В минувшую субботу в Ростове-на-Дону состоялся творческий вечер Владимира Познера. «Нация» приводит самые интересные и резонансные места из монолога мэтра.
О Дуде и слоне
Кого называют «вторым Владимиром Познером»? Знаю, знаю, Дудь (Юрий, главный редактор Sports.ru, автор проекта «ВДудь» на Youtube). Да, я смотрел его интервью. Он талантливый человек, конечно. Он хорошо готовится, видно, что знает собеседника. Матерится он зря. Но это молодежная аудитория, видимо, им нравится. А дальше я скажу так. У меня есть приятель Леонид Парфенов, которого, к сожалению, давно отстранили от телевидения. Он рассказывал о своей работе на одном американском канале. В тот момент затопило Прагу. Страшный потоп. Затопило Карлов мост XIV века, в зоопарке утонул слон. И американская телекомпания, в которой работал Парфенов, стояла на ушах, чтобы раздобыть картинку утонувшего слона. Да, конечно, это важно. Но если мы всегда будем первой новостью давать слона, а не то, что мог погибнуть один из главных памятников Европы, то так и будет определяться их важность. Да, должно быть интересно, должно быть увлекательно, но все же главное должно оставаться главным. Так вот у Дудя есть этот перекос. Но хочу вас обрадовать или огорчить, уж не знаю, — скоро он берет у меня интервью.
О внуке-немце и Навальном
Я сделал семь фильмов: об Америке, о Франции, об Израиле, Италии, Англии, Германии, Испании. Когда я беру интервью у человека, я в конце прошу каждого — завершите предложение: «Для меня быть американцем/испанцем/французом значит…». Как правило, получаешь конкретный ответ, более или менее стандартный. Для француза — это значит принадлежать великой культуре, великой истории, для американца — быть свободным, иметь возможность добиться чего хочешь, для немца — быть европейцем, не немцем, а европейцем, так они обходят свое неприятное прошлое ХХ века. А если каждого из вас спросить «для меня быть русским значит…»? Думаю, это будет непростой вопрос.
Я не смогу сделать такой фильм о России, не получится. Еще и потому, что у меня глаз замылен. Как-то ко мне в гости приехал 9-летний внук (сейчас ему 22). Он родился в Германии, и, в общем-то, он немец. Тогда ему было 9, он называет меня не дедом, а Вовой, мы едем на дачу, и он говорит: «Вова, а почему столб криво стоит?» А действительно, почему? Он сразу это видит, потому что в Германии все столбы стоят прямо. Он видит — я нет. Мне-то что — криво и криво.
Из тех политиков, которые были у меня на интервью, я не могу вспомнить тех, кто тронул бы меня искренностью. Чтобы я видел: вот он переживает и хочет добиться лучшего для страны. Мне кажется, к власти вообще стремятся по двум причинам. Первое, власть — это «ух, так хорошо!». Второе — они полагают, что знают, как нам жить, у них ощущение такого мессианства. Мне кажется, из таких Навальный.
Мы когда с Леонидом Парфеновым делали программу на «Дожде», Навальный был у нас, и я так и сказал ему: «Мне кажется, вы из тех людей, которые уверены, что знают, как мы должны жить». И продолжаю: «Но я не хочу, чтобы вы определяли, как я буду жить». На что он мне ответил: «Нет, вам понравится».
О Брейвике и Volvo
Сейчас я снимаю восьмой фильм — о Скандинавии, думаю, примерно через год его можно будет увидеть. Я журналист, меня трудно провести. Когда мне говорят, что все прекрасно, я киваю, но начинаю копать. В Скандинавии я ничего не накопал. Когда я разговариваю с людьми, которые платят налог 72% со своей зарплаты и говорят, что это прекрасно, мне нечего им возразить. Они говорят: я точно знаю, на что идет каждая моя крона. Я во всем обеспечен, ничего не может внезапно случится. Это другой мир, где уровень общественного согласия и доверия — друг другу, суду, полиции, правительству — невероятный. Представляете, какой это кайф. Есть военные сверхдержавы, экономические сверхдержавы. А этические и моральные сверхдержавы — это скандинавские страны.
