Владимир Познер: «Я думаю о том, что я говорю, и для чего говорю, потому что понимаю, что я влияю на огромное количество людей»

Би-би-си: Пол из США прислал вам такой вопрос. Я смотрел ваши передачи с Филом. Вы защищали Советский Союз, где не было свободы. А сейчас вы на чьей стороне?

Владимир Познер: Я не знаю, к сожалению, о каких программах он говорит. Дело в том, что первые мои программы с Филом Донахью — это были телемосты. Это были 85-й и 86-й годы. Первый — Ленинград-Сиэтл, второй — Ленинград-Бостон — женщины с женщинами. Потом в сентябре 91-го года я переехал в Соединенные Штаты и в течение шести лет вел программу два раза в неделю на кабельном канале CNBC, которая так и называлась «Познер и Донахью».

Могу сказать совершенно точно, что, начиная с 91-го года, конечно, я Советский Союз не защищал. Более того, эти программы не были никак связаны с Советским Союзом. А вот если речь идет о телемостах, то я бы ответил таким образом. Это было время гласности, время Горбачева, и я защищал те моменты, которые я считал правильными. Я не могу сказать, что я защищал Советский Союз, но я пытался объяснить американскому зрителю какие-то вещи, которые, на мой взгляд, неправильно понимали в США.

На чьей я стороне? Этот вопрос для меня тоже непонятный. Советского Союза уже давно нет, поэтому быть на его стороне я никак не могу. Считаю ли я, что Советский Союз был такой политической организацией, которую я бы сегодня поддерживал? Не считаю. Более того, может быть, Пол знает, что в 90-м году в Соединенных Штатах вышла моя книга на английском языке Parting With Illusions («Прощаясь с иллюзиями»), в которой я объяснял, как я долгое время верил в идеи социализма, и в частности, некоторым целям Советского Союза. Постепенно эту веру терял, и это было очень болезненно, и, в конце концов, разочаровался. Так что это был процесс очень долгий.

Би-би-си: Игорь из России удивляется, как, так долго прожив за границей, вы все же умудрились поверить в идеи СССР.

Владимир Познер: Я так был воспитан своим отцом. Он уехал из Советской России в 14 лет, это был 1922 год. Он постепенно все более и более утверждался в том, что советский строй наиболее справедливый, наиболее правильный, что это новое общество. Не он один в это верил, очень многие в мире верили. И он меня воспитал именно так. В конце концов, он сумел вернуться в Советский Союз в 1952 году, взяв с собой свою семью — мою маму, меня и моего младшего брата, которые никогда не были раньше в СССР. И дальше я уже жил в Советском Союзе, совершенно не собирался заниматься журналистикой, хотел быть ученым, окончил биолого-почвенный факультет МГУ. Но потом только понял, что я по складу своему не ученый, довольно долго искал себя. Мне повезло, что я все же нашел то дело, которое мое, и которое я люблю.

Би-би-си: Николай Иващенко как раз спрашивает вас, как именно вы пришли в журналистику.

Владимир Познер: Я совершенно не знал, что я буду журналистом. Но уже где-то к четвертому курсу я понимал, что я не ученый. Я окончил этот факультет, но я понимал, что я не буду этим заниматься. К тому времени я начал увлекаться переводом поэзии, английской поэзии, в основном елизаветинского периода, первой четверти XVII века. Мне очень повезло, что каким-то образом некоторые мои черновики попали на глаза Самуилу Яковлевичу Маршаку, который в результате предложил мне стать его литературным секретарем. Два года я работал у Маршака, продолжая переводить и постигая тонкости этого дела благодаря Самуилу Яковлевичу. Но потом я понял, что хоть мне очень нравится, но это тоже не мое, всю жизнь я этим заниматься не хочу. И тут совершенно случайно мне позвонил один знакомый и сказал, что создается новая организация — АПН, агентство печати «Новости», они ищут людей со знанием языков, не может ли это тебя заинтересовать. Я пошел, встретился, мне задавали разного рода вопросы, и потом предложили должность старшего редактора.

