В 1963 году, когда я работал в агентстве печати «Новости» в редакции журнала «Soviet Life» (он издавался правительством СССР и распространялся в США в обмен на распространяемый в Союзе журнал «Америка»), я поехал в командировку в Иркутск и на озеро Байкал. На этот раз, однако, я был московским журналистом, а не каким-то там студентиком, и мне дали машину с шофером. Прошло много лет, но тот водитель стоит у меня перед глазами, будто я видел его вчера.
Это был человек одноразмерный, что ввысь, что поперек, что в глубину – около метра семидесяти сантиметров. Рядом с ним железобетонный дот выглядел строением неустойчивым и ломким. У него была большая лысая голова и совсем светлые голубые глаза – такого же цвета, в какой окрашивается лед озера Байкал, когда луч солнца скользит по его поверхности и, словно полунамеком, начинает просвечивать голубизна воды. Белый шрам, словно молния, прочерчивал его смуглую кожу от мочки правого уха до угла рта. Улыбаясь – в среднем мой водитель делал это где-то раз в сутки, он обнажал крупные, желтоватые лошадиные зубы. Когда он садился за руль «Волги», машина с жалобным стоном кренилась набок, как корабль в бурю. Рядом с ним монах, давший обет молчания, казался бы болтуном. Когда вы едете часами по пустынной и незнакомой местности, где не видно ни людей, ни домов, ни признаков человеческой деятельности, хочется поговорить. Я и пытался делать это – без малейшего успеха. В лучшем случае в ответ я получал хмыкание или некое движение губ, которое следовало, как я думаю, воспринять как улыбку.
Наступил последний вечер моей командировки. Я завершил сбор информации по озеру, и уже затемно мы поехали в Иркутск. Яркий лунный свет освещал дорогу, меня стало клонить ко сну. И вдруг водитель заговорил. Сначала мне казалось, что это сон. Даже сейчас, столько лет спустя, это воспоминание, омываемое серебристым светом луны, висевшей низко-низко над чернильно-черными силуэтами кедров, легко спутать со сновидением.
– Отсюда я родом, деревенский я, – заговорил он. – В начале тридцатых нас всех загнали в колхозы. Я был совсем еще пацан, но помню, как брали всех, сажали. Кулаки, говорят. Какие на хер кулаки. Мужики зажиточные, потому что работящие, непьющие. Чего там, батя мне рассказывал: всем после революции раздали землю поровну, сколько ртов – столько земли. Одни только въяб*вали, а другие ни х*я не делали. Одни зажили хорошо, а другие бездельничали. А русский мужик – что? Норовит отнять у другого, завидует тому, кто живет лучше. Вот пришли комиссары, ну и пошло: мол, этот кулак, тот против Сталина. И давай сажать, расстреливать, а хозяйство конфисковывать. Ну и слили все к ебен*й матери в колхоз. Работящих и умелых поубивали, а вместо них пришла голытьба перекатная. Ну и что? Жрать стало нечего, вот что. Ха! Но зато все по плану. А потом, лет через семь, опять пошли аресты, но тоже по плану. Что, не веришь? А я тебе говорю – по плану. Ведь кругом враги народа, так? Кирова убили, так? Даже среди старых ленинцев нашлись предатели, так? Значит, надо быть бдительным. А тот, кто самый бдительный, он самый преданный, самый ленинец-сталинец. Вот эти бляди и придумали, понимаешь: кто больше разоблачит и арестует врагов народа, тот и есть самый большой патриот. Такое, видишь ли, придумали соц- соревнование. Ордена получали за старания. Хватали всех, все равно кого. В моей деревне половину посадили, половину, еб их мать!..
Я молчал, боясь проронить хоть слово, а он ехал, глядя прямо перед собой.
