Вопрос: Добрый вечер, Владимир Владимирович. Мы приехали из Екатеринбурга.
В. Познер: Я еду завтра туда. Там открывается музей Ельцина.
Продолжение вопроса: К вам очень много вопросов, но я бы хотел вернуться к разговору о поэзии, в частности о поэтических переводах. Вот вы затронули эту тему. Так случилось, что лично мне довелось принять участие в издании альбома – переводы песен, стихов Высоцкого на английский язык. Вот эта книга, я передаю ее вам в дар. И хочу попросить вас высказаться – как вы считаете, насколько допустима степень свободы в переводе поэзии? Как далеко можно уходить от оригинала? Или как близко нужно быть к тем строчкам, которые написал поэт?
В. Познер: ну давайте так. Есть поэт, который написал стихи. Значит, если вы переводчик, то ваша задача – передать эту поэзию на своем языке. Эту поэзию. Не другую поэзию. Не свою поэзию, а эту поэзию. Поэтому, скажем, такой великий поэт как Пастернак, переводя Шекспира, практически делал его Пастернаком. Потому что его талант настолько силен, что он ничего с этим делать не мог. С другой стороны, такой поэт как Маршак – конечно не таких масштабов как Пастернак – переводил, но порой не хватало поэзии. Есть редкие случаи, ну скажем, Лозинский. Если вы знаете итальянский и сравните перевод Лозинского с оригиналом Данте – то вы поразитесь, насколько это поразительно точно. И я думаю, что мы позволяем себе вольности от бессилия. От того, что мы не можем сделать это. Иногда можно очень точно, особенно короткие стихи. Но вообще это дико трудная вещь, дико трудная! Поэтому все-таки если ты переводчик – то твой долг суметь как можно точнее передать оригинал со всей его поэтической прелестью. Но если, скажем, по-французски все ударения на последнем слоге – то по-русски это невозможно сделать! Потому что по-русски – скачут ударения. Если по-английски масса слов – однозначных, то есть односложных, то на русском их очень мало. И поэтому английская строка – короткая и там много слов. И мы не можем это передать никак, что-то выбрасываем, не вмещается. Я не хочу тут вдаваться в технику стиха и поэтического перевода, но есть неодолимые трудности. Просто их невозможно преодолеть. Но нужно стремиться к этому.
Но самое печальное – другое. Что вот мы сделали, и мы счастливы, и нам кажется, что здорово, и действительно здорово, но – сегодня. А через 50 лет – уже не здорово, потому что наш язык-то меняется, а оригинал – не меняется. Оригинал как был, так есть. Вы попробуйте прочитать переводы Шекспира старые – это невозможно. Так по-русски не говорят. Надо переводить заново. Так что мы делаем такую работу, которая нужна только ненадолго. То есть это совсем тяжелая вещь.
Продолжение вопроса: У нас была возможность 15 лет назад с вами познакомиться, я была режиссером программы «Без галстука», вы были нашим гостем без галстука, но я к сожалению не участвовала в съемках, только на монтаже работала с вашим материалом, была режиссером вашей программы. И мне тогда запомнился очень один эпизод – когда вас снимали за кулисами программы «Времена», вы готовились к синхрону, и был такой очень короткий вопрос, вас спросили – вы волнуетесь? Вы ответили – я не то чтобы волнуюсь, я трясусь, мне страшно. Меня тогда это поразило, вы уже тогда были монстром, телевизионным эталоном для многих моих коллег, и я увидела, что вы по-настоящему не просто волнуетесь, а боитесь идти в эфир.
Вопрос у меня к вам такой: вы до сих пор боитесь? Это один вопрос. А второй – а чего вы еще боитесь?
В. Познер: Я боюсь акул. Очень. Ну если не говорить о таких вещах, как здоровье моих близких – да, я до сих пор боюсь, я очень сильно волнуюсь, и я понимаю, что в тот день, когда я не буду бояться и волноваться, – это значит все, пора будет сказать «пока», и я на этом закончу. Это же ведь адреналин, потому что ты никогда не знаешь, что будет. Прямой эфир – это не мне вам говорить, это такая вещь, когда вообще ничего никто не понимает, что будет через секунду, а это я люблю, потому что это и есть телевидение.