Надо сказать, что в то время Самуил Яковлевич платил мне 80 рублей, а тут мне предложили 190. Разница существенная. Я был уже женат, у нас был маленький ребенок. Я согласился.

Назвать это журналистикой все же нельзя. Это была пропаганда. Потом я попал в журнал Soviet Life. Я бы не сказал, что вообще в советское время существовала журналистика так, как она понимается на Западе. Все же это была больше пропаганда. И в то же время это было связано с поездками по стране, знакомствами, написанием каких-то материалов. Потом я попал на радио… Но я просто понял, что журналистика — это то, что мне очень близко.

Би-би-си: Георгий из России спрашивает, кого бы вы могли назвать своими учителями? Я думаю, имеется в виду с большой буквы. Люди, которые повлияли на вас, на ваше мировосприятие.

Владимир Познер: Несомненно, Самуил Яковлевич. Он совершенно по-другому познакомил меня с русской литературой, научил понимать литературу, по-новому на нее смотреть, особенно на поэзию. Он в этом сыграл очень большую роль, и несомненно, очень сильно на меня повлиял. Когда я попал в журнал Soviet Life, там был такой главный редактор Юрий Сергеевич Фанталов, человек совершенно замечательный, искренний, честный, принципиальный. Он тоже очень много сделал для меня в смысле моего формирования. Конечно, в жизни я встречался со многими людьми, которые так или иначе на меня влияли.

Би-би-си: Наталья Левченко из России пишет: я читала ваши воспоминания о себе и о вашей семье. Там вы пишете, что, когда вы жили в США, члены семьи говорили на французском. Но вы говорите на русском совершенно без акцента. Как вам это удалось?

Владимир Познер: Моя мама была француженка, я родился в Париже, и у нас дома говорили только по-французски. Мама прекрасно говорила по-английски, но дома было заведено говорить по-французски. Благодаря этому, французский — мой первый родной язык. Потом я долгое время жил в США, поэтому я говорю как американец из Нью-Йорка.

Би-би-си: А русский как вам дался?

Владимир Познер: Вы знаете, мне кажется, что это вопрос определенных способностей. По линии отца все говорили на нескольких языках, и говорили очень хорошо. Папа говорил по-русски, по-французски без акцента, по-немецки без акцента. По-английски было понятно, что он не англичанин и не американец, но кто он, понять было трудно. Кроме того, он говорил неплохо по-испански. У него были две сестры. Старшая — Елена Александровна — мало того, что говорила превосходно по-русски, по-английски, по-французски и по-немецки. Когда она в 55 лет переехала в Италию, в которую влюбилась, через пять лет она сдала экзамен, позволяющий ей преподавать итальянский язык в итальянской средней школе. Речь идет, конечно, о языковых способностях, которые у меня тоже, наверное, есть.

Би-би-си: Сейчас есть модное такое слово — самоидентификация. С какой страной вы себя идентифицируете?

Владимир Познер: Я вам сначала расскажу смешную историю, а потом серьезно отвечу. Я как-то оказался на одном корабле вместе с Шимоном Пересом. Он тогда не был президентом, но был высокопоставленным человеком. Это интереснейший человек, опытнейший. Как-то он пригласил меня поужинать. И я ему сказал — может быть, вы мне поможете. Я родился во Франции, от француженки, католички, и даже крещен в католической церкви. Поэтому по догме евреем я быть никак не могу. Но мой отец — русский еврей, хотя сам был атеистом и не считал себя евреем, считал себя представителем русской интеллигенции. Он не говорил на идиш, не интересовался еврейской культурой. Рос я в Америке, живу в Советском Союзе. Кто я? Он посмотрел на меня своими мудрыми, древними глазами и сказал — знаете, если вы не знаете, кто вы, то, скорее всего, вы еврей. Я очень долго хохотал.

