– Я посмотрел все ваши фильмы. И 15 лет жил в Германии, учился и работал. Вы же их просматриваете после того, как отсняли материал. Когда вы смонтировали фильм о Германии, не показалось ли вам, что очень он субъективен. Когда вы снимали об Италии, то показывали – здесь хорошо, здесь по-другому, то есть с разных углов зрения…
Владимир Познер: Конечно, показалось, что я и не скрывал ни одной секунды, что мое отношение к Германии вот такое. Я же не делал вид, что так оно и есть. Я говорил, что я не могу простить того, что они сделали, что это результат немецкого характера, а не какого-нибудь другого. Что когда мой отец, еврей, работающий в советском учреждении в Германии, после войны, в городе Ваймере (Веймаре), все-таки Ваймерская республика, – город Гете и Шиллера, немецкая демократия. Объявляет, что приглашает специалистов по отоплению, чтобы отапливались кинотеатры. Приходят два бюргера и гордо заявляют о том, что их фирма существует с тысяча восемьсот семьдесят какого-то года, и показывают ему чертежи, хотя он им говорит, что «я не специалист». – «Нет, нет, мы хотим, чтобы вы поняли…» короче, выясняется, что чертежи – это печь в Бухенвальде. И они страшно поражаются, что мой отец говорит – да пошли вон, пока вас не расстреляли!
Они не понимают: как же, они получили заказ, они его очень хорошо выполнили, на высоком уровне! Какие могут быть претензии? Это немецкая черта. Другие бы скрыли, а здесь вот такое. Я субъективен? – да. Но я не скрывал этого.
Хотя могу сказать, что если вы помните последнюю серию, которая называется «Моя Германия», то там чуть-чуть по-другому.
Но понимаете, в двадцатом веке Германию запомнят только по одной причине. А в девятнадцатом веке Германии-то и не было – были разрозненные земли, которые объединил в 1870-м году Бисмарк. Так что моя предвзятость – она не совсем предвзятая. И Россию запомнят в двадцатом веке по ГУЛАГу, по Сталину и по жертвам. В какой-то степени – по космосу. Хотя это, конечно, субъективно, потому что были и другие вещи.
