал – которые чувствуют, что что-то менять надо в стране, и которые бы об этом говорили. Может, еще придет что-то мне. В политике особенно необходимость скрывать что-то, говорить неправду – это очень тяжело действует, на меня лично.

В.Познер: Хорошо. Ну, раз затронули это слово “политика”. Вот у нас свободная страна? Люди свободные?

М.Жванецкий: Нет. Люди не свободные. Страна, может быть, свободная, люди – не свободные.

В.Познер: А как это может быть?

М.Жванецкий: Нет. Страна тоже, конечно, не свободна. Люди не свободны – это факт. И поэтому иногда я верю тем, кто наверху, которые говорят: “Ну что мы можем сделать? Мы пытаемся. Они выбирают таких, что потом невозможно с ними работать – с теми, кого они выбирают”. Либо в парламенте появляется кто-то в красном пиджаке. Помнишь, был такой? Фигура в красном пиджаке. И он раздражал всех. И какое-то было ощущение, что цирк. Этот парламент называли “цирком”, но он тогда был свободным парламентом. Сейчас наоборот – абсолютно одинаковые лица. Я не могу выделить никого. Сейчас бесцветность и есть цвет этого парламента. Вот он бесцветен. Правительство как всегда более цветное – там есть характеры. А в парламенте – нет. Ну, разве что Жириновский там чего-то. Но ввиду того, что он всегда голосует “за”, а говорит “против”, это несколько смазывает впечатление от его своеобразия.

В.Познер: А как ты понимаешь свободу вообще? Мне кажется, в России свободу понимают как волю – что хочу, то и ворочу – вот это свобода. Нет?

М.Жванецкий: Я тебе скажу честно: я всегда был свободен. И в советское время был свободен, и сейчас свободен. Я пишу то, что хочу, и говорю, что хочу. Я понимаю, что я не попадаю с этим в эфир, но говорю – что хочу. Я не могу отвечать за население нашей страны. Я не могу, я не понимаю сам, что они хотят, кого они хотят. Может быть, действительно, нужно какое-то еще время… Но в то же время я чувствую уже среди молодежи вот этот интернет, технические какие-то вещи – они уже слышат друг друга и что-то их сплачивает.

В.Познер: Интернет – это хорошо?

М.Жванецкий: Интернет – да, хорошо. Во-первых, потому что они обмениваются информацией. Если даже в газетах нет, то в интернете есть. Если там что-то запрещено, то в интернете это есть. Но в интернете есть большой минус – они сталкиваются с такими же и воспитывают друг друга, значит, они вырастают похожие.

В.Познер: Они не из тех, кто любит Сталина? Который вдруг возник… А может, и не вдруг, но возник, тем не менее. С какой-то ностальгией.

Михаил Жванецкий – о власти и Сталине, патриотизме, Чехове и Сэлинджере

М.Жванецкий: Сталин был самым эффективным руководителем для советского человека. Каким образом? Советский человек никогда не чувствовал такую быструю отдачу от своих действий. Советский человек писал донос на соседа, и уже вечером соседа вели. Это поразительная быстрота. Причем это – удовлетворение именно народного волеизъявления. Либо – часто бывало, что из-за квартиры, часто бывало, из-за должности – не важно! Донос – и он уже сидит. Где ты еще видел? Простой человек в жизни страны играет такую роль! Причем, а донос на академика? А донос на заместителя министра? То есть 2-3 человека – и сидит. Я считаю, что от этого- я серьезно говорю – от этого такая любовь к Сталину по памяти тех, кто выжил из тех, кто доносил. Ощущение участия в управлении страной.

В.Познер: А как ты понимаешь власть? Власть – это что?

М.Жванецкий: Власть все время делает вид, что она знает то, чего ты не знаешь. Какое-то время я верил. Потому что у них карты, флажки, они же стрелы вот эти, боевые действия – они же знают, чего здесь нет, чего там нет… И мне все время казалось, что они знают. Потому я понял, что я знаю не меньше их, потому что это все через меня проходит. Жизнь проходит через меня, управление страной проходит через них. Но власть нужна, чтобы я почувствовал себя защищенным. Сейчас власть такая, что я себя защищенным не чувствую. Что такое власть? Милиционер. Что такое власть? Ну, не управдом, так ЖКХ. Что такое власть? Мэр. Его главная задача – меня защитить, если здесь тяжело, если просто убивают на улице, если просто грабят, если просто скручивают шею, то меня надо защитить. Потом лечить, но, прежде всего, защитить. С защитой они не справляются, поэтому сказать сегодня, что такое власть, не могу – это вид бизнеса, видимо.

В.Познер: Скажи, ты грустный человек вообще?

М.Жванецкий: Да. От таких вопросов станешь грустным.

В.Познер: Всегда был грустным? Вот, вспомни.