Пока у меня нет ответа на вопрос, как из племен воинственных викингов получилось это сверхтолерантное общество. В скандинавских странах нет пожизненного заключения, максимально строгое наказание там 21 год. Вы знаете, что в Норвегии в тюрьме находится человек по фамилии Брейвик, несколько лет назад убивший 77 человек. Конечно, я стал интересоваться, какая гарантия, что через 21 год он перестанет быть общественно опасным. Они отвечают: такой гарантии у нас нет, но у нас есть право, когда эти годы пройдут, на основании изучения поведения этого человека, добавить пять лет. А потом еще пять. И еще пять. И еще пять. Ну, как они сказали, он никогда не выйдет на свободу.
…Не понимаю, какими мы будем через 10 или 30 лет. Какими будут наши дети и внуки. Мы очень быстро становимся другими. Во время съемок фильма о Скандинавии нам дали машину последней модели Volvo. Она почти все умеет делать сама. Например, паркуется без вашей помощи. Кажется, прекрасно. Но вот что я думаю. Пройдет еще немного времени, ты уже совершенно разучился парковать машину, и в один прекрасный момент все это сломается. А тебе-то по-прежнему надо парковаться. Конечно, я сейчас говорю не только о Volvo, это всех сфер касается. Молодые люди постепенно разучиваются писать — и механически, от руки, и языка не знают, неграмотно пишут — знаки препинания им вовсе не нужны, слова в переписке вроде «пжста». Вроде мелочи, но это язык. А что такое язык? Пожалуй, главное выражение национальности.
О том, что радует в России
Мне бы хотелось, чтобы в нашей стране люди понимали, что это их страна и что они за нее в ответе. А не кто-то. Ни мэр, ни губернатор, ни президент. А каждый сам. Это ощущения «я в ответе» я не встречаю. На последних выборах в Государственную думу, по официальным данным, голосовало 48% из тех, кто могли голосовать. Значит, 52% вообще не голосовали. Но почему? Если ты не берешь на себя никакой ответственности, как тогда можно жаловаться?
Из того, что бы меня по-настоящему порадовало в общественной жизни последних лет, я вспомню «Бессмертный полк». Когда что-то хорошее возникает фактически из ниоткуда и подхватывается людьми. Но это было уже три года назад. А так не могу ничего вспомнить. Ну, может, какие-то мелочи. В Москве это есть точно, и мне показалось, что у вас в Ростове тоже: когда человек ступает на пешеходный переход без светофора, машина сразу останавливается. В Москве это сто процентов так, но не так давно об этом не было и речи, а в Питере и до сих пор нет. Это очень важно. Люди понимают, что так лучше: сегодня я тебя пропустил, а завтра ты меня. Когда это становится частью мировоззрения, живется лучше.
О патриотах и русофобах
Что такое патриотизм? Любовь к своей стране. Вроде все согласны. В чем она выражается? Можно размахивать флагом. А мне кажется, надо противостоять тому, что не так. И чем больше ты любишь страну, тем острее ты реагируешь на то, что не так. У нас появились списки русофобов — тех, кто что-то в России критикуют. Я попал в список «главных русофобов 2016 года». Не знаю, на каком я там месте, там все в алфавитном порядке указаны. Попал туда, видимо, потому, что меня все эти вопросы занимают. Кто мы? Мы европейцы или нет? Вся великая русская литература и музыка – ценности европейские или не европейские? Мне Россия далеко не безразлична. И поэтому, если я считаю, что могу способствовать тому, чтобы люди задумались, я должен это делать. Я возражаю тем, кто говорит о России только плохо. Талантливый фильм «Левиафан», сильный, но мне кажется, что с точки зрения автора этого фильма, в России нет ничего, вообще ничего. Да, такой взгляд есть, но я не понимаю, как он сочетается с патриотизмом.
