Теракт, который был в Пакистане, в Лахоре, он ужасен, но еще более значим, если вспомнить, что незадолго до этого был теракт в Брюсселе и уж не очень задолго до этого – в Париже. Я думаю, что постепенно начинают понимать, что та политика открытых дверей, которая практиковалась и пока еще, формально по крайней мере, практикуется в отношении так называемых беженцев, – оказалась очень опасной. Потому что было очевидно любому думающему человеку, что в этих неконтролируемых гигантских потоках, конечно же, легко внедрить людей – совсем не беженцев, а тех, которым даны вполне определенные задания. И теперь уже тяжело что-то с этим сделать. Можно закрыть, и сейчас пытаются закрыть въезд новым беженцам. Я говорю «так называемым», потому что далеко не все беженцы – есть просто мигранты. А это совсем другой коленкор с точки зрения отношения страны к их приезду. Ну, и наконец, есть просто террористы. Они уже, можно сказать, прибыли.
То, что было в Лахоре, то, что в Брюсселе, в Париже, – будет еще. Весь вопрос в том, где. Этого никто не знает, естественно. А может, кто-то знает. Я, например, не знаю: это может быть в Москве, это может быть в Берлине, в Лондоне, где угодно. И я продолжаю очень сильно опасаться того, что в какой-то момент население этих стран просто откажется дальше терпеть и возьмет, как у нас говорится, дело в руки, и будет большое-большое кровопролитие. И будут убивать – не потому, что знают, что террорист, а потому что араб. Потому что бородка, усики, цвет кожи, потому что так одет и так далее. Хотя среди этих людей есть и граждане этих стран, которые вообще никакого отношения ни к какому терроризму не имеют. На мой взгляд, это ответственность руководства, которое сочло очень важным поддерживать европейские традиции, и это прекрасная вещь. Но я всегда говорю так: вот если мы с вами играем в футбол, но только надо играть по правилам – ногами, а ваша команда играет еще и руками. Ну, я не могу у вас выиграть, это же понятно.
Так вот, эти люди – я имею в виду террористов – они ж не играют по правилам. У них свои правила. И поэтому я считаю, что бывают такие ситуации, когда нужно нарушать свои принципы, иначе невозможно справиться. Потому что они не подчиняются твоим правилам. Так мне кажется. Мне можно сказать, что я не политкорректен, что я совсем не демократичен, хотя я всегда считал себя и демократом, и либералом. Могут меня обвинить в чем-то – и на здоровье. Но пока никто не предложил способа справиться с тем, что происходит. А оно происходит и, более того, нарастает. И я был бы очень благодарен нашему правительству, если бы были приняты очень жесткие меры (кстати, к нам никто не бежит – это преимущество страны, в которой жить не очень хорошо, это не привлекает, не так, как в Германии. Так что нет худа без добра, как говорится)… – но если вдруг, то я буду очень признателен нашему недемократическому правительству и недемократическому президенту, если очень жестко поставят преграды и не пустят. Хотя в нашем случае это очень тяжело, учитывая состояние границ со странами Средней Азии. Но, как говорится, видно будет.
И третье, на что я хотел бы обратить ваше внимание, прежде чем вы сами будете спрашивать меня, – это все-таки любопытная, но очень частная вещь – дебаты, которые были у меня с господином Навальным на «Дожде».
История такая… Когда узбекская няня отрезала голову своей четырехлетней девочке, то есть девочке, за которой ухаживала, я в это время был в Англии. На следующий день мне позвонили из РБК и сказали: «А знаете, ничего об этом не было сказано на центральных каналах – ни на Первом, ни на России, ни на НТВ. Не кажется ли вам, что это, вообще говоря, цензура?». Я сказал, что, на мой взгляд, решение давать или не давать информацию – принимает, конечно, редактор, главный редактор. И когда ты даешь информацию, ты должен понимать, почему ты ее даешь. В данном конкретном случае, будь я главным редактором, я бы не дал, и вот почему. Этот случай ужасный – это ведь не отражение какого-то тренда и это не теракт. Это сумасшедшая женщина, услышав якобы голос Аллаха, – совершила это. Но она еще и узбечка, еще и мусульманка. И учитывая состояние в нашей стране, я был бы очень осторожен. По крайней мере не сказал бы, что она узбечка, и не сказал бы, что она мусульманка. Ну и как быть? Что тогда? А кто она? А как ее зовут? Поэтому надо быть чрезвычайно осторожным, ты должен понимать последствия. Вот моя точка зрения.
