Если вы думаете, что острые ощущения — это прыжки с парашютом, то мы расскажем вам: адреналин — это когда ты носишь запись беседы с Владимиром Познером на телефоне, в течение двух недель оберегая его от карманников. Журнал «Большой» получил свой долгожданный подарок к Новому году — желаем и вам того же!
— В жизни белорусов случилось большое счастье: писательнице Светлане Алексиевич вручили Нобелевскую премию. Но не все оказались этому рады. Некоторые говорят, что это не художественная литература, другие — что есть более достойные белорусские писатели, кто-то — что Алексиевич порочит наше прошлое. Почему люди не могут принять абсолютную победу и радоваться за своего земляка? В чем природа этого?
— В случае с Алексиевич дело не в том, хорошо или плохо она пишет, а в том, о чем она пишет. Ее книги тесно связаны с относительно недавней жизнью нашей страны, и в них очень силен политический момент. Когда Пастернак и Бродский получили Нобелевскую премию, очень многие говорили о том, что они получили ее из-за политических соображений, а не литературных достоинств. То, каким образом вручается Нобелевская премия по литературе, у многих вызывает вопросы, но я хочу напомнить, что ее дают не за конкретную книгу, а за литературную деятельность. Первую Нобелевскую премию по литературе вручили в 1901 году, когда еще были живы Чехов и Толстой, и жили после этого несколько лет, но ни тот ни другой премии не получал. Когда люди оценивают литературу, здесь очень много субъективности: это же не математика, не химия и не медицина. Премией Алексиевич недовольны те, кто не разделяет ее оценок и ее точку зрения. Ничего неожиданного в этом нет.
— Вас, как и Светлану Алексиевич, сложно «национализировать»: вы и русский, и американец, и француз одновременно. Нашу писательницу сейчас тоже делят Россия, Беларусь и Украина. Скажите, как нужно идентифицировать принадлежность творческого человека к той или иной культуре? По языку творчества, по цвету паспорта?
— Я не очень понимаю, зачем это нужно делать в принципе. Так получилось, что я родился во Франции, вырос в Америке, а живу в России. Человек идентифицирует себя сам — важно, кем он себя чувствует, и не важно, какой у него паспорт и даже какой национальности его родители. Главное то, как он сам себя ощущает. А все эти разговоры относительно «наш-не наш» не имеют никакого отношения к реальной литературе, а имеют отношение к насущным острым политическим вопросам и предпочтениям.
— А вы кем себя чувствуете? Вы русский человек?
— В моем случае это довольно сложный вопрос: ?я не могу сказать, что чувствую себя на сто процентов кем бы то ни было. Во многом ощущаю себя французом, во многом — американцем и не очень чувствую себя русским. Это не хорошо и не плохо, так сложилась жизнь. Я приехал сюда, когда мне было девятнадцать лет, к тому времени уже сформировался как человек и плохо говорил по-русски, поэтому ощущения принадлежности по отношению к России у меня нет. Это не значит, что я не люблю русское. Я очень многое русское люблю — и сильнее всего как раз литературу, но больше чувствую себя французом и американцем.
Отчасти я космополит — гражданин мира, хотя в нашей стране это слово, как правило, всегда имело отрицательный оттенок. «Космополит» в России — значит не патриот, значит, не любит свою страну. Я же вкладываю в это понятие позитивный смысл, я чувствую себя принадлежащим не только одной стране, и это хорошо.
— Создается впечатление, что большая часть суши снова закрывается занавесом, отвергая все инородное как чужое. Скажите — почему? Почему люди не хотят воспринимать что-то новое?
— Сейчас происходят довольно сложные вещи. Скажем так, после того как перестал существовать Советский Союз, когда разрушилась империя — ?Россия в одночасье оказалась уже не супердержавой, и мир стал смотреть на нее как на второразрядную страну. У людей, которые привыкли считать себя великим, особенным народом, начала накапливаться обида, чувство, что их больше не уважают и не берут в расчет, а поведение Запада только подтверждало это. Запад давал понять: вы проиграли холодную войну, теперь сидите и не возникайте со своими претензиями. Вот так у народа и родилось чувство обиды, на котором грамотно начали играть разные политические деятели. Кроме того, к власти пришел Путин — человек, который отстаивает на международной арене интересы России и дает понять остальному миру, что с Россией нужно считаться. Что тоже отразилось на сознании людей. Я думаю, это связано с комплексом неполноценности, ?с боязнью, что «нас не уважают», — отсюда и реакция, отсюда и желание отмежеваться от остального мира.
— У белорусов сейчас стремительно растет национальное самосознание: мол, мы не Россия, мы не русские — мы белорусы. Вы знаете отличия Беларуси от России? Чем россияне отличаются от белорусов?
