— Первые ваши телемосты. Насколько тяжело вам было работать, как на вас действовало в советское время то, что свободы слова практически не было. Насколько вам тяжело работалось?
— Это очень хороший вопрос. Тяжелый вопрос. Видите ли, я был воспитан своим отцом в вере в советский строй, в идеи социализма. Мне было семь лет, когда я получил свой первый урок политграмоты. Это было, когда немцы напали на Советский Союз. Мы жили в Америке. И вот папа принес контурную карту европейкой части СССР и черным карандашом рисовал наступление немцев, заштриховывал территорию, занятую ими, и подзывал меня и говорил: «Вот видишь, они двигаются к Москве и к Ленинграду. Запомни: они никогда не возьмут ни Ленинграда, ни Москвы, и они не могут победить Советский Союз, потому что это социалистическая страна». А потом он красным рисовал контрнаступление. Я помню, это было такое наглядное доказательство для меня силы социализма. Когда все говорили – ну все, сейчас две недели и все закончится. Так это начиналось, и так это продолжалось.
И когда я приехал в Советский Союз, мне было уже 19 лет, я мечтал об этом, это было для меня верх того, что вообще могло быть. Я приехал – и для начала меня не приняли в Университет, потому что фамилия не совсем православная и биография неподходящая. И я увидел, что реальность сильно отличается от того, что рассказывал мне отец. В то же время отдавал себе отчет в том, что ведь это страна очень сложная, со сложной историей, это не чистый лабораторный опыт, и что понятно, что все не так гладко. И вот эта вот вера, особенно после ХХ съезда и разоблачений культа личности Хрущевым, и возвращения из лагерей реабилитированных людей – все это, тогда собственно и родились шестидесятники, с этой верой, с этим оптимизмом – наконец-то все будет. И это было! Недолго, но это было. Ну а потом скинули Хрущева и начался период Брежнева. А я в это время работал уже в пропаганде и считал очень важным донести до американцев – я на них работал – правду о Советском Союзе, или полуправду. Или часть правды. Потому что пропаганда именно в этом заключается. Конечно, я отдавал себе отчет в том, что есть вещи, о которых я не могу говорить, и конечно, я все больше отдавал себе отчет в том, что я делаю неправильное дело. И особенно это было после Праги в 68-м году, введение советских войск, когда настоящая трещина произошла в моей вере. И как я ни старался ее «заклеить», она только росла. И да, мне было очень тяжело, я хотел уехать, и в общем был длительный тяжелый период в моей жизни, и в какой-то степени это вот мое желание уйти было связано и с этим.
И вот я дождался. И вы знаете, нет худа без добра, я думал об этом. Вот меня не пускали на экран, а если бы меня пустили – то я наверное был бы очередным политобозревателем, который бы разъяснял и продвигал политику партии и правительства, а потом при перестройке меня бы убрали, как убрали всех политобозревателей. И может быть даже мне страшно повезло, что меня не пускали, а пустили тогда, когда уже можно было говорить. Когда уже была свобода слова. И даже сегодня, когда она все-таки ограничена, но она все-таки есть и я ею пользуюсь, и меня здесь никто не заткнет. Так что ваш вопрос очень уместен, и я об этом написал целую книгу, которая называется «Прощание с иллюзиями». Если у вас будет свободное время, то, может быть, вы ее прочитаете. Раз вы задаете такие вопросы, значит, это может быть вам интересно.
— Вот в своем искусстве общения с людьми, вы порой оперируете категориями «теплый человек» и «холодный человек». Не могли бы Вы подробнее рассказать об этом.
— Ну видите ли, когда я брал интервью у Собчак… Знаете, всегда думаешь, какой задать первый вопрос. Чтобы зритель тебя слушал. Знаете, в 20-х годах у красавиц была такая прическа с такой тут загогулиной, это называлось «завлекалочка». Так вот нужна завлекалочка. Нужно завлечь, и каждый первый вопрос так или иначе должен исходить из этого. Я все думал – о чем ее спросить, чтобы она сама не ожидала? Она же ведь очень умная. Это же не то что шахматы, ты продумываешь комбинацию – а вдруг возникает: ба-бах!
И у меня родился этот вопрос: а вы, Ксения, холодный человек? И она совершенно растерялась. Она вообще не понимала, что ответить, и сказала – да, пожалуй. Потом муж ее страшно ругал и говорил, что это же неправда! Ты совсем не холодный человек! Значит все-таки холодный человек, как я понимаю, это человек, который держит всех на расстоянии несколько, который к себе не подпускает, эмоции которого ты не видишь в глазах. Вот например Путин холодный человек. Посмотрите ему в глаза. Холодные очень. А что такое теплые глаза – мы это видим, понимаем. Трудно объяснить, может быть, но это есть. Это скорее ощущенческая вещь, не то, что можно легко вот так разделить. Пожалуй, так.
— Владимир Владимирович, можно телевизионный вопрос еще один?
— Да можно любой.
— Я некоторое отношение имею к телеиндустрии, и я думаю, что коллеги из регионов будут благодарны за такой вопрос. Ваше мнение по поводу судьбы регионального телевидения в целом в России?
— Судьба незавидная. Региональное телевидение в своем подавляющем большинстве находится под пятой региональной власти, прежде всего губернаторов.
СМИ всегда были четвертой властью. Есть отдельные станции, которые продолжают быть станциями журналистскими. Вот я был недавно в Ижевске, и там была большая группа региональных журналистов, и несколько раз прозвучала такая сентенция, что «я не подписываюсь» (это печатные издания). «Под своими статьями подписываюсь псевдонимом. Потому что мне стыдно. Я не хочу, чтобы мои друзья знали, что я являюсь автором, а я вынужден это писать по указанию» – вот что происходит с местными СМИ. Это ужасно, потому что производит на свет не журналистов, а людей, которые готовы говорить, писать то, что надо. Для карьеры и так далее. Я почти – с языка чуть не сорвалась фамилия, но слава богу я удержался, потому что я очень не люблю публично говорить что-либо о своих коллегах по профессии. Есть такие, довольно известные, которых я не только не считаю журналистами, но которых считаю достойными сесть на скамью подсудимых. Потому что они развращают и извращают общество, это точно.
Ну вот. Я вам всем желаю находить в себе удовольствие, прежде всего в себе. И тогда вы найдете в других. И понимать, что – как было написано на кольце Соломона – «и это пройдет». И вспомнить, что у древних римлян было такое выражение, что «у нас сейчас время жабы». Имелось в виду, что если вам очень плохо, поймайте живую жабу, съешьте ее живьем, и вам покажется, что все остальное совсем не плохо. Не надо никогда отчаиваться. Не надо, знаете ли, считать – как один человек мне говорил – что все г*вно, кроме мочи. Это неправда. Это неправда, мы умеем смеяться, мы умеем любить, мы умеем находить в жизни прекрасные вещи. Иногда бывает конечно тяжеловато, но я повторяю – и это пройдет.
Из выступления Владимира Познера в «Жеральдин» (30.06.15).
При использовании текста активная ссылка на сайт «Познер Online» обязательна!