Это было где-то напечатано, я не знаю где, и на моем сайте тоже, кажется. Ну, и господин Навальный в своем блоге написал, что как только отрежут голову, выскакивает Познер и начинает… В общем, потом он мне напомнил, что это, мол, вам не 80-й год, когда можно было оправдывать ввод наших войск в Афганистан… Поначалу я просто не знал – отвечать, не отвечать, тем более что тогда (в 80-х — ред.) в интервью американскому журналисту я сказал, что наверное мы будем жалеть об этом решении, в результате чего я был отстранен от работы, должен был поехать за границу – конечно, не поехал… Никакого героизма, но чуть-чуть не так, как сказал Алексей Анатольевич. Но я решил, что все-таки я напишу ответ – и ответил. И тогда мне позвонили с «Дождя» и спросили, не хотел ли бы я дебатировать этот вопрос с Навальным. Я сказал – пожалуйста, почему бы нет. И вот дебаты состоялись, я очень доволен результатом, особенно следующим. Дебаты вела Ксения Собчак, и вначале она объявила, что они провели опрос какого-то количества (например, двухсот, да даже если двух тысяч) человек, и получилось так, что большая часть процентов за Навального. А когда закончилось и произвели окончательный подсчет, то оказалось, что у Познера процентов прибавилось. Надо сказать, что даже для публики «Дождя», а это определенная публика, – мои доводы, для многих по крайней мере, показались убедительными.
Конечно, Навальный пришел не спорить о том, надо было показывать это или не надо – нет, он пришел клеймить Первый канал, лично меня, и так далее, как он обычно делает. Произвел на меня неприятное впечатление, я его не первый раз вижу, хотя он человек отважный, несомненно, и наверное, делает важное дело. Тем не менее для меня – в нем нет харизмы и нет гибкости: он как одно будет твердить, так только это и твердит. Еще раз повторю: я там вполне открыто говорил, что некоторых я не могу пригласить в программу, в том числе и его. По-моему, это вызвало некоторую растерянность: я открыто это сказал, на телевидении, как будто я был при этом невероятно отважным. И даже на следующий день Ксения Собчак позвонила мне и спросила, нет ли у меня неприятностей. Я сказал – нет, и пока до сих пор нет. Но посмотрим, никогда не знаешь: это все иногда долго, очень долго зреет.
Есть всякие другие интересные вещи. В частности, я получил довольно интересные данные, рассказ о школьном образовании в Китае, и с некоторым удивлением узнал (там колоссальная реформа была), что, во-первых, там нет оценок, их вообще не ставят. То есть они для себя ставят, но никогда не говорят, и если говорят родителям, то запрещено кому-нибудь еще говорить. Я всегда мечтал, чтобы именно так было.
Когда я учился в Америке, в так называемой начальной школе, то есть до 13 лет, у нас была именно такая школа. При этом мы заканчивали ее и поступали по конкурсу в так называемые High School (это тоже средняя школа, но уже высшие классы) – мы поступали легко, то есть выдерживали конкурс без всякого труда, при том что у нас никогда не было оценок и никогда не было конкуренции. И классы, и все было другое там. И оказывается, лозунг в этих школах – дать радость, то есть от учебы ребенок должен получать радость, что правильно, конечно.
Но я стал думать – сколько надо преподавателей подготовить, которые могут это делать и которые любят детей. А я знал немало людей, которые поступили в педагогический вуз, потому что больше некуда было. Потом попадали в школу, потом уходили – я встречал таких.
Хорошо известный вам Билл Гейтс создает тоже в Америке новые школы, где дети не сидят в затылок друг другу, а сидят полукругом – все лицом к учителю. И там тоже не ставят отметок. Идет общение, а не вызывание и так далее. Я надеюсь, что этот подход будет развиваться, потому что, конечно, школа, даже сегодняшняя, в значительной степени напоминает средневековую школу, то есть конкуренция, затылок в затылок и зазубривание. Можно выучить стихи Пушкина, но только если ты их любишь. Если ты от них получаешь удовольствие, если читать их – ну… сладость. Остальное – просто так запоминать, а потом проклинать того же Пушкина, который ни в чем не виноват – я думаю, что это не полезно.
Из выступления Владимира Познера в «Жеральдин» (29.03.16).