Вот. А так чтобы бояться… Я боюсь тупости, я боюсь масс, я себя очень неуютно чувствую на стадионе. Я не люблю вот это – когда тебя несет толпа и ты ничего не можешь сделать. Вот этого я боюсь. Но вообще я мало чего боюсь. Я когда-то дико боялся летать. Прямо катастрофически! И пришел к выводу, что, видно, мне надо работу менять, потому что невозможно – или преодолеть, и в какой-то день странным образом просто перестал бояться и все. И теперь, когда трясет там всех, я говорю – успокойтесь, все нормально. Это странная вещь.
Но если так очень серьезно, то действительно – очень боюсь акул.
Вопрос: У меня всего лишь три коротких вопроса.
В. Познер: Как насчет одного?
Продолжение вопроса: Имеет ли ваша передача иногда давление цензуры? Можете ли вы критиковать президента?
В. Познер: Нет. Нет. Не могу. Давайте реально называть вещи, своими именами. Первый канал – государственный канал. Ну, на 49%, но мы все понимаем, что на самом деле… Я не работаю на Первом канале, я не в штате. У меня нет кабинета, ничего. Они покупают программу, которую я делаю. В этом есть определенные правила игры.
Я их могу принять – могу не принимать. Я могу идти на компромисс или не идти на компромисс. Например, я не могу пригласить, скажем, Навального в свою программу. Ну не могу его пригласить, хотя хотел бы. Не потому что он мне симпатичен – вообще он мне антипатичен, но это ньюсмейкер, это человек, который привлекает внимание и так далее, и я считаю, что зритель имеет право его услышать. Это моя задача. Я понимаю, что не могу, я разговариваю, предположим, с генеральным директором и говорю: «Кого еще я не могу пригласить?». Вот выясняется, предположим, пять человек. Я говорю – хорошо, я согласен, пять человек, но не больше. Если больше, то я уже, пожалуй, не буду это делать.
Теперь насчет Путина. Я могу, и неоднократно говорил – я не согласен с политикой Путина. Особенно внутренней. Я говорил это публично. И – ничего. А материть его, как, например, иногда это делают на «Эхе Москвы», я не могу. И не хочу. Я не считаю, что в этом есть какая-то журналистская доблесть. Я могу сказать – я считаю, что за время правления Путина, особенно его третий срок, резко сократилось развитие демократии в России, мне не нравится, как развивается экономика, а все-таки он принимает окончательные решения, – и ничего. То есть что-то, что связано с реальностью и что я говорю как нечто объективное, а не как желание выразить свою оппозиционность. Я не оппозиционер, я журналист. Это разные вещи.
Продолжение вопроса: Второй вопрос тоже короткий. Вы человек многих культур и наверное многих национальностей. Не могли бы себя описать?
В. Познер: Нет, не могу себя описать. Хотя коротко – могу. Я дворняжка. Я не чистопородный. Во мне разные породы, но когда много пород – это называется дворняжка.
Продолжение вопроса: Вы француз.
В. Познер: Ну я себя чувствую в наибольшей степени, но я понимаю, что не только, конечно.
Продолжение вопроса: Третий, последний вопрос у меня самый короткий. Вы упомянули свой смысл жизни.
В. Познер: Я сказал, что для меня смысл жизни – это понять, кто ты. И тогда уже найти себя в том, что ты делаешь, в своих детях, в своих близких, в своей жене или в своем муже. Но для этого надо себя понять, кто ты такой. Вот это – смысл жизни, и для меня это счастье.
Вопрос: Вопрос будет не религиозным, а философским.
В. Познер: В отличие от всех остальных (смеется).
Продолжение вопроса: Недавно в одном интервью вы сказали, что вы серьезно читали Библию и Новый Завет. Вот Новый Завет. Это история, освещены многие важные вопросы. Если бы у вас была возможность получить ответы на некоторые, самые важные для вас вопросы об истории Христа, например – какие это были бы вопросы?
В. Познер: А кто должен был бы отвечать на них?
Продолжение вопроса: ну вот у вас есть источник информации достоверной, и вы могли бы узнать ответы на вопросы.
В. Познер: Вы знаете, вот я отвечу вам не совсем так, как, может быть, вам бы хотелось, но тем не менее. Тут недавно спрашивали меня (на сайте pozneronline.ru – ред.): если бы вы могли быть на каком-то историческом событии, но не могли бы его менять – очень важная ремарка. На любом, которое было когда-либо. Я долго думал, потому что сколько же было потрясающих событий. И сказал – я бы хотел быть на разговоре Христа с Понтием Пилатом.