Но если отвечать на ваш вопрос более серьезно, то ответа нет. Где я чувствую себя более всего дома (хотя стопроцентно нигде для меня дома нет)? Я на самом деле космополит. Но, все-таки, наверное, во Франции. Хотя во Франции в целом, а в Нью-Йорке в отдельности. А в Америке в целом — нет. Там есть много мест, где я бы жить никак не хотел. А во Франции я чувствую себя почти дома.

Би-би-си: И еще один вопрос по поводу вашей биографии. Вы знаете, что о вас есть статья в Википедии?

Владимир Познер: Да, наверное. Не читал ее никогда.

Би-би-си: А вот наши читатели прочли, и Михаил из Канады пишет, цитируя Википедию, что в 1980 году вы выступали за арест академика Сахарова. Это правда, или Википедия врет?

Владимир Познер: Это абсолютная неправда. Вообще я за аресты никогда не выступал. Единственное, что я мог говорить — это то, что если человек борется с государством, если он является противником любого государства и предпринимает какие-то шаги против этого государства, то не надо удивляться, если государство предпринимает соответствующие меры против него. Сказать, что это справедливо, я никак не могу. Но просто мой опыт, а у меня опыт довольно большой, говорит о том, что неважно, в какой стране, но если государство начинает считать какого-то человека опасным (правильно — неправильно — вопрос другой), то оно предпринимает какие-то меры. Если это понимать как то, что я оправдываю ссылку Сахарова, то это неправильно.

Я тогда говорил о том, что Андрей Дмитриевич Сахаров выступает против советской власти, против советской системы, против коммунистической партии, при этом довольно часто обращаясь к США, которые, безусловно, являются противниками Советского Союза. Стоит ли удивляться тому, что принимаются какие-то меры, попытки его ограничить, не давать ему возможность это делать. Удивляться, наверное, не следует. Это я говорил и могу повторить сегодня. Но я считаю, что то, что происходило не только с Сахаровым, но и со многими другими людьми, является преступлением.

Би-би-си: Тогда, как вы сказали, США были противником СССР. А как сегодня? Многие читатели вас спрашивают о том, как будут в будущем развиваться отношения между США и Россией. К примеру, такой вопрос пришел от Марата из Британии.

Владимир Познер: Это совершенно разные вещи. Сегодня говорят, что «холодная война» опять начинается. Это абсолютно неправильно, потому что «холодная война» была войной идеологической. Советский Союз выражал определенную идеологию, которая была враждебна той идеологии, на которой зиждились Соединенные Штаты. Сегодня у России никакой идеологии, принципиально отличной от западной, нету. Поэтому говорить о «холодной войне» не приходится.

Би-би-си: Но противостояние существует все-таки?

Владимир Познер: Я бы даже сказал, что противостояние — это даже сильно сказано. Есть разные интересы. Есть точка зрения России, что, мол, Россия должна иметь определенные сферы влияния. Соединенные Штаты говорят, что они не признают понятия сфер влияния, что на самом деле неправда. Доктрина Монро, принятая еще в XIX веке и говорящая о том, что американский континент — это американский континент, и никто туда соваться не должен, — это типичное проявление отношения к сферам влияния. Возникают определенные столкновения по политическим вопросам, скажем по Югославии, по Косову, по Южной Осетии и Абхазии, и так далее. Но противниками я бы Россию и США не назвал. Более того, я глубоко убежден, что с приходом новой администрации в США отношения между двумя странами будут улучшаться, и очень заметно.

Би-би-си: Многие читатели вспоминают ваши телемосты с Донахью. Это было, как сейчас любят говорить, знаковым событием. Наш читатель под ником TAPAKAH_e из Эстонии спрашивает, возможно ли возродить эти передачи. Или время уже не то?

