Известный российский журналист рассказал «?Казанскому репортеру»? о цензуре, своих творческих вечерах, пока нереализованной мечте и о том, когда ему в последний раз было стыдно.
— Владимир Владимирович, ваши творческие вечера для вас – это, в первую очередь, возможность высказаться или получить обратную связь от зрителей?
— Скорее всего, второе. Я езжу по стране и от того, какие вопросы мне задают, получаю важную для меня информацию. Но я не могу сказать, что и первое не имеет значения. Когда я отвечаю на вопросы и говорю о своих взглядах, я надеюсь, что они могут оказаться полезными, интересными, по крайней мере, смогут побудить людей думать над какими-то вещами, о которых они раньше не думали. Так что тут почти что фифти-фифти.
— Вы можете взглянуть на то, что происходит в стране, глазами ваших поклонников?
— Я не уверен, что их всех можно назвать поклонниками. Среди тех, кто приходит на мои творческие вечера, поклонники наверняка есть, но есть и люди, для которых я лишь представляю интерес. Конечно, такие встречи дают мне некоторые представления, но только некоторые. Все-таки, когда бываешь во многих городах и видишь, что все время возникает один и тот же вопрос, это о чем-то говорит. Есть и другие источники информации, но это, безусловно, источник настроений.
— Какие вопросы вам чаще всего задают?
— Например, о патриотизме. Это вопрос, который, волнует людей. Вопросы о завтрашнем дне, куда идет Россия, чего ждать, не надо ли уезжать.
— Можно сделать какие-то выводы, ориентируясь на эти вопросы?
— Разумеется, можно, только не надо их переоценивать. Многие люди чувствуют себя неуютно, многим не хватает ощущения того, что они знают, что будет завтра. Есть некоторая растерянность.
— Вы сказали, что на творческих вечерах задают вопросы о том, стоит ли уезжать из страны. А если бы вас попросили обратиться к молодым людям, которые решили остаться в стране, и поддержать их, что бы вы им сказали?
— С людьми надо говорить откровенно. Говорить ту правду, которую ты считаешь правдой. Все зависит от того, что, собственно говоря, человек хочет. Я всегда говорю: если есть желание – всего можно добиться. Идея, что где-то легче, существует. Но рвать свои корни и оказаться в совершенно чужих обстоятельствах – дело сложное. Я понимаю, когда люди уезжают потому, что больше не могут жить так, как живут. Или боятся, когда их преследуют. Я понимаю, что наиболее авантюрным людям просто интересно куда-то поехать, попробовать с нуля. И все это нормально. Чего я не понимаю, так этого того, что нужно заниматься приободрением. Почему не остаться? Какие причины? Почему считается, что где-то будет лучше?
Бывает, что человек хочет уехать, потому что не видит своего завтрашнего дня. Здесь нужно разговаривать. Нет единого рецепта. Я могу привести разные примеры, когда в самых тяжелых обстоятельствах можно многого добиться. Я могу помочь людям расширить кругозор, чтобы они имели представление о том, что их там никто не ждет. Без них обходились до сих пор и обойдутся дальше. Вы должны понимать, что вас тянет. С каждым надо разговаривать на эту тему отдельно.
— В одном из интервью вы сказали, что в России и в других странах жителям навязывают врага, потому что он отвлекает и снимает ответственность с власти. Сейчас федеральные СМИ России сделали врагом США. Как вы думаете, могут ли власти сменить этого врага в ближайшей перспективе?
— Исламский экстремизм уже рассматривается как враг. ИГИЛ также рассматривают в качестве врага. Но то, о чем вы говорите, – это политика. Если из-за явных террористических угроз Россия сможет сотрудничать с тем же Западом, то постепенно образ врага будет отступать, потому что это не будет в интересах государства.
Но я говорил и говорю, что в определенные моменты для государства выгодно определенным образом настроить население. Особенно когда жизнь становится труднее и нужно объяснить, почему. Тогда способ указать на внешнего врага, на ту страну, из-за которой нам хуже живется, снимает ответственность с власти: не она виновата, а враги. Я не думаю, что может возникнуть другой придуманный враг, потому что ИГИЛ и терроризм – это реальные вещи. А то, о чем мы с вами говорим, будет продолжаться какое-то время, потому что очевидно, что качество жизни в России в ближайшее время улучшаться не будет.
— Вы как-то сказали, что отличаетесь от многих других журналистов тем, что «пытаетесь быть журналистом», а именно не занимать чью-то сторону, быть объективным и т.д. За все время существования программы «Познер» эфир на центральную часть России трижды обрезали. Про существование стоп-листов на Первом канале также известно. Если бы меня поставили в такие условия, я бы задумался, стоит ли мне продолжать работу на этом канале. Каково вам осознавать, что вы иногда не можете профессионально работать?
— Давайте будем разделять вмешательство в мою программу, которое действительно было три раза и которого не было уже очень давно и не будет, и то, что мне нужно согласиться с тем, что Первый канал, будучи полугосударственным каналом, а на самом деле государственным каналом, не желает, чтобы в его эфире появились какие-то определенные люди. У меня есть несколько вариантов: хлопнуть дверью или делать программу на каком-нибудь канале, который смотрят три с половиной человека. Либо сказать, что я готов идти на этот компромисс, потому что я имею возможность говорить что хочу и приглашать кого хочу.