Вопрос: Владимир Владимирович, спасибо за вечер, у меня к вам такой вопрос о событиях в Париже. Может быть, вы видели в одной из социальных сетей, которая больше популярна в Москве и в Питере, была целая баталия. Люди поставили на свою аватарку, главную фотографию профиля, флаг Франции в поддержку этой страны. Они выражают таким образом соболезнования тому, что произошло в Париже. И общество в этой самой социальной сети, как и на телеканалах сказали, разделилось на две части. «А где вы были, когда упал российский самолет?». И такая жестокая дискуссия началась, что и те и другие проявили себя в крайней мере.
Это – крайняя нетолерантность нашего общества? Что это такое?
В. Познер: Ну смотрите как. Во-первых, если вы вспомните, когда произошла эта катастрофа с нашим самолетом, ведь поначалу мы категорически говорили, что это не теракт. Мы это утверждали, не допуская вообще никаких сомнений. Поэтому в принципе никакой реакции и не могло быть – ну случаются катастрофы с самолетами. Это не то что они жертвы – ну это вот такая беда: бывает, падают самолеты. И этот упал. К тому моменту, когда стало понятно, что это теракт и мы признали это – уже в Париже случился теракт, уже это было. Чтобы люди не были голословными, ведь к нашему посольству сотни людей приносили цветы. Поэтому нельзя сказать, что этого не было, другое дело – почему мы не показывали. Но это было. Просто неудачно сложилось в этом смысле, да? И особой дискуссии быть не может.
Я бы хотел спросить другое. Вот когда был теракт в Ливане – мы с вами несли цветы? Нет ведь. Когда происходят каждый день в Ираке, в Дамаске теракты – мы что-нибудь несем к иракскому посольству, нет? К сирийскому. Нет же. Вот это странная штука. Мы конечно не скажем, но про себя подумаем – это ж не французы… Понимаете? То есть мы сами немножко расисты, а иногда и не немножко.
И по отношению к нам – есть люди, которые точно так же думают. Ну русские, чего там. Понимаете? Я понимаю, почему развернулась эта дискуссия. К сожалению, во всех этих дискуссиях часто не хватает просто спокойного голоса – такого, который мог бы объяснить, почему это происходит, не оправдывая ничего. А просто объяснить. Ну конечно интернет – вещь замечательная, и конечно эти соцсети – люди могут выражать свое мнение, но опасность есть в том, что… хотя нет опасности, люди должны себя выплескивать.
Следующая наша встреча будет не в четвертый понедельник декабря, а будет в предпоследний, потому что 29 декабря я буду находиться в Нью-Йорке. Значит скорее всего встреча будет 22-го. То есть в предпоследний вторник – это будет последняя встреча в этом году. В январе скорее всего не будет, потому что во второй половине января у меня съемки в Испании. Мы сейчас снимаем фильм об Испании. В январе вы сможете увидеть наш фильм об Израиле, который называется «Еврейское счастье», он будет идти в дни каникул, причем в хорошее время. Советую посмотреть, довольно забавный этот фильм.
Что касается Испании, то конечно очень мне интересно. Две вещи расскажу совсем коротко. Первое – и это уже проверено – когда вы находитесь в Испании, где бы вы ни находились – в большом ли городе, на дороге, в маленьком – если вы ищете что-то – какое-то здание, какой-то адрес, вы останавливаетесь и спрашиваете, правда, там никто не говорит по-английски, почти никто – вы кое-как объясняете, то эти люди в ответ садятся в машину свою и говорят – езжайте за мной. Это поразительная вещь! Если в Мадриде – говорят, ну пойдемте, я вас провожу. Этого нигде нет! Ни в Америке, ни во Франции, ни в Италии, ни в Германии, ни в Англии – это просто поразительная вещь. Это первое. А второе – это как они дают тебе сигарету. Значит, если вы попросите испанца – если он к вам хорошо относится – сигарету, он достанет одну, положит на ладонь и на ладони протянет. Мы конечно думаем – ну жила, а? Ему пачку жалко. Нет. Это признак уважения. Он выбирает для вас сигарету, кладет ее на ладонь.
Я к чему это говорю? Что ведь мы все время смотрим на всех со своей колокольни. Мы сразу переводим на свой лад. А-а-а, вот что это значит! А это ничего такого не значит. Вот в этом-то весь интерес, когда постепенно ты начинаешь понимать, что ты ничего не понимаешь.
Из выступления Владимира Познера в «Жеральдин» (24.11.15).
При использовании текста активная ссылка на сайт «Познер Online» обязательна!