Владимир Познер: Я считаю, что телемосты — это такой жанр, который нужен тогда, когда отношения между двумя странами очень плохие, когда полностью нарушены связи, когда не разговаривают друг с другом. Ведь телемосты с Америкой родились, потому что это было время крайне напряженное, опасное, прекратились все обмены в области образования, науки и даже спорта. Рейган говорил об империи зла. Опасность войны была реальной. Мы — это целая группа людей, американских и российских, придумали телемосты как какой-то способ прорыва, возможность посмотреть друг другу в глаза, причем не политикам, а обыкновенным гражданам. Я считаю, что это было очень полезно.

Я думаю, что это можно было бы делать и сегодня, но не столько с Соединенными Штатами, сколько со странами Балтии, с Украиной, с Грузией. Но, к сожалению, такого интереса пока нет. Я несколько раз говорил о том, что было бы здорово взять 200 рядовых людей в московской студии, и столько же в Тбилиси и поговорить, понять, что происходит. Увы, мост ведь требует, чтобы были две точки, в которые он упирается. Я пока не нахожу какой-то заинтересованности.

Би-би-си: С обеих сторон?

Владимир Познер: Да, с обеих сторон.

Би-би-си: Вот, наш читатель Симон из Грузии как раз спрашивает — как вы оцениваете информационную войну между Грузией и Россией? Имеются в виду августовские события, конечно.

Владимир Познер: Если говорить об информационной войне, то она была не между Россией и Грузией, а между Россией и всем остальным миром. К моему удивлению, весь западный мир выступал поразительно одинаково. Складывалось впечатление, что это один большой хор, который поет на разные голоса, но под управлением одного дирижера. Я понимаю, что никакого одного дирижера не было, но было такое одинаковое освещение того, что происходит, что применительно к странам, которые гордятся свободой печати, это было странно, что не было ни одного диссонирующего голоса.

Российские средства массовой информации оказались совершенно к этому не готовы. Россия до сих пор не умеет объяснить свою позицию, она только этому учится, и очень, на мой взгляд, медленно. Грузия эту информационную войну выиграла, безусловно. Отчасти потому, что Грузия открыла свои границы для всех журналистов, которые хотели приехать. В то время как Россия по сути дела затрудняла приезд любых журналистов, в частности, в Южную Осетию. А раз журналист не может попасть на одну сторону, он слушает то, что ему говорят на другой. Не имея возможности увидеть ничего иного, он видит то, что ему показывают. Это была очень неразумная, на мой взгляд, политика российской стороны. Она позже стала это понимать, но, как говорится, слишком поздно.

Для России это очень хороший урок. Необходимо думать о своем имидже. Прошло несколько месяцев, и на Западе стали уже говорить, что это столкновение начала грузинская сторона, что Саакашвили проявил поразительный авантюризм и безответственность. И в результате эти две республики, называйте их, как хотите, потеряны для Грузии. И это вина Саакашвили. Но эти моменты возникли намного позже.

Би-би-си: Руслан Жакупов из Казахстана спрашивает вас как раз о возможном сближении стран бывшего Советского Союза. Как вы смотрите на развитие отношений России со своими ближайшими соседями?

Владимир Познер: Они развиваются по-разному.

Би-би-си: Но тенденция все же есть определенная?

Владимир Познер: Это объясняется тем, что Россия никак не может примириться с тем, что она уже не империя. Я думаю, что все империи, начиная с британской — голландская, французская, испанская, португальская, проходили через это. Они очень болезненно расставались со своими колониями. С кровью порой, как в случае с Францией. Более умело, и то не сразу, в случае Великобритании. Очень трудно расставались с идеей, что мы великая страна, мы великая империя. Для этого потребовалось не одно поколение.

То же самое применительно к России. Но придется, придется с этим примириться. А когда еще продолжает существовать в мозгах, я бы сказал, большинства людей (и тех, кто управляет страной) имперское ощущение, взаимоотношения с бывшими, называть их колониями я все же не стану, но странами, которые входили в состав Российской империи, складываются довольно трудно.

