– Владимир Владимирович! Вы правда верите в честность выборов в Российской Федерации?
– Я вообще не верую ни во что.
– Если бы 52% проголосовали, а не уехали на дачу, что бы изменилось?
– А зачем мне отвечать на ваш вопрос «бы»? Когда они проголосуют, тогда мы с вами поговорим.
– Просто в независимых источниках проводили…
– Да почему, неправда это. Вы попробуйте, вы сделайте это. Когда я смотрел любимый мой фильм, который изменил мою жизнь: «Пролетая над гнездом кукушки», там есть сцена, где главный герой спорит с такими вроде вас и говорит, что я могу оторвать этот умывальник от пола, и спорит на сигареты. И вот он пытается, у него вздуваются жилы во лбу и на шее прямо веревки образуются. Нет, не получается. Он поворачивается, чтобы уходить, поворачивается и говорит: «По крайней мере я попробовал». А в конце фильма индеец здоровый таки вырывает умывальник, вышибает прутья и убегает в ночь. Он бы не попробовал, если бы не увидел, как тот пробует.
– Я лично на все выборы всегда хожу. И весь мой круг общения всегда тоже ходит. Вот пошли на последние выборы в Государственную думу, опрос в соцсетях провели между собой: кто голосовал за «Единую Россию»? Ни одного из знакомых. А у меня тысячи знакомых…
– Да у вас больше, чем у меня. А чем вы занимаетесь, что у вас тысячи знакомых и вы знаете, как они все голосовали?
– Я сотрудник ВГТРК, у меня своя передача на радио…
– И вы спрашиваете всех?
– А нам интересно было. И все равно это 48, а не 52.
– Вот вы утверждаете, что если бы. Я как журналист вообще отвергаю существование такого языка. Вот сделайте, а потом скажете.
– Просто мы делаем.
– 52% не сделали. Вообще не пошли. А вы среди тех 48%, которые пошли, и они-то в основном поддерживают «Единую Россию».
– Можно еще один вопросик про цензуру в СМИ, на Первом канале? Меня тоже предупреждают, о чем можно говорить, о чем нельзя говорить… Хочется спросить про Киселева, и Дудь хорошо вопросы задавал…
– Дудь проиграл.
– Но почему подача такая идет, зомбирование. Посмотрите на Украину, на Сирию, на Америку… Про проблемы в России тишина. Что за зомбирование идет? Есть ли зомбирование на телевидении действительно? И есть ли цензура, о чем можно говорить, о чем нельзя? Кто-то это регулирует, потому что дураками управлять проще?
– Цензуры в фактическом представлении у нас нет. В советское время у нас была цензура, она называлась главлит. И любая статья, будь то печатная или на радио, будь то на телевидении, все надо было принести цензору. Он так и назывался. Он должен был прочитать, поставить штамп и так далее, и тогда можно издавать, или нельзя, если он не ставил штамп. Это было совершенно официально. Она цензурой не называлась, она называлась главлит. Мы все ходили к цензору без исключения. Главный редактор имел право написать статью без цензора.
Сегодня этого нет, конечно. Есть ли темы запретные? Есть, конечно. На государственных каналах нельзя ругать Путина. Но к счастью, на некоторых телевизионных организациях можно ругать Путина. На «Дожде» можно его ругать. В «Новой газете» можно ругать. В газете «Ведомости». Не очень шикарно, но все-таки можно. На радио «Эхо Москвы», что только матом нет, а так вообще да. Значит, есть цензура, конечно, в этом смысле. На федеральных каналах безусловно есть вещи запретные. Я не могу пригласить в свою программу, например, Навального. Я его не люблю, но я считаю, что я должен был бы его пригласить, потому что он ньюсмейкер. И, конечно, население должно было бы иметь возможность услышать, что он говорит. Я, конечно, буду задавать ему очень неприятные вопросы; как он ответит, я не знаю. Но я бы хотел его позвать. Не могу, потому что Первый канал покупает мою программу, кота в мешке не покупает. И я знаю, что если я скажу Константину Львовичу Эрнсту, что я хочу пригласить Навального, он мне скажет: очень хорошо, хотите дальше.
– Согласовать?
– Как согласовать? Написать Путину, могу ли я позвать Навального? Не буду я этого делать, потому что это бессмысленно. Конечно, есть ограничения. Я это не называю цензурой. В конце концов не так важно, как называть. Да, это существует, но я позволяю себе говорить в эфире вещи, которые… все только удивляются. Но пока моя программа идет. Ее могут закрыть? Могут.
Но вы знаете, просто для сравнения, я шесть лет работал в Америке. Я делал программу с моим близким другом Филом Донахью. Она называлась «Познер и Донахью». Она шла по CNBC, это хороший очень канал. Кстати, когда он предложил название «Познер и Донахью», я его спросил: А почему не «Донахью и Познер»? Тебя все-таки в Америке лучше знают, чем меня. Он говорит: если провалится, пускай лучше будет «Познер и Донахью». Но она не провалилась. Она была очень успешной, пока не сменился генеральный директор этого канала, который недавно умер, к счастью. Не положено так говорить, но я рад, что он сдох. Короче говоря, он пришел, пришло время обновить контракт, и он нас вызвал и сказал… у нас был очень хороший рейтинг… Он сказал, продлим контракт, но при условии, что вы должны нам заранее сообщать, о чем вы будете говорить и кого вы приглашаете. Я ему говорю: это же цензура. На что он говорит, я цитирую, извините за некоторое непарламентское выражение, но это в буквальном переводе: мне до крысиной ж**ы, как вы это называете, но это будет так. Я говорю: нет, это так не будет. Я из Москвы не для того приехал, чтобы вы меня цензурировали. Он сказал: тогда не будет контракта. Донахью сказал то же самое и контракта не стало. И программа исчезла.
То есть я хочу сказать, что эти отношения существуют во всем мире. Это не только у нас. Есть политика канала. У нас, к сожалению, все главные каналы государственные. Вот это плохо. Хорошо бы, чтобы они были частные. Но все равно у них будет своя политика. И все равно на том канале, условно говоря, будет «Березовский», который скажет: этого не говорить. А на другом канале будет «Гусинский», а на третьем будет еще кто-то. Это, к сожалению, так. Но сегодня при всем при том у нас гораздо больше свободы, и мы гораздо больше говорим о цензуре, чем есть на самом деле. Хотя противно. Я с вами совершенно согласен.
И, конечно, когда ты говоришь в прямом эфире – не знаю, как вы, но я когда говорю – я иногда думаю, а не будет ли что-нибудь… Я недавно говорил по поводу того же Голунова. Я вспомнил Кадырова. Я сказал, что вот уважаемый Рамзан Кадыров недавно выступил с призывом, мол, не надо давить на власть, они сами разберутся с Голуновым. И я сказал, я бы хотел задать вопрос руководителю Чеченской республики без подтекста: как вы думаете, господин Кадыров, вот если бы не реагировали мы – выпустили бы Ивана Голунова, посадили бы двух генералов? Стали бы разбираться с теми, кто его арестовал? Как вы думаете? Он мне не ответил. Но я когда говорил эти слова, я думал – мало ли что. А меня моя жена предупредила: ты имей в виду, с этими людьми всяко может быть. Но это журналистская работа. Сказать, что все очень хорошо, я не могу. Но не так плохо.