Если мне кто-нибудь в России или в любой другой стране покажет большой телевизионный канал, где журналист может все, что угодно, я буду очень признателен и пойду наниматься туда на работу. Но боюсь, что мне не покажут. Я работал в Америке и знаю, что всегда есть ограничения. Всегда.
Во всем мире есть правило: чем меньше ваша аудитория, тем больше свободы. Когда вы вещаете на очень большую аудиторию, то встречаются такие преграды. Важно для себя решить, на какой компромисс я пойду. Вот за этими пределами я не пойду. Мне закрыли программу в Америке примерно по тем же соображениям, так что да, это неприятно, но жизнь так устроена.
— Вы идете на компромисс для себя или для зрителей?
— Я ведь работаю для зрителя. То, что я встречаю от него, в том числе, когда езжу по стране, – это невероятно радостная для меня вещь, потому что я встречаю благодарность. Я понимаю: то, что я делаю, – востребовано. Для меня это крайне важно, иначе моя работа не имеет смысла. Поэтому я иду на компромисс и для себя, но смысл работы – для других. Этот компромисс, о котором мы с вами говорим, достаточно ограничен. Никаких стоп-листов, кстати говоря, нет. Их не существует. Есть генеральный директор Первого канала Константин Львович Эрнст, который требует, чтобы я ему говорил, с кем я собираюсь делать интервью. И это его право. Он может сказать, что вот этого я не хочу. Таких людей наберется семь человек. С этим я могу жить.
— Что, по-вашему, страшнее: цензура или самоцензура?
— Пожалуй, самоцензура. Цензура – ясная и понятная вещь. И главное, что ты не несешь ответственность за это. Ты должен предъявить свой материал цензору, он что-то запрещает, что-то разрешает, но ты тут ни при чем. А самоцензура – это когда ты сам решаешь, что на всякий случай лучше не говорить, чтобы обезопасить себя, чтобы не подвергать себя наказанию…
— А не идет ли это все от цензуры?
— Нет. Цензура – вещь официальная. В СССР была цензура. Ты должен был нести свой материал в кабинет, где сидел человек, у которого была книжка, в которой написано, что можно, а главным образом, что нельзя. Была печать, красный карандаш, синий карандаш.
Самоцензура идет от опасения, как бы чего не вышло. Это совсем другое и, конечно, гораздо хуже.
— В пятницу в Казани прошло заседание общественной коллегии по жалобам на прессу, на нем обсуждали жалобу студентки, которую оскорбил текст журналистов Ксении Собчак и Антона Красовского. Заседание больше походило на ток-шоу. Как вы считаете, нужен ли такой орган?
— Я являюсь ее членом. Я не был в пятницу на коллегии, но на тех заседаниях, на которых я был, я ее абсолютно поддерживаю, потому что те жалобы, которые мы рассматривали, были полностью оправданы. Должен быть какой-то орган, пусть и не имеющий реальной власти, который может морально что-то высказать. В эту коллегию входят уважаемые журналистами люди. Они могут высказать чрезвычайно взвешенное мнение по поводу поступившей жалобы. Люди за это не получают зарплату, тратят свое время. Это можно только приветствовать.
— Владимир Владимирович, когда вам в последний раз было стыдно?
— Для стыда, как я понимаю, есть две области: сугубо личная (и это никого не касается) и профессиональная. Так вот в профессиональной области мне очень давно не было стыдно. С тех пор, как я ушел из Гостелерадио СССР и уехал работать в Америку – это было в 1990 году, – я не могу вспомнить профессионального поступка, за который мне было бы стыдно. Бывало, что программа не получилась, но это не повод для стыда. А чтобы у меня было ощущение, что я соврал, был нечестен, необъективен, такого не было.
— У вас есть мечта, которую до сих пор не удалось воплотить в жизнь?
— Конечно, есть. Я очень хотел делать программу, которую я для себя называл «ВВП» – весьма влиятельные персоны. Программа международная, которая представляет из себя часовое интервью с людьми, деятельность которых изменила жизни миллионов людей. Среди них есть очень известные, тот же Горбачев, но есть и малоизвестные или совсем не известные большинству. Например, французский врач, который придумал противозачаточные пилюли и изменил жизни миллионов человек. Вот что такое влиятельный человек, как это получается, что это за люди? Вот такая у меня мечта. Но пока что я не могу найти финансирование, а это довольно дорогая программа. Поэтому эта мечта остается мечтой, и я был бы удивлен, если мне все-таки это удалось пробить, но я стараюсь.
— Я читал, что среди огромного числа ваших собеседников вас очень поразила режиссер Рената Литвинова, вы ее назвали одной из ваших любимых женщин. Кто еще произвел на вас впечатление своей необычностью?
— Вы знаете, вопрос, может быть, даже не в необычности, а в том, как они отвечали на вопросы, и что я чувствовал. Гайдар был таким, Чубайс, академик Владимир Скулачев, посол США в России Джон Байерли. Наберется довольно много, с ходу мне трудно ответить на ваш вопрос. Было немало людей, которые вообще оказались совсем не такими, как ты думаешь. Когда они открываются, не играют в игру, а просто бывают естественными, то, как правило, это очень интересно.
— Насколько я знаю, вы бы хотели взять интервью у Леонардо да Винчи…
— Да, он на первом месте.
— А если говорить о ныне живущих?
— Путин.
— Надеюсь, рано или поздно мы его увидим в вашей программе. Спасибо.
Текст и фото: Вадим Мещеряков, Олег Иванов для сайта «?Казанский репортер»?