То, что этим странам нужно иметь нормальные торговые, политические и прочие отношения с Россией, очевидно, потому что они соседствуют, между ними есть определенные исторические связи, которые жалко было бы нарушить. Но и для России не менее важно иметь соответствующие отношения с этими странами. И долг России делать первой правильные шаги в этом направлении. Именно потому что Россия — великая страна, она больше, у нее есть определенная ответственность, так как она была, ну, если не колонизатором, то уж, во всяком случае, первой скрипкой. Именно она командовала парадом, и в царское время, и в советское время тоже. Мы прекрасно помним, что во всех эти республиках номинально главой республики был человек местной национальности, но секретарь ЦК по идеологии всегда был русским, и все управление шло из Москвы. И это оставляет определенный след, который чувствуется и во взаимоотношениях.

Би-би-си: А какое у вас отношение, в целом, к тому, что происходит в России сегодня? Спрашивает Руслан Павловский.

Владимир Познер: Это слишком общий вопрос. Есть вещи, которые меня, безусловно, огорчают. Я продолжаю говорить, что сегодняшняя Россия — это все еще советская Россия.

В каком смысле? В том смысле, что те люди, которые управляют ею на разных уровнях и в разных сферах, это все-таки советские люди. Это люди, которые родились в Советском Союзе, ходили в советскую школу, были пионерами, были в комсомоле, очень многие были членами партии, на партийной работе, они были сформированы именно советским обществом. И полагать, что они могут вдруг видоизмениться, это очень наивно.

Потребуется время, чтобы появились другие люди, у которых совершенно нет тех связей. Отрубить свой хвост — это нереально. Мои огорчения связаны с этим.

Те решения, которые зачастую принимаются, по своему характеру советские решения. Они не решения страны, в которой демократия является уже традицией. Это относится ко всем бывшим советским республикам. Может быть, в наименьшей степени к республикам Балтии, но и то… А уж говоря о странах Средней Азии, то мало того, что там советское прошлое, там еще и байское прошлое, что еще больше усложняет дело.

Да, есть вещи, которые мне нравятся, но если говорить об общей ситуации, то я понимаю, что пока не возникнет совершенно новое поколение, абсолютно не связанное с советским прошлым, никак не находившееся под этим влиянием, в России меня многое будет огорчать. Это неизбежно.

Би-би-си: Ну вот, некоторые считают, что новое поколение уже выросло, но может быть, не такое, как хотелось бы. К примеру, Дмитрий Геннадьевич Смолич из Белоруссии пишет — согласны ли вы с мнением, что для большинства россиян финансовое благополучие важнее свободы?

Владимир Познер: Что значит стремление к свободе, стремление к демократии? Откуда оно берется, что это? Я считаю, что это результат определенного взгляда на жизнь, определенного менталитета. Откуда берется этот менталитет? Что это такое — национальный менталитет, который определенно существует? Это результат определенного исторического развития. Если говорить о таких вещах, как свобода личности или демократия, где это возникло? Безусловно, в западноевропейских странах. Я не трогаю Соединенные Штаты, Канаду, страны Латинской Америки, так как они были заселены европейцами.

Для всех этих стран характерно то, что у них был Ренессанс, Возрождение. Они вышли из темноты средневековья, и на протяжении 300 лет развивался Ренессанс. Тогда сильно было ослаблено влияние церкви, и люди совершенно по-другому стали смотреть на мир. Тогда главным вдруг оказалось, что отдельно взятая человеческая жизнь стала чрезвычайно важной. Когда у человека есть ощущение, что он сам по себе ценен или самоценен, тогда для него вопрос свободы слова, демократит, — это нечто само собой разумеющееся, так как без этого он не может самовыражаться.