В России плохо относятся к людям, которые много зарабатывают. Вот я прилично зарабатываю. Уверяю вас, я не краду ничего. Я очень много работаю, я высокой квалификации, мне хорошо платят. Нет, я, конечно, считаю, что мало, ну, вы понимаете. Я не против того, чтобы были богатые. Но я против, чтобы были бедные. Тем более нищие.
О вере в СССР и разведшколе
В 1990 году я написал книгу «Прощание с иллюзиями» — это была очень тяжелая книга для меня, попытка разобраться в том, что произошло с моей верой. Я был очень сильно верующим. В советскую систему. В социализм. В идеи коммунизма. Так меня воспитал отец. Я был по-настоящему убежденным. И потом это была моя работа. Я был пропагандист. Работал в Агентстве печати «Новости», в Гостелерадио СССР. Тяжелая штука, когда ты чему-то веришь, посвящаешь этому жизнь, а потом начинаешь убеждаться, что все это неправда.
Я приехал в Советский Союз, когда мне было почти 19 лет, в декабре 1952 года. Через два месяца умер Сталин. Если бы этого не произошло, моего отца посадили бы — как реэмигранта, меня, скорее всего, тоже. Маму бы, наверное, посадили в АЛЖИР. Не слыхали о таком? Акмолинский лагерь жен изменников родины — был такой в Казахстане. К счастью, получилось иначе. Я приехал в страну, где подавляющее большинство людей верили: вот, мы победили в войне, мы построим новую страну, все будет хорошо. И я стал свидетелем того, как постепенно все это угасало. Как, например, комсомол из места, куда люди приходили с горящим сердцем, превратился в место для продвижения и карьеры.
Когда я поступал в Московский университет, я еще не очень хорошо говорил по-русски. Конкурс на биофак был 8 человек на место. Надо было сдать пять экзаменов и набрать минимум 24 балла из 25, чтобы пройти. Я для себя решил, что сочинение я напишу на 4, а все остальные экзамены сдам на 5. Первый экзамен — сочинение, но результат узнаешь только в конце, когда все остальные сданы. Следующий экзамен — физика. 4 — плохо дело. Потом английский, с этим сами понимаете, «сдал кое-как». Потом химия на 5. Потом устный экзамен — русский и литература. Тяну билет, и экзаменатор говорит: «Вы, наверное, не будете готовиться?» — «Почему же?» — «У вас 5 по сочинению». Невероятно! Нет, еще как буду. Сдал на 5. Все, 24 балла. Я счастливый, дома довольный папа. Через неделю иду смотреть списки. Списки есть, а фамилии моей там нет. Иду в комиссию. Да, говорят, многие набрали 25 баллов, 24 — уже не проходной. Но потом мне объяснили, что, мол, вас не приняли, потому что у вас плохая фамилия, и биография никуда не годится. Тем временем меня вызывают в военкомат. Майор Рысь мне говорит: «Владимир Владимирович, а давайте мы вас определим в разведшколу». Я говорю: «Одну минуточку, меня не приняли в университет, потому что у меня не те фамилия и биография, а вы меня со всем этим в разведшколу?» На это он ответил бессмертной фразой: «Владимир Владимирович, у нас разные учреждения». Но в результате отец добился, чтобы меня зачислили на биологический.
То, что я сумел отказаться от биологии, я считаю решающим поступком в своей жизни. Если бы я продолжил заниматься биологией, я никогда не смог бы добиться тех результатов, которые могли бы меня устроить. Это одна из главных человеческих проблем — большинство вообще не могут понять, для чего они появились на свет. Они делают работу, которую не очень любят. Когда нет ощущения, что это мое, и я могу делать это лучше всех. У меня есть это ощущение. И это дает очень много сил. Быть успешным человеком — значит чувствовать себя хорошо в собственной шкуре.
