– Владимир Владимирович, как по-вашему, является ли арест Ивана Голунова примером того, что все-таки журналистское сообщество еще способно объединяться и способно делать так, чтобы голос журналистов как единого цеха был услышан?
– Видите ли, я ответил бы вам таким образом, что никогда на моей памяти, а она довольно длинная, журналисты не выступали как единый цех с протестом в отношении каких-то поступков власти, которые были бы абсолютно безобразными. Я-то как раз считаю, что то, что произошло сейчас, это пример того, что это общество меняется. Потому что еще десять лет назад ничего бы не было, а уж тридцать лет назад так тем более.
Я считаю, что пока это все-таки выступление относительно слабое, но оно есть, оно дало о себе знать. Для меня это позитивный знак. То есть не то что «еще способны», а стали способными, стали понимать, что это можно делать и нужно делать и что это в какой-то степени просто обязанность журналистов защищать своих коллег, когда довольно очевидно, что пытаются заткнуть им рот. Мое отношение именно таково к этим выступлениям.
Власть не может это игнорировать и сделать вид, что все в порядке. Это на самом деле новое положение для России, потому что если говорить о советских временах, когда были просто героические люди под названием «диссиденты», которые рисковали жизнью и благополучием, а любое такое выступление заканчивалось тюрьмой или лагерем. Сегодня такого нет, и хотя ты, конечно, можешь угодить на сколько-то суток, можешь потерять работу, но это совершенно другой уровень взаимоотношений между обществом и властью, которая якобы представляет интересы этого самого общества.
Так что я еще раз сказал бы, что отношусь с позитивным чувством к этим выступлениям и для меня это сигнал и подтверждение того, что потихоньку общество меняется.
– Есть такое мнение, что, допустим, в случае с Кириллом Серебренниковым журналисты не показали свою силу как единого сообщества. Кто-то говорил, что определенные средства массовой информации сообщали, что да есть, с точки зрения закона, очевидные нарушения, очевидно был повод, очевидно было к чему придраться. Про Оюба Титиева то же самое: мы не знаем были у него наркотики, не были, то есть тут не было некоего единого фронта. Как вы полагаете, в данном случае причина, по которой журналистское сообщество выступает именно так, не заключается ли в том, что до нас, до журналистов стала доходить очень понятная, простая и пугающая мысль, что следующим может быть любой из нас, да и в общем-то не только журналист.
– Вы знаете, во время Первой мировой войны был капитан немецкой подводной лодки, самый молодой капитан в Германии в те времена, который очень тяжело пережил поражение, стал пацифистом, ушел в религию. Он стал постепенно продвигаться по этой стезе и в конце концов, к тому времени, когда Гитлер пришел к власти, он стал главным пастором города Гамбурга.
Он выступал против призывов Гитлера, против той политики. Его арестовали и отправили в Бухенвальд. Он выжил и вышел из лагеря после войны и написал книгу. И в этой книге есть совершенно замечательный пассаж, он пишет: «Когда пришли за евреями, я промолчал, потому что я не еврей. Когда пришли за коммунистами, я промолчал, потому что я не коммунист. Когда пришли за профсоюзными деятелями – я промолчал, потому что я не член профсоюза. И когда пришли за католиками – я промолчал, потому что я не католик. А когда пришли за мной, некому было говорить». Вот эта мысль, что когда приходят за кем-то, имей в виду, что это значит, что придут и за тобой, эта мысль постепенно, как мне кажется, становится реальностью.
И действительно, то, о чем вы говорили сейчас, что журналист понимает, что если так могли сделать в отношении этого журналиста, то совершенно точно могут сделать это и со мной. Это несомненно является одной из движущих сил таких выступлений. И когда общество будет это понимать, что когда пришли за «Петром Иванычем», то значит и за тобой придут – это и есть то, что превращает человека в гражданина, в человека, который понимает, что у него есть ответственность…
– Или это чувство страха побуждает так поступать?
– Вы знаете, чувство опасности – это неплохое чувство. Вообще страх, который у нас есть, – это чувство защиты, мы таким образом защищаемся. Если представить себе человека, который ничего не боится, предположим, что такие люди есть, то нельзя сказать, что он смелый, потому что он не преодолевает ничего, он просто не боится, а раз он не боится, то какой же он герой? В том и дело, что героический поступок, это когда человек преодолевает страх, который, конечно, сидит в нем, причем он преодолевает и ради себя, безусловно, но и не только ради себя.
Из интервью телеканалу RTVI