А что было в России в то время? В России было татаро-монгольское иго. Вслед за этим установилась самая деспотичная власть в лице Ивана Грозного. Благодаря этому человеческая жизнь в России вообще не имела никакого значения. Кроме того, поскольку Русская православная церковь сыграла весьма важную роль в том, чтобы скинуть татаро-монгольское ярмо, то она очень окрепла в то время. А церковь, кстати говоря, любая не очень поддерживает ценность одной отдельно взятой человеческой жизни. Отсюда и надо плясать. Когда в России (я бы сказал если) у большинства граждан будет существовать убеждение, что они как личности ценны, тогда и возникнет стремление, жажда свободы слова, демократии. И вопрос не в том, что деньги важнее, деньги всегда были важны. А того, о чем я говорю, в России никогда не было.

Би-би-си: Как раз Надежда Кузнецова из России спрашивает, а что должно произойти в России, чтобы отношение к печати изменилось, и журналистика снова стала свободной и авторитетной?

Владимир Познер: Вообще говоря, к журналистам во всем мире относятся плохо. И это понятно, потому что журналисты говорят о вещах негативных. Волей-неволей журналистика направлена на обнародование проблем, непорядка, преступлений, причем очень часто это направлено против властей, правительства. Поэтому ждать хороших новостей от журналистов особенно не приходится. О хороших новостях власть вам обязательно сообщит, и не раз. Что касается России, то получается, что журналистика сегодня в России свои функции не выполняет, так как она сильно зависима от власти. Я имею в виду журналистику телевизионную, а также журналистику местную, которая зависит от местных властей. Это относится к печати, если иметь в виду, что зачастую то или иное средство массовой информации принадлежит одному конкретному человеку или организации, и очень часто этот человек или эта организация тоже зависят от власти. Отсюда соответствующее отношение к тому, что там печатается или говорится. Есть, разумеется, исключения, но в целом это так.

Во времена перестройки и гласности к журналистам и журналистике было отношение позитивное, даже, можно сказать, восторженное, и, пожалуй, даже неоправданно восторженное. Казалось, что журналисты — это рыцари на белом коне, кем и чем они быть не должны. Потом российская журналистика ушла в сторону предвзятости, она поделились на журналистику оппозиционную и проправительственную, или так называемую патриотическую. И потребитель стал понимать, что так или иначе его дурят, его либо дурят справа, либо дурят слева, и честно с ним вообще мало кто разговаривает. И это определило и определяет отношение к журналистике сегодня.

Что должно измениться? Должно измениться само отношение власти к журналистике. Власть должна уйти из средств массовой информации. Должно быть создано так называемое общественное телевидение, общественное радио, не зависящие ни от власти, ни от рекламы. И в-третьих, люди, которые занимаются медиа-бизнесом, не должны иметь права по закону заниматься еще каким-либо бизнесом. Этот бизнес должен быть абсолютно чистым. И последнее — никто не должен иметь права владеть в одном населенном пункте больше чем одной газетой, одной радиостанцией и одной телевизионной компанией. Не может быть, чтобы у одного человека была монополия (или нечто похожее на монополию) в отдельно взятом населенном пункте. Вот тогда изменится отношение к журналистам и журналистике.

Би-би-си: Андрей Новодворский вспоминает Анну Политковскую. Вы же знали ее лично?

Владимир Познер: Да, но не близко.

Би-би-си: Андрей спрашивает — есть что-либо, что поражало или удивляло в Анне? По-вашему мнению, как закончится дело Политковской?

Владимир Познер: Анна Политковская отличалась поразительной смелостью, на мой взгляд, граничащей порой с безрассудством. Она, по сути дела, своими статьями разоблачала и преследовала людей очень могущественных и очень опасных. У меня нет никаких сомнений, что то, что с ней произошло, это сведение счетов. Из-за ее публикаций попали в тюрьму как представители чеченской элиты, так и представители российских спецслужб. Конечно, нельзя не восхищаться ее принципиальностью, силой, смелостью. Это безусловно. Но иногда, как мне кажется, начинается — я не хотел бы употреблять слово фанатизм — но когда человек заточен только на одно, он перестает отдавать себе отчет в том, что вокруг существует еще многое другое. Так бывает. Это, конечно, дает свои результаты, но и является в какой-то степени искажением. От такого журналиста трудно ожидать объективности или сбалансированного изложения событий. Тем не менее, я еще раз скажу, что кроме восхищения у меня никаких чувств по отношению к Политковской нет.