М.Жванецкий: Да, всегда, конечно. Ну, я когда выпью и когда почувствую рядом, ну, скажем, женский смех – не будем превращать это в физическое ощущение – во-первых, появляется у меня какая-то целеустремленность, во-вторых я становлюсь тогда легким и веселым. Но это, в основном, должно быть женское общество. То есть мой идеал компании – мужчины знакомые, женщины – незнакомые. Себе аплодирую. Подумай! Это ведь самое лучшее, что может быть в жизни мужчины.

В.Познер: Должен согласиться, да. Деваться некуда просто. Вообще, к женщинам у тебя отношение… На мой взгляд, замечательное.

М.Жванецкий: Замечательное просто потому, что и реакция, и эмоциональность, и все, что я делаю, больше адресовано к ним. Вот мужчина сидит и задает мне вопросы, что такое власть? Мужчина сидит, задает вопросы, а как сейчас со свободой? Женщинаникогда не задаст такой вопрос. Никогда! Хоть ты ее растолкай среди ночи, чтобы она спросила: “Скажи, Миша, а что такое…” Да никогда!

В.Познер: А что она спросит?

М.Жванецкий: Она скажет: “Чего так поздно?” Она скажет: “Миша, это ты?” У меня такая была шутка давно. Когда придешь ночью, ляжешь рядом: “Миша, ты?”, я: “Узнала”. Вот она спросит какие-то совершенно… “Ты ел? Возьми там чего-нибудь поесть”. Ну, гораздо теплее и необходимее для тебя. Кстати, женщина, как ты понимаешь, между прочим, лечит лучше, если ты ей скажешь. Мужчина не знает, отчего у него болит голова. Мужчина не знает, отчего что-то происходит – вот, сердце начинает биться – он спрашивает у нее, и она почему-то знает. Ты, Володя, больше думаешь над следующим вопросом, чем слушаешь мой ответ.

В.Познер: Нет, я слушаю тебя и пытаюсь… Хорошо, смотри. Ты – консерватор?

М.Жванецкий: Я – наверное, да.

В.Познер: Или ты реформатор?

М.Жванецкий: Откуда я знаю? Ну, называли часто, какие-то направления в моем деле, в эстрадном, которым я занимался – что я что-то такое создал. Но это я невольно совершенно. Это не я, это, наверное, вопрос таланта. Если говорить о работе. После того, как я создал это новое направление, я стал консерватором.

В.Познер: Скоро день рождения Аллы Борисовны Пугачевой. Вы дружите?

М.Жванецкий: Да.

В.Познер: Что ты ценишь кроме голоса, который все ценят?

М.Жванецкий: Мне кажется, что голос и талант ей просто были даны для знакомства с этим народом. А потом она пошла дальше. Вот я видел, когда был путч, и мы в Одессе, и она на пляже подняла людей.

В.Познер: Это в 1991 году?

М.Жванецкий: Да. Она кричала “Чрезвычайное положение. Давайте все в воду!” Мы запели все “Вихри враждебные веют над нами”, она была запевалой. Она так иронически относилась к этому путчу, к этим всем крикам. Но самое главное – я увидел, как ей подчиняются эти толпы. Она шла, окруженная огромной толпой. И я тоже шел там рядом. Перешли на другой пляж. И в этом тоска нашего человека по сильной женской руке. Сильную мужскую руку они уже испытывали.

В.Познер: Вообще Россия – страна женская?

М.Жванецкий: Мне кажется, да. Я чувствую, люди тоскуют по женскому управлению, по женской руке. Вот, в любви к Алле Борисовне. Ты знаешь, перестанет она петь – она не станет менее популярной совершенно. Потому что уже последнее время я не скажу, что были особенно какие-то хиты новые, а все равно – обожание со всех сторон. Внимание к ее жизни, внимание ко всем извивам этой личной жизни. Но в основном – тоска по сильной… по характеру женскому. По этой женской харизме. Женщин-красавиц полно, с харизмой – единицы.

В.Познер: Ты сказал, что она с иронией относилась. Вообще, ирония не очень как-то в ходу у нас.

М.Жванецкий: В последнее время просто публика отвыкла совершенно. Принимает все всерьез и все в лоб. Извернулся – дал в лоб, пошутил… Смешно. А если ты говоришь иронично о чем-нибудь, ты же не серьезно говоришь – ну, пойми это! Я же не серьезно! Я вообще большую часть говорю не серьезно! Вот ты пару вопросов задал, где серьезно – и я просто в тупик. А иронично – это моя область.

В.Познер: Когда ты говорил, что ждешь от кризиса много хорошего – это была ирония?

М.Жванецкий: Конечно, была ирония. Хотя я чувствовал… Вот, эти все фильмы, которые “отбить затраты”. Ты понимаешь, что такое “отбить затраты”?

В.Познер: Нет, не понимаю.