– Ну, я быстро сообразил, что к чему. Устроился на работу – лучше не бывает. Водителем в гэбэ. А кто работал в системе ГУЛАГа, того на войну не брали. Вот и отвоевался тут. Гонял грузовики по лагерям, перевозил всякое – продовольствие, инструменты, зэков. Так и жил. Ну, а в пятьдесят третьем вождь народов отдал концы. Прошло месяца два, и я получаю приказ перевезти партию зэков в другой лагерь, да побыстрее. Такие перевозки всегда делались ночью. Ну и поехали. Три вертухая, один со мной в кабине, двое там, с зэками. Ночь была… ну, как сейчас. Луна светит, видно все как днем. Едем-едем, и тут один из охранников начинает стучать нам – мол, притормози, отлить надо. Ну, остановились, все вылезли. Никто особенно ни за кем не следит, ведь куда на х*й убежишь? И представляешь, я вдруг увидел этих бедолаг – вроде как пелена с глаз упала… Может, луна виновата, не знаю, да только увидел я их… ну, призраки – кожа да кости, бледные – краше в гроб кладут, стоят на снегу – живые мертвецы. И меня как стукнуло: да это же такие же мужики, как в моей деревне, ничего они не сделали, ни в чем не виноваты, они просто часть плана, понимаешь, чтобы какая-нибудь блядь смогла отрапортовать усатому, будь он проклят, что все в стране под контролем. Хочешь верь – хочешь нет, но я понял: все, больше не могу. Залез в кабину, высунул морду и заорал: «Пошли все на х*й!» И укатил, бросил их всех, зэков и вертухаев. Ну, понятно, мне конец. Арестуют и поставят к стенке. Но мне было насрать. Приехал в Иркутск, кинул грузовик на подъезде к городу, пешком пришел домой к сестре – как раз рассветало. Постучался, она открыла дверь, увидела меня, и говорит: «Вов, слышал новость? Арестовали Берию!» Да, видно, я родился в рубашке. Если бы эту сволочь не арестовали, хрен бы я тебе тут что-нибудь рассказывал, – подвел он итог и хохотнул, впрочем, совсем не весело.
Мне, американцу по воспитанию, было невозможно понять феномен сталинизма, тиранической политической системы, пользовавшейся безоговорочной поддержкой большинства. На самом деле, этому нет исторического аналога – включая гитлеризм, поскольку эта система просуществовала всего лишь двенадцать лет. Кроме того, в нацистской Германии не проводилось массовых и бессмысленных репрессий против собственного народа. Опять-таки, мне, с моим американским прошлым, приходила в голову лишь Америка до 1861 года, то есть общество, провозгласившее, что все люди рождены равными и наделены некоторыми неотъемлемыми правами, среди которых – право на жизнь, на свободу и на счастье. И тем не менее это общество в течение почти целого века допускало у себя существование рабства. Каким образом люди оправдывали это? Исходя из каких аргументов могли они – фермеры, священники, политики, нормальные честные граждане, боровшиеся за свою свободу, – одновременно выступать за свободу и за рабство? Причем оправдывали рабство цитатами из Библии, из Конституции США, даже из Декларации независимости, написанной рабовладельцем Томасом Джефферсоном (который, впрочем, в конце-то концов даровал своим рабам свободу). Какое же количество людей в Америке были публично опозорены, изгнаны из дома, пущены по миру, даже убиты за то лишь, что требовали отмены рабства, а потом, добившись своего, боролись против сегрегации и неравноправия цветных. Я не знаю ответов на эти вопросы, но уверен, что одного морального осуждения недостаточно. Нужно пристально вглядеться в человеческую суть, в человеческий опыт, в основы наших политических и экономических систем в поисках подлинных ответов.
***
Несколько лет тому назад я набрел на совершенно замечательную пьесу французского писателя Жана-Клода Карьера «Вальядолидский диспут». Речь идет о диспуте, состоявшемся в городе Вальядолиде в 1550 году. Суть его сводилась к следующему: можно ли делать рабов из покоренных индейцев Латинской Америки, или, на религиозный лад – искуплены ли индейцы кровью Христа или рождены, чтобы быть рабами.
В дебатах участвовали два человека: каноник-философ Хинес де Сепульведа, который доказывал, что индейцы не имеют души, не люди и потому могут и должны быть рабами, и доминиканский монах Бартоломе де лас Касас, защищавший противоположную точку зрения.