Когда это дело будет раскрыто, я не знаю. Более того, я довольно пессимистично настроен в этом отношении. Так же, как и в отношении Галины Старовойтовой, и в отношении Юрия Щекочихина, Влада Листьева. Список можно продолжать… И Холодова… Я понимаю, что такие заказные убийства наиболее трудны для раскрытия, это не обычные преступления. Но, конечно, то, насколько не видно ни малейших удач в этих очень громких и принципиальных делах, меня настраивает очень пессимистично.

Би-би-си: А как вы сами себя ощущаете в работе? Как вам работается на Первом канале? Об этом спрашивает Алла из Германии. Она считает, что там совсем нет свободы слова.

Владимир Познер: Во-первых, меня смущает, когда люди, живущие в другой стране или не работающие на телевидении, утверждают, что там совсем нет свободы слова. Мне кажется, они повторяют просто какие-то вещи, которые появляются в печати там. На самом деле все не так однозначно.

Я шесть с половиной лет вел вместе с замечательным американским журналистом Филом Донахью программу на американском телевидении, которую потом закрыли именно по политическим мотивам. Далее Донахью опять наняли и вновь закрыли его программу, потому что он выступал против войны в Ираке. Но это не значит, что на американском телевидении нет свободы слова. Это свидетельство того, что в разное время эта свобода представляет собой коридор разной ширины. Иногда очень узкий коридор, иногда широкий, но коридор. А это означает, что есть стены, и если вы попытаетесь эти стены пробить, у вас будут неприятности. Что касается России, этот коридор довольно узкий.

Я хочу сказать Анне, что я не работаю на Первом канале, я не являюсь их штатным сотрудником, у меня там нет кабинета или водителя. Мы делаем программу, которую Первый канал покупает. Первый канал имеет право знать, кого мы собираемся пригласить в гости, какую тему я хотел бы обсудить. Это право любого человека, который что-то покупает, он должен знать, что он покупает.

Вместе с тем я могу сказать, что я в своей программе пользуюсь абсолютной свободой слова, я могу говорить то, что я хочу. Я в то же время понимаю, что свобода слова предполагает определенную ответственность за это слово. Как говорил один знаменитый американский судья, нельзя кричать «Пожар!» в битком набитом кинотеатре только потому, что вам хочется кричать «Пожар!». Это ограничение свободы слова? Да. И это ограничение называется ответственностью. Я думаю о том, что я говорю, и для чего я говорю, потому что я понимаю, что я влияю на огромное количество людей. Есть ли какие-то компромиссы, на которые мне необходимо идти? Разумеется, есть. Они есть в любой работе, в том числе и в моей. Например, я не могу пригласить в программу любого человека, которого я хочу. Первый канал может возразить и сказать — нет, этого человека мы на своем экране видеть не желаем. Мое дело принять решение — я из-за этого перестану делать программу для Первого канала, вернее, для зрителей Первого канал,а или же я все-таки соглашусь. Хорошо, давайте договоримся, что господина А, господина Б и господина В я не приглашаю, но остальных, всех кого хочу, я приглашаю.

Би-би-си: А назовите господина А, к примеру.

Владимир Познер: Конечно. Я, например, не могу пригласить Каспарова. Я думаю, что я вряд ли могу пригласить (хотя я не очень хотел бы), скажем, Лимонова. Касьянова. Я просто это понимаю. Это правила игры. Зато они появляются вовсю на «Эхе Москвы». Можно задаться вопросом — как это получается, «Эхо Москвы» принадлежит «Газпрому», а «Газпром» принадлежит государству. Так как же государство позволяет «Эху Москвы» делать то, что не позволяется делать Первому каналу? У меня есть ответ, но я хочу, чтобы ваши читатели сами попытались подумать, где можно, где нельзя и почему.