— Не могу сказать: вашу страну я знаю слишком плохо — в Беларуси бывал очень немного, недолго, и то только в Минске, так что судить о белорусах мне не представляется возможным. Но если говорить об украинцах, которые тоже русским вроде бы очень близки, тут точно могу сказать, что они не такие, как русские. А если спросить, чем отличаются, то здесь возникают трудности в определениях. Когда начинаешь перечислять какие-то качества, характерные для одного народа, оказывается, они характерны и для других. Есть такие особенности, свойственные далеко не всем нациям: например, чувство самоиронии у англичан совсем нехарактерно для русских. Но поскольку я совсем не знаю белорусов, то не могу ответить на ваш вопрос.
— Почему при всех возможностях вы не стали делать журналистскую карьеру в Америке, а сосредоточились на России? И — где легче пробиться, где легче работать?
— Когда я приехал в Союз в возрасте девятнадцати лет, очень скоро стал невыездным, да и журналистом быть не собирался. Я был невыездным более ?30 лет — собственно, эту «графу» сняли ?с меня только благодаря приходу к власти Горбачева. В Америку поехал ?работать в 1991 году, чтобы делать совместную программу с Филом Донахью. Это было на канале CNBC. Программа оказалась очень успешной. Но через шесть лет сменился президент канала. Он предъявил нам определенные претензии и потребовал, чтобы в дальнейшем мы согласовывали, кого хотим пригласить в шоу, о чем будем гово-?рить, — словом, желал контроля, похожего на цензуру. Мы отказались, в результате чего наш контракт не был продлен, и я остался без работы. Знакомый агент, который хотел и мне помочь, и сам заработать, искал мне работу, но оказалось, что ни один из крупных американских каналов меня не берет, и не берет потому, что когда-то я был опасным для них пропагандистом, а они этого не простили. В Америке у меня не оказалось работы вообще, а в России была. Так что это основная причина, почему не состоялась моя журналистская карьера в Америке. На мой взгляд, то, что я делаю в России, я не мог бы делать в Америке. Та популярность, которую я здесь имею, и то уважение, которым я пользуюсь здесь, — это довольно редкое явление, и я не думаю, что мог бы получить то же самое в Америке.
— Владимир Владимирович, при вашем статусе и в вашем возрасте вы можете позволить себе говорить все, что думаете. Вы используете эту возможность на сто процентов?
— На сто процентов эту возможность не использует никто, по крайней мере на телевидении, и не всегда можно, и не всегда следует ее использовать. Все-таки журналистика не заключается в том, чтобы говорить только то, что ты думаешь. Свобода слова, особенно у журналистов, предполагает некоторую ответственность. Ты можешь считать человека идиотом и мерзавцем, но это не значит, что это нужно произнести в эфире. Могу сказать только вот что: благодаря положению, которого я достиг, я могу делать ту работу, которую хочу и которую считаю важной. И это то же самое, что на сто процентов говорить, что думаешь.
— Назовите самое нелепое, по вашему мнению, из произошедшего за последнее время в России: закон, постановление, событие?
— Есть ряд законов, которые представляются контрпродуктивными и плохими для страны. Скажем, то, как используется закон об иностранных агентах, и то, что произошло с фондом Дмитрия Зимина как следствие этого закона (благотворительный фонд Дмитрия Зимина «Династия», занимающийся поиском и поддержкой талантов в области естественных наук, был включен в список иностранных агентов, после чего Зимин прекратил финансирование и принял решение о самоликвидации фонда. — Прим. «Большого»). Или закон Димы Яковлева, который лишил детей, страдающих теми или иными физическими недостатками, шанса быть усыновленными американцами. ?Я считаю, что это самый отрицательный из последних законов, но если покопаться, то легко можно найти и другие.
— Сегодня Россию ругают за многое. А что вас радует в современной России?
— На сегодняшний день — почти ничего. Сейчас в России тяжелое время, довольно консервативное, шовинистское, экономически тяжелое, и это еще не конец. Но меня радует молодежь. Молодежь, с которой я встречаюсь, когда выступаю в университетах или публично. Так получается, что порой девяносто процентов публики, которая приходит на мои выступления, это именно молодежь — яркая, интересующаяся, живая. Вот она меня безусловно радует, и в современной России это, пожалуй, единственное.
— Вы говорили, что давно хотели взять интервью у Собчак, но вам мягко давали понять, что на «Первом канале» это невозможно. А в чем еще, в вашей работе и творчестве, вы ограничены благодаря действующему укладу в России?
— Я не могу сказать, что меня ограничивают. На федеральных каналах есть определенное представление о людях, которым эфир давать не следует. Я знаю этих людей, не хочу называть фамилии, однако, имея небольшое воображение, эти фамилии можно угадать довольно точно. Это точка зрения власти, и, коль я работаю на федеральном канале, у меня есть выбор — или принять эти правила, или уходить. Поскольку это, пожалуй, единственное, в чем меня ограничивают, то я иду на этот компромисс, ведь без компромиссов невозможно работать нигде. Это часть жизни. Но очень важно отдавать себе отчет в том, что это компромисс, и следить за тем, чтобы компромисс не превратился в предательство своих принципов.