Дебаты длились целый год. По указанию папского легата, присутствовавшего на них, были привезены несколько семей индейцев для того, чтобы на деле выяснить, есть ли у них «человеческие проявления»: испытывают ли они страдания, когда их лишают детей, умеют ли они плакать и тому подобное.
Победил Бартоломе де лас Касас, было признано, что у индейцев есть бессмертная душа, а значит, они не могут быть рабами.
Вы думаете, это конец истории? Как бы не так! Лишившись одних рабов, испанская корона устремилась в поисках других – и нашла их в Африке. Тут отчаянный доминиканский монах вновь поднял голос – мол, чернокожие тоже люди, у них тоже есть бессмертная душа. Однако никаких новых дебатов не последовало: монаху очевидно дали понять, что ему лучше заняться чем-нибудь другим, и работорговля пошла полным ходом.
***
Американцу это трудно. Америка, как никакая другая страна, живет днем настоящим. Такое положение вещей имеет свои плюсы и минусы. Проще жить, не чувствуя груза прошлых ошибок, – и это конечно же плюс. К минусам относится короткая историческая память и отсутствие исторической перспективы, без которых невозможно оценить положение страны.
Я хорошо помню, как один мой американский приятель с неподдельным удивлением реагировал на то, какое значение придавали в России реабилитации Николая Ивановича Бухарина через полвека после того, как он был приговорен к смертной казни за шпионаж и попытки разрушить советский строй.
– Я все понимаю, – сказал он, – то, что казнили его, – это ужасно, и то, что реабилитировали его, – это хорошо, особенно для его родственников, но почему чуть ли не вся страна обсуждает это и переживает за это? Нет, русские – странные люди.
Я попытался возразить:
– Допустим, что Джон Фитцжеральд Кеннеди и в самом деле стал жертвой заговора. Допустим и то, что Ли Харви Освальд был убит специально подосланным для этой цели человеком, смерть которого в тюрьме была не случайной, допустим и то, что буквально все свидетели этого дела ушли из жизни (вскоре после убийства Кеннеди) тоже не просто по стечению обстоятельств. Допустим, что в заговоре против Кеннеди участвовали руководители военно-промышленного комплекса, представители организованной преступности, даже некоторые высокие государственные чиновники. Если все было бы так и если бы эти истины стали достоянием гласности сегодня, двадцать пять лет спустя, я думаю, это очень сильно ударило бы по американской психике и травма от этого удара была бы тяжелее даже, чем травма от вьетнамской войны, тяжелее, чем позор Уотергейта. Согласие с этим означало бы необходимость признать существование в Америке всесильной олигархии, ставящей и убирающей президентов по своему желанию. Проще говоря, это означало бы следующее: мысль, гласящая, что в Америке торжествует власть народа, созданная для народа и состоящая из народа, – истина, на которой воспитан всякий американец, есть обман. Как ты думаешь, это потрясло бы Америку? Реабилитация Бухарина означает, что все эти процессы, казнь старых большевиков, казнь военных руководителей – все это было ложью, а главным лжецом во всем этом являлся Сталин, человек, которому народ поклонялся и безгранично верил.
Мой знакомый задумался. Потом сказал:
– Я понимаю, о чем ты говоришь. Но мы, американцы, никогда не стали бы кому-либо поклоняться и безгранично доверять. Помнишь слова, которые приписывают Линкольну: «Можно дурачить часть народа много времени, и можно дурачить много народа часть времени, но невозможно дурачить весь народ все время». Видимо, мы чуть-чуть отличаемся от вас.
– Видимо.
И все-таки есть нечто схожее с русскими, скажем, в том, как относятся американцы к «отцам-создателям» Соединенных Штатов, к тем, кто возглавил борьбу за освобождение от британской короны, в первую голову к первому президенту США Джорджу Вашингтону.