О журналистике и пропаганде
Нельзя научиться журналистике. Как нельзя научиться быть писателем. Это талант, это определенный склад ума. Либо есть, либо нет. И не нужно после школы идти на факультет журналистики, это бессмысленно совершенно. У вас нет опыта. Вы не понимаете, зачем вам это надо, и что это такое вообще. Большинство из тех, кого сегодня вы знаете как журналистов, не кончали никакой журналистики. Я биолог, есть историки, филологи, математики. И потом, это очень тяжелая работа, особенно в нашей стране. Обожаю эту профессию, но надо понимать, что в ней нет ничего романтического. Попробую объяснить. Когда я работал в Штатах, нас учил один очень известный американский преподаватель журналистики. Он задал нам один вопрос. Представьте, что вы берете интервью у министра обороны вашей страны, сидите у него в кабинете. Звонит телефон, он отвечает, вешает трубку и говорит: я выйду на три минуты. Уходит. А вы же журналист, вы смотрите, что там у него на столе. А там документ, из которого ясно, что ваша страна должна объявить войну другой стране через 10 дней. «Что вы сделаете с этой информацией?» — спросил нас преподаватель. Как что? Мы должны сделать все, чтобы донести эту информацию. Полминуты хватило нам всем на этот ответ.
Этот же вопрос я задавал в своей московской школе журналистике, молодым телевизионщикам, которые приезжали из разных городов и весей России. За все время только один человек сказал, что будет стараться обнародовать эту информацию. Еще один человек сказал: я не буду, мне страшно. И этого я понимаю. А что же остальные? «Надо молчать, в этом патриотизм».
К сожалению, такой профессии «журналистика» в нашей стране нет. Есть отдельные журналисты. Но профессии, то есть четвертой власти, не существует. Задача журналиста — информировать. Информировать объективно, честно, своевременно. За это и не любят настоящих журналистов — вечно они копаются в каких-то неприятных вещах. Иначе журналистика превращается в пропаганду. Пропаганде сложно противостоять, так мы устроены. Несколько лет назад я поехал с друзьями в Иран. Просто посмотреть, все же древняя персидская империя, страшно интересно. Самолет садился в аэропорту Тегерана, и я уже точно знал, что там увижу — я увижу женщин в черном, никакого мейкапа, укутаны платками. И очень суровые. И вот тегеранские женщины: где-то на затылке платочек, губная помада, веселые, приветливые. Я подумал, а откуда у меня это стереотип о суровых женщинах в черном? Ах да, телевизор. И вот надо же, я, человек, который знает весь этот мир изнутри, и тот попался. А как же остальные. Иной раз послушаешь, что нам там рассказывают из телевизора, тошнит просто.
Я очень мало смотрю телевизор. В основном, спорт, лучше теннис. Из отечественного — программы канала «Культура». Там много замечательных программ, но что-то их не очень у нас смотрят. Смотрю «Вечернего Урганта», потому что Ваня — мой близкий-близкий-близкий друг и потому что считаю, что это довольно симпатичная программа. Еще «Что? Где? Когда?», программа, которую мы сами придумали, она есть только в нашей стране, и там бывают очень интересные моменты.
Лучший ростовский вопрос по версии Познера
— Представьте себе, что ад на самом деле существует, и люди туда попадают по общеизвестным принципам. И у вас есть возможность несколько человек из ада позвать к себе на передачу. Кто это будет? (Вопрос из зала.)
— Хороший вопрос. Просто очень хороший! Никогда не задумывался об этом! За всю историю вообще можно? Ух, ты! Сейчас. Вы, конечно, можете не согласиться с тем, что эти люди в аду, но это мое мнение. Я бы позвал Ленина. Абсолютно серьезно говорю. По-моему, это был человек, который искренне заблуждался, делая страшные вещи. Вот Сталин мне не интересен. А Ленин — очень. Кого же еще? Черт, как же это интересно. Вы, наверное, знаете, я всегда делаю прощалки в конце своей программы на «Первом канале», вы подождите, одну из ближайших я посвящу этому вопросу.
Текст: Екатерина Максимова для издания «Нация»