— Какое самое тяжелое интервью, которое вы брали? С кем?
— Самое тяжелое интервью было с Ириной Яровой. С самого начала стало понятно, что человек пришел не для того, чтобы отвечать на наши вопросы, а чтобы приложить меня лично. Интервью оказалось очень сложным. Иногда были неудачные интервью, иногда у меня что-то не получалось — ?и это было неприятно. Но если говорить о самом тяжелом моем собеседнике, то это Яровая, определенно.
— Несмотря ни на что, вы держались блестяще. Вы производите впечатление крайне спокойного, рассудительного человека. Даже ваши собеседники, кажется, начинают говорить размереннее и обстоятельнее. Что выводит из себя Владимира Познера?
— Я вам не скажу, потому что совершенно не хочу, чтобы об этом знали и этим пользовались. Могу только отметить, что бывают моменты на грани, когда я должен сдержаться, потому что моя профессия требует владения собой. А если не владеешь — то надо из этой профессии уходить.
— А почему вы не «уходите из профессии»? Что заставляет вас продолжать работать? Зачем вам это? Вы же можете уже позволить себе тихо выращивать виноград на французской ферме…
— (Смеется). Я очень люблю эту работу, это, если угодно, смысл моей жизни, не единственный — но смысл. Я обожаю то, что я делаю. Я счастлив тем, что нашел свое. Очень многие люди так за свою жизнь и не узнают, для чего они, собственно, живут на этом свете и что действительно является их призванием. Люди ищут, ищут, чаще всего не находят. Некоторые несчастны и живут мечтами о пенсии, другие из-за этого начинают пить, бить жену и плохо обращаются со своими детьми. Мне посчастливилось найти свое занятие, понять, что я делаю на этой планете. Почему же вдруг я перестану этим заниматься?
— Вас не напрягает, не раздражает общение со многими людьми? Вас ведь сложно удивить, редкий собеседник может дать вам что-то, о чем вы еще не знаете.
— Нет, это не так. Мне интересен всякий человек: не потому, что он мне может рассказать что-то, чего я не знаю, хотя и это может быть. Я очень люблю разговаривать с людьми. Я нахожу, что люди мне откровенно интересны. Каждый человек не похож на другого, и для меня, как для журналиста и пишущего человека, это очень интересно. Я встречаюсь с человеком не для того, чтобы он меня удивил, не для поиска информации — не это является причиной моих встреч, хотя бывает и такое. Есть множество людей, которые знают вещи, о коих я не имею представления, но в общем и целом мне интересен сам человек.
— Вы атеист. Расскажите, как атеистам бороться со страхом смерти? Ведь гораздо легче жить, зная, что попадешь в рай, а не в небытие.
— Я согласен с вами, по-настоящему верующим людям гораздо легче. Однако если ты очень сильно боишься смерти, то вряд ли сможешь быть атеистом, потому что будешь искать нечто, что поможет тебе справиться с этим страхом. Я смерти не боюсь. Я не то чтобы хотел умереть — нет, конечно же. Но с этим страхом нужно учиться справляться. Умирать я хотел бы быстро и без страданий — и так, чтобы не оказаться человеком, который не может самостоятельно ходить в туалет и становится для всех обузой. Я четко понимаю, что нет ничего потом, хотя иногда хотелось бы верить в то, что жизнь смертью не кончается. И если бы религия была чуть более тонкой, была бы проще и не делила все на рай и ад — то верить было бы легче. Но даже если я ошибаюсь и рай существует, то я точно буду в аду, потому что все мои друзья там.
— Наше интервью выйдет в декабре. Какой подарок вы бы хотели на Новый год? Может, какого-то собеседника, который все не дается вам в руки?
— (Смеется). Я очень люблю музыку и литературу — и это для меня лучшие подарки. Еще коллекционирую модели автомобилей, но лишь определенной фирмы — CMC и в определенном масштабе — 1:18. Только у меня их очень много, и если кому-то придет в голову дарить, то нужно спросить, какие у меня уже есть. Да и кроме того, они не дешевы. Обожаю винил, но и тут надо быть осторожным, потому что у меня очень большая коллекция и можно попасть впросак. А вот книги мне дарить вообще не советую. Сложно найти какую-то замечательную книгу, которой у меня нет, а если она не замечательная, так лучше ее и не дарить.
Было бы хорошо, если бы в качестве подарка мне предложили взять интервью у человека, с которым никак не получалось поговорить. Больше всего я мечтаю видеть собеседником Леонардо да Винчи, но из этого ничего не выйдет. На втором месте — Шекспир, но тоже поздновато. А из ныне живущих я бы очень хотел взять интервью у Владимира Владимировича Путина. Может, он сделает мне этот новогодний подарок, я буду очень ему благодарен за это…
Творческий вечер ?Владимира Познера ?состоится 25 февраля ?в 19:00 во Дворце Республики (Минск)