М.Жванецкий: И я не понимаю. Это, вот, я сделал – оно обязано выйти это кино, даже если это дерьмо дикое, которое чаще всего и бывает. Но отбить затраты – значит, кино выходит. Значит, выходит все. Спектакль выходит, чтобы отбить затраты.

В.Познер: А кризис это прекратит, ты говоришь?

М.Жванецкий: Да. Теперь я думаю, что не будут вкладывать деньги в барахло всякое – что теперь деньги, наверное, приобрели другую ценность. Вообще. И я сам чувствую. Сейчас я приехал из Краснодара, сейчас я приехал из Днепропетровска. Огромные толпы людей на концерт идут, хотят услышать то, что говорю я.

Михаил Жванецкий – о власти и Сталине, патриотизме, Чехове и Сэлинджере

В.Познер: Значит, ты не потерял публику? Был разговор такой, вроде бы стали меньше ходить, меньше реагировать?

М.Жванецкий: Мне не приходится ее искать. Потерял, потом вернулся на то место, где я ее потерял – и она там еще лежит.

В.Познер: Ты что-то сказал где-то, что ты рабочих потерял, что рабочих больше нет.

М.Жванецкий: Нет. Я сказал где-то, что мне не хватает… И всем нам не хватает не рабочих – не хватает инженеров, не хватает ученых молодых.Это были мало оплачиваемые советские люди, но очень умные.

В.Познер: Которые уехали многие?

М.Жванецкий: Которые уехали. Огромное количество уехало. Но они заполняли зал.

В.Познер: Они уехали за деньгами что ли?

М.Жванецкий: А почему бы им не уехать за деньгами? Во-первых, они уехали за деньгами – раз. Во-вторых, они уехали за хорошим оборудованием – два. В-третьих, они уехали за огромным уважением – три. В-четвертых, они уехали туда, куда уже уехали многие. А это ж всегда вопрос стадный. В.Познер: Хорошо. Это уехали “за”. А уехали “от”? От чего уехали? У тебя есть на это ответ?

М.Жванецкий: Есть на это ответ. От жлобства. Не от нищеты, не от еды. Во-первых, им никто не сказал: “Оставайтесь”. Ты видел где-нибудь страну, где никто бы не сказал “оставайтесь”? Где никто бы не сказал “подождите”? Где никто бы не сказал “подумайте”? Где никто бы не сказал: “Давайте мы туда пошлем кого-нибудь. Давайте мы вам привезем какой-нибудь фильм о жизни там, давайте мы покажем. Вы сумеете, вот лично вы там приспособиться? Или вам будет тяжело?” “Уезжайте” – это педагогически. Мол, наши так себя вели как хорошие педагоги: “Ты хочешь? Уезжай, и черт с тобой”. И вот уезжали люди не за колбасой, они уезжали от жлобства. Слово “жлоб” – это примерно слово “хам”.

В.Познер: А чего ты не уехал от жлобства?

М.Жванецкий: Ты понимаешь, самое главное – черт с ним, с голодом. Но жлобство, когда тебе говорят в лицо или не берут из-за национальности, или ты… Знаешь, каждое предприятие, каждое учреждение – суд, райком партии – суд, при ЖЭКе – суд. Куда бы ты ни попал, всюду тебя судят. Вот от этого люди уезжают – невозможно было вынести.

В.Познер: Но ты-то не уехал от жлобства?

М.Жванецкий: Нет. Я не уехал, потому что для меня этого было мало. Жлобство – этого было мало, чтобы я расстался со своей страной. Меня здесь слишком много связывает: меня великая литература связывает, я здесь почувствовал успех, я почувствовал вот эту огромную связь. Ты знаешь, я где-то писал, что я обожаю не веревки, а нити. Вот веревки, которые меня связывали с этой родиной – черт с ними. Но нити у меня были сильнее. И уехала женщина, которую я любил очень, и говорила: “Уедем вместе. Я не могу в этой стране жить. Я не могу слышать их, я не могу видеть, я не могу это радио слышать. Я не могу жить здесь, я не могу людей даже видеть, которые слушают это радио”. А меня здесь запрещали, а я – все равно, я остался здесь. Ты представляешь? Она уехала, я остался. Остался здесь, в этой стране, где меня запрещали, пожертвовав всем. Ну вот, объяснить это… Наверное, объяснил – потому что нити были гораздо сильнее, чем веревки.

В.Познер: Ты знаешь, когда говорят о других странах – ну, как правило, говорят об Америке, о Франции, об Израиле. Я впервые у тебя встретил – ты рассуждал об Ирландии и об ирландцах, которые тебе страшно понравились. Ты назвал их “несминаемым народом”. Что ты имел в виду? Что это такое?

