Светлана Дейнеко (далее корр.): Владимир Владимирович, я хочу поприветствовать вас в Архангельске от имени не только нашей телевизионной редакции «Регион 29», но и от имени всех наших телезрителей. А это почти 800 тысяч человек.
Владимир Познер (далее В.П.): Спасибо большое.
Корр.: Мы очень признательны вам за то, что вы в своём напряжённом, насколько я знаю, графике выделили время буквально за полчаса до вашего выхода на сцену и согласились ответить на наши вопросы, даже отступили от принципа работы в прямом эфире. Почему всегда прямой эфир у вас?
В.П.: По нескольким причинам. Первая – это то, что нерв другой совсем. Прямой эфир, это когда никто не знает, что будет через секунду – ни тот, который ведёт, ни тот, который является объектом его внимания, ни зрители. Это создаёт напряжение, которое и есть телевидение. Единственная сила телевидения, на мой взгляд, в том, что вы видите то, что происходит тогда, когда это происходит. Это первое. А второе – то, что когда записывают, всегда записывают больше. Потом начинают монтировать, и мне не нравится, когда меня монтируют. Поэтому я отказываюсь категорически.
Корр.: Но прямой эфир, как знают все журналисты, это гиперответственность, огромная подготовка, это внутреннее стремление к минимуму ошибок, то есть такой основательный подход. Вы в своей жизни ко всему так основательно подходите или только к работе?
В.П.: Ко всему. Хотя нет, я зря так сказал. Я знаю людей, которые всегда опаздывают, когда их приглашают. Но на самолёт не опаздывают. Понимаете? То есть я хотел сказать, что если уж ты ответственный, то ответственный. Нет, не обязательно. Вообще, я довольно ответственный человек, это правда. Но то, что вы сказали, не надо преувеличивать. Это профессия. Работа в прямом эфире – это нормальная профессия. Из этого не надо делать нечто героическое, прямо невероятное.
Корр.: Но когда подмонтировать есть возможность, ты можешь что-то дописать, сказать за кадром, если вдруг был не в теме.
В.П.: Да, казаться умнее, чем ты есть на самом деле.
Корр.: Именно. А здесь, если не хватает образованности, то хотя бы подготовкой добиваешь.
В.П.: Это есть профессия. Все остальное – нечто вроде.
Корр.: А вообще говоря об ошибках, как вы считаете, надо давать право на ошибку людям, включая себя, и в какой момент нужно остановиться?
В.П.: Мы все ошибаемся абсолютно точно. Всё зависит от степени ошибки. Ошибка ошибке рознь. Может быть такая ошибка, что будет авария, погибнут люди, и это одно. Оговорился, сказал Бутин вместо Путин – ничего страшного. Можно извиниться.
Корр.: К вам в программу «Познер» приходят известные люди. Они привыкли к своему особому статусу, но вы, как мне кажется, часто ставите их в неудобное положение. Вы, опять же как мне кажется, задаёте им вопросы, заставляя рассуждать и думать, возможно, на непривычные для кого-то из них темы. Например, которые касаются политики, общественной жизни. И, рассуждая, они должны давать свою позицию, умозаключения. Есть у вас, так сказать, какие-то примеры, когда эти умозаключения вас поразили и удивили?
В.П.: Да, конечно. Были такие. На самом деле не я их ставлю в неловкое положение, а они себя ставят. У меня нет такой цели. Я задаю вопросы. Если это люди известные, тем более политики, то это вопросы, которые, как мне кажется, зритель хотел бы задать, да не может. И в этом смысле я выступаю от его имени. Конечно, он задаст неприятные вопросы, потому что его интересует, почему у него эта проблема, та проблема. Почему обещали одно, а этого нет.
Корр.: Но когда к вам приходят люди искусства, они же не в ответе за то, что…
В.П.: Это совсем другое. Люди искусства тоже вызывают интерес, они так или иначе влияют на людей. Они хотят, чтобы их читали, их смотрели. Ещё раз говорю. У меня нет задачи поставить человека в неловкое положение. Надо быть намного моложе, чтобы этим увлекаться. Мне интересно попытаться раскрыть человека, чтобы мой зритель сказал: «А-а-а, вот какой он». Бывают очень неожиданные вещи.
Корр.: А примеры какие-то можете назвать?
В.П.: Один пример, скажем, Кобзон. У меня с ним совершенно разные взгляды на всё. И уж тем более на политику. Но он меня абсолютно позитивно удивил своей принципиальностью, убеждённостью. Было приятно. Пусть я с ним не согласен. Но любой мог видеть, что это человек, а не какой-то хитрый тип. Поразил меня бывший губернатор Краснодарского края, а ныне министр сельского хозяйства, который, когда я ему сказал, что я хотел бы задать ему несколько вопросов от моего приятеля Марселя Пруста, спросил: «А кто это?». Это было, конечно, неожиданно. Тут я даже растерялся. И когда я ему сказал, что это хороший мой приятель, он сказал: «А он жив?». Это тоже о многом говорит. О начитанности человека, например. То есть вот такие вещи бывают.
Корр.: И это прошло в эфир?
В.П.: Я в прямом эфире это говорил.
Корр.: Я понимаю, но вы отработали для Дальнего Востока, а в последующих версиях вы это вырезали?