Он был избран единогласно (правда, тогда правом голоса обладали далеко не все люди) не только на первый свой президентский срок, но и на второй. Да его избрали бы точно так же и на третий, не откажись он баллотироваться, заявив, что не для того Америка боролась против тирании британского короля, чтобы посадить подобие венценосца у себя (добровольный отказ от власти – редчайшее в истории явление). Но «культ Вашингтона» существовал и существует в Америке, умилительные сказочки о «маленьком Джордже», который топориком срубил вишневое дерево, но признался в этом своему отцу, потому что, мол, не мог соврать, на удивление похожи на тошнотворные рассказы из учебников начальных классов советских школ о «маленьком Вове Ульянове». Однако есть между ними принципиальная разница.
Для американца Джордж Вашингтон – давняя история, для советского человека Ленин – история совсем недавняя, Сталин же – вообще не история, а вчерашний день. Попробуйте представить себе человека, который скажет вам: «Когда я в последний раз видел Джорджа Вашингтона…» Скорее всего, вы решите, что имеете дело с безумцем. Но в России живут еще немало людей, видевших и слышавших Ленина, не говоря уже о Сталине. Если же рассуждать об их влиянии, то Ленин прожил после революции всего лишь семь лет, а активно участвовал в делах страны и того меньше. Сталин же правил фактически тридцать лет, создав по своему образу и подобию все государство. Странно ли, что это дает знать о себе по сей день?
Одно дело – признаться в том, что Сталин повинен в репрессировании миллионов ни в чем не повинных людей. Это, конечно, тяжело, но это все же признали. И совсем иное дело согласиться с тем, что Сталин спланировал уничтожение партийного руководства, задумал и осуществил убийство ближайших соратников Ленина; что им владела лишь одна страсть – жажда безраздельной власти, и, завладев ею, он навязал целому народу бесчеловечную, коррумпированную и омерзительную систему, сумев при этом внушить людям, что все страдания, муки и жертвы не напрасны, что цель всего – достижение революционной мечты. Каково после всего этого узнать, что вас вводили в заблуждение, обманывали, что жертвы принесены напрасно, и если бы не он, не его преступления – ты жил бы куда как лучше в гораздо более благополучной стране?
Разве это можно выдержать?
***
Когда я писал эти слова, мне казалось, что вопрос о Сталине разрешен раз и навсегда, что безоговорочно признано: он был одним из самых страшных злодеев в истории человечества, он – преступник, и место ему на скамье подсудимых. Я ошибался.
В России не было ничего, что могло бы напомнить Нюрнбергский процесс, более того, сталинская камарилья не была привлечена к ответственности и доживала свой век безмятежно и со всеми удобствами. Мне могут возразить: фашистская Германия проиграла войну, она была оккупирована, и только поэтому состоялся Нюрнбергский процесс. Советский Союз проиграл холодную войну, но это совсем другое дело.
Согласен. Требуется невероятная политическая воля и редкое чувство ответственности, чтобы публично признать преступный характер прошлой системы и тех, кто ее внедрил. Этой воли и ответственности не хватило ни у Горбачева, ни у Ельцина. Что до Путина, то при нем мы стали свидетелями некоторого «возвращения» Иосифа Виссарионовича, некой его реабилитации. Мы увидели переписывание учебников истории СССР, в которых бегло, словно невзначай, упоминается о сталинских репрессиях, но зато подробно и с несомненным пиететом говорится о его великих деяниях, среди которых – коллективизация, индустриализация и победа в Великой Отечественной войне. Правда, молчанием обходится вопрос о том, какой ценой это было достигнуто, сколько десятков миллионов людей было уничтожено…
Сталин сегодня – одна из самых популярных фигур русской истории, и этот взгляд не встречает сопротивления со стороны властей. Даже Русская православная церковь во главе с Патриархом Кириллом хранит молчание по этому поводу – хотя, надо признать, она чрезвычайно активно обсуждает множество иных общественных вопросов. Признаться, беспринципность РПЦ меня давно перестала удивлять, равно, впрочем, как и беспринципность власти.
***
Из книги Владимира Познера «Прощание с иллюзиями»