М.Жванецкий: Я их как-то видел. Я выступал в Дублине. Один раз я видел, они шли на футбольный матч. Они шли строем почему-то. Дети там шли, с песней какой-то, или оркестр был. Они в масках, в нарядах. Ну вот ощущение… Я же интуитивный человек. Я почувствовал – их не сомнешь. Ну, не сомнешь их! Они не дадут! Как в Америке старушка с винчестером. Старушка с винтовкой появляется, когда уже невозможно. Когда кто-то давит слишком, появляется старушка с винчестером. И так там в этой Ирландии то же самое. Когда наши там сидели в этой Ирландии в пабе, – я записку получил про этот случай, – вдруг пожарная тревога – все наши эмигранты выскочили, те остались и заняли их места и продолжали разговаривать и пить.

В.Познер: Что для тебя Ельцин?

М.Жванецкий: Почему-то я в нем видел правдивого, искреннего, страдающего от всех нас человека. Я видел эту жуткую фотографию или в разрезе сердце его в газете перед операцией. И я понял, как ему смотреть на это. И он это все разрешал. Глубоко симпатичен мне.

В.Познер: А Путин?

М.Жванецкий: Путина я считаю очень умным человеком. Я когда слышу, когда он говорит – он убедителен. Во-первых, его приход к власти через Собчака и через Ельцина – для меня это два авторитета были – вот такой приход к власти Путина. И когда он сегодня говорит – я свободный человек, я не оппозиционер – но если он говорит правильно, я это понимаю. Я это ощущаю.

В.Познер: Художник должен обязательно противостоять власти, не принимать ничего от власти?

М.Жванецкий: Нет. Конечно, нет. Я вижу, я понимаю, о чем Владимир Владимирович говорит. Я иногда не понимаю эти толпы выбранных в Думу и так далее физкультурников – это я не понимаю, не иногда, а все время. Я не понимаю, когда преследование идет. Но я понимаю его, когда он говорит об экономике, когда он называет цифры, когда он по памяти это говорит. И он логичен, и я это слышу, я это понимаю. А если это зло названо, может – уже путь к устранению? И все-таки, такое количество машин в этой стране, такое количество пробок автомобильных в городах разных – Краснодар весь в пробках, Ростов весь в пробках – это же не олигархи, это же люди обычные на этих машинах. И это же мобильные телефоны, пробки, одета толпа. Если я когда-то писал “Так жить нельзя”, то я потом говорил “Так жить можно”. Это уже “Так жить можно”. И я понимаю человека нашего, который соскучился по комфорту – от туалета с завыванием вьюги в задницу снизу до унитаза, нормального, теплого. Человек соскучился. Он пока говорит: “Потом поговорим о политике, дайте я приму душ”.

В.Познер: Сейчас Марсель Пруст будет задавать тебе вопросы. Знаменитый опросник Марселя Пруста. Абсолютное счастье – что такое? Для тебя. Все для тебя.

М.Жванецкий: Абсолютное счастье – я думаю, что жить так, как я сейчас живу. То есть сейчас, вот именно сейчас публика идет – тьфу-тьфу-тьфу. Когда я к ней выхожу – тьфу-тьфу-тьфу. Когда все мы встречаемся в атмосфере взаимного обожания – вот это мое абсолютное счастье. И дома это понимают.

Михаил Жванецкий – о власти и Сталине, патриотизме, Чехове и Сэлинджере

В.Познер: Абсолютное горе?

М.Жванецкий: Вот когда этого не будет.

В.Познер: Какое более всего качество ценишь в мужчине?

М.Жванецкий: В мужчине – юмор, юмор, прежде всего.

В.Познер: А в женщине?

М.Жванецкий: В женщине – тоже, как ни странно, юмор. И тот ничего не значащий разговор, после которого возникают очень значительные перемены.

В.Познер: Какая твоя главная черта?

М.Жванецкий: Самоедство.

В.Познер: У тебя есть литературный герой?

М.Жванецкий: Нет.

В.Познер: Что ты больше всего не любишь?

М.Жванецкий: Категоричность. То, что ты меня заставляешь делать сейчас.

В.Познер: О чем больше всего сожалеешь?

М.Жванецкий: Ты знаешь, ни о чем. Вот если бы я уехал, эмигрировал – я бы точно сожалел. Но, слава Богу, этого не произошло.

В.Познер: Вот если бы ты мог встретиться и поговорить с любым человеком, который когда-либо существовал на этой земле.

М.Жванецкий: Чехов.

В.Познер: Ну, и последний вопрос из этой серии. Оказавшись перед Богом – не знаю, верующий ты или нет, не имеете значения – оказавшись перед Богом, что ты ему скажешь?

М.Жванецкий: Ну, я, во-первых, как интеллигентный человек, подожду, что он спросит.

В.Познер: Это был Михаил Михайлович Жванецкий.

Читайте «Познер Online» в Telegram или Яндекс Дзен