В.П.: Это правильный вопрос. Хочу вам сказать, что, конечно, поскольку это потом повторяется по орбитам, по спутникам, то есть возможность вмешаться. Программа «Познер» идёт уже девятый год. В неё вмешались трижды. Но всё было в начале. Потом у меня был разговор с Константином Львовичем Эрнстом, генеральным директором Первого канала, на котором я не работаю, но который покупает мою программу. Я ему сказал: «Давайте договоримся так, кто-нибудь ещё по вашему указанию влезет, и я ухожу. Если вам кажется, что необходимо что-то сделать, пожалуйста, позвоните мне, и мы поговорим. Если вы сумеете меня убедить, то прекрасно. Если нет, значит, нет». С тех пор ни разу и никогда.
Корр.: То есть в эти три раза они вас убедили?
В.П.: Нет, эти три раза они меня не спросили. Но это было очень давно.
Корр.: Вы часто повторяете в своей программе: «Давайте подумаем об этом». Эта фраза мне очень нравится. Я тоже люблю, когда посмотрел программу или фильм, хочется думать об этом. Но, в принципе, это не в тренде сегодняшнего современного телевидения, которое выходит в облегчённом варианте и, наоборот, предлагает телезрителю готовый рецепт, советы, лайфхаки. Вы не хотите переформироваться и встать в «модную струю»?
В.П.: Нет, конечно. Я думаю, вы задаёте этот вопрос, уже зная ответ. Мне не нравится сегодняшнее телевидение. Как раз сегодня идёт вручение национальной премии ТЭФИ. Я посмотрел, кто получил дневной. Я не хожу, бойкотирую это. Завтра на моём сайте появится открытое письмо по поводу того, что произошло с ТЭФИ. Там есть такие программы, либо когда вам говорят, что вы должны думать, либо так называемые дискуссионные программы, которые таковыми не являются, по сути дела, потому что есть два-три мальчика для битья, а все остальные хором поют. Смысл моей работы – чтобы люди думали, сомневались, чтобы это не оставило их равнодушным. Это не развлечение. Моя программа стоит очень поздно, в полночь. Руководство канала считает, что такую программу народ смотреть не будет. Мнение о народе – туповат, очевидно, и не будет смотреть программы, где надо думать. Я придерживаюсь иного мнения. И должен сказать вам, по тому, как люди на меня реагируют, когда я куда-то приезжаю и так далее. Милиционеры, гардеробщицы, продавцы на рынке, таксисты. Я получаю колоссальное удовольствие от того, что они благодарят меня, говорят: «Спасибо за то, что вы делаете». Большей награды и быть не может. Но поскольку считается, что народ в это время спит, а для думающих надо попозже.
Корр.: Вы не замечали, что, возможно, ваша основная целевая аудитория – это жители регионов, которые живут хуже, чем столичные люди, и поэтому чаще задумываются о том, почему так происходит, а не иначе?
В.П.: Не знаю, кто моя основная аудитория. Но очень удивлён в последнее время, когда стал много ездить по стране, что на мои выступления приходит очень много молодёжи. Все же я, мягко говоря, немолодой. И я поначалу думал, что же они ждут от меня. У них другие кумиры. Скорее, Ваня Ургант, мой очень близкий друг. Нет, приходят. Это очень радует. Я знаю, что они – часть моей аудитории. А так я не знаю кто. Не могу сказать.
Корр.: Под финал ещё один вопрос. Вы представляете телевидение завтрашнего дня? Какие перспективы?
В.П.: Не представляю. Только знаю точно, что телевидение не умрёт. Есть люди, которые говорят, что интернет сейчас превалирует. Но все равно они же смотрят телевидение в интернете. Только маленькую картинку, и что они там понимают? Я думаю, что то, что сейчас происходит с телевидением и в России, да и не только в России, эта развлекательность или агрессивность, это временное явление. Это есть, но это пройдёт. Я думаю, что благодаря технике и развитию техники может так случиться, что в квартире целая стена будет телевизионным экраном. И, надев что-то, ты сможешь не только смотреть, но и войти в это. Я думаю, что будет много интересного. Телевидение так же, как кино. Когда появилось кино, сказали, что театру конец. Люди очень поверхностные делают такие выводы. Я совершенно не волнуюсь за телевидение как за средство массовой информации, но волнуюсь за то, как им управляют.
Корр.: А региональное телевидение, как вы считаете, будет жить?
В.П.: Я вообще считаю, что региональное телевидение играет особую роль. Если я живу в Архангельске, то я, безусловно, больше доверяю своему телевидению, чем федеральному. Что они знают о моей жизни? По идее, это моё телевидение, оно родное, и люди, которые на экране, – это мои люди. Я их знаю, они меня знают. И в этом смысле региональное телевидение должно играть совершенно особую роль.
Корр.: Владимир Владимирович, мы клятвенно пообещали вашим помощникам задержать вас не больше 10-15 минут.
В.П.: Ну, раз обещали. Я не обещал, имейте в виду.
Корр.: Крайне благодарна вам за нашу беседу. По сути, это экспресс-беседа. И мы действительно были готовы вас писать в прямом эфире, разговаривать на все темы.
В.П.: Мне жаль, что так. Но хотя бы так.
Корр.: Спасибо вам огромное. На самом деле для нас это — огромное событие.
В.П.: Не надо преувеличивать. Спасибо.
Видеозапись интервью:
Интервью провела Светлана Дейнеко для сетевого издания «Регион 29»