Би-би-си: А вы можете назвать какое-нибудь СМИ в России, пытающееся говорить то, что они думают? Спрашивает Владимир.

Владимир Познер: Если я владелец средства массовой информации, то оно в той мере свободно, в какой я позволяю. Это относится ко всем. Если я владелец, то я имею свободу делать с этим средством массовой информации, что я хочу. Я полагаю, что «Новая газета» — это один пример, журнал «New Times»… С другой стороны — газета «Завтра», которую возглавляет господин Проханов, выражает абсолютно точно то, что хочет выражать господин Проханов. И в этом смысле совершенно свободна. Другое дело, что я не сторонник этого взгляда.

Но если вы спросите об общероссийском СМИ, то, учитывая, что все общероссийское так или иначе, прямо или косвенно, контролируется государством, я не могу такого назвать.

Би-би-си: А почему закрылась программа «Времена»? Очень многие наши читатели об этом вас спрашивают.

Владимир Познер: Очень простой ответ. Я восемь лет делал эту программу. Я от нее устал. У меня последние года два было ощущение, что она потеряла нерв, то, что мне казалось в ней привлекательным. Как кто-то сказал точно, она подустала. Мне захотелось сделать что-то другое. А так как я больше всего люблю формат интервью, то я договорился о том, чтобы делать такую программу, где я могу задавать любые весьма серьезные вопросы и разговаривать с людьми глубоко, не заниматься пустыми спорами, а вести серьезный разговор.

Я понимаю, что у нас все ужасно подозрительные. Но я вас прошу уж мне поверить, что я сам хотел покончить с этой программой. Она отработала свое, я доволен ею, я ею горжусь, но хорошего понемножку.

Би-би-си: Елена Хьюз из США спрашивает, какими критериями вы руководствуетесь при выборе собеседника в своих передачах? Почему в программе «Познер» так мало интервьюируемых женщин?

Владимир Познер: Очень хороший вопрос. Вы знаете, критерий один — это человек интересный, есть о чем говорить с ним. Необязательно на политические или экономические темы, несмотря на то, что глобальный кризис всех сейчас очень интересует. Масштабный ли человек, можно ли с ним говорить о разных проблемах, явлениях, которые интересуют большинство людей.

Почему нет женщин? Вообще не было пока женщин. Вы знаете, потому что, увы, возникают два момента. Первый момент, как это ни покажется странным, по формату в этой программе очень много крупных планов, я бы даже сказал, суперкрупных планов. Мне казалось это очень важным, потому что когда ты видишь близко выражение глаз, выражение лица, это дает очень большое дополнение к тому, что человек говорит. Но женщины относятся очень настороженно к крупному плану, особенно, если они не очень молодые. Тут возникает такая совершенно неожиданная даже для меня реакция — ну, знаете, Владимир Владимирович, не знаю… Я уже приглашал нескольких женщин, я пока воздержусь от фамилий, может, они передумают.

Во-вторых, если говорить о людях, которые находятся на первых ролях в России, то женщин немного. Если говорить о правительстве, то их всего две. Пока что правительство не очень охотно идет в мою программу. Тут есть несколько причин. Во-первых, это прямой эфир, и там ничего вырезать нельзя. Во-вторых, я никогда заранее не сообщаю, какие буду задавать вопросы, а они все-таки привыкли знать, хотя бы приблизительно. В-третьих, они понимают, что это будет широкий круг вопросов, а не сугубо их область. Они опасаются — а вдруг я скажу что-то не то и не так, это вызовет недовольство премьер-министра или еще кого-то. Это все играет роль.

Но я все же надеюсь, что мне удастся добиться того, чтобы женщины были в программе. Я считаю, что это совершенно необходимо. Может, найдем какой-то компромисс, чтобы показывать, скажем, не столь крупные планы.

Беседу вела глава интерактивного отдела Русской службы Би-би-си Анна Виссенс в марте 2009 года.