— У меня к вам вопрос как к интервьюеру, потому что мы в какой-то степени коллеги – я журналист. Вы по праву не всех журналистов считаете коллегами.
— Я не всех считаю журналистами, это другое дело.
— Очень многие мечтают быть в гостях у Познера. Это честь. Есть определенный статус людей, которые были у вас в гостях. Я считаю, что это совершенно справедливо.
— Есть люди, которые не хотят.
— А как вы выбираете тех, к кому идти на интервью в качестве интервьюируемого?
— Есть несколько подходов. А) – ньюсмейкер. Он связан с какими-то очень важными сейчас событиями. Б) – человек, занимающий такое положение, которое влияет вообще на решения. В) – знаменитый человек. Очень известный человек, и потому интересный.
— Вопрос все же о том, как вы выбираете тех, к кому идти. В качестве того, кого интервьюируют. Если вас приглашают на интервью.
— Меня? А я не хожу на интервью. Во-первых, я не хожу на записи. Категорически и принципиально. А почти нет программ, которые не в записи. Почти все записывается. И я не помню, чтобы я давал интервью кому-либо, кроме Ксении Собчак. Собственно, с чего начался наш с ней «роман». В письменном виде – да. Ко мне обращаются, и если мне кажется, что издание интересное, или если человек проявляет невероятное упрямство, упорство – я год могу тянуть, но тут я сдаюсь. Тут уж надо пойти навстречу. Ксения Собчак – я к ней очень хорошо отношусь, очень хорошо. Я считаю, что она необыкновенно талантливый человек.
— В ее прошлом есть «Дом-2»
— Да, ну и что? Посадим или сожжем? Ну как же она могла! Послушайте, все мы такие чистые, мы такие прямо моральные, что всех будем осуждать, и у нас никогда в голове не было ничего такого, за что можно было бы стыдиться.
Меня это просто поражает всегда. Да, она была в «Доме-2». Ну и?.. Она еще ходила там, где страшно было ходить, и протестовала, когда все остальные сидели дома. Это как-то меньше вспоминается. Ну конечно, «она это делала для пиара». Мы все это понимаем, ну и так далее.
Я повторяю: я к ней отношусь очень хорошо, я считаю, что она очень талантливый человек, и то, что она придумала сделать такое двустороннее интервью: сначала она меня, потом я ее – я с удовольствием это сделал, это было очень хорошо. И кроме того, я знал, что как было записано, так и будет выдано, и для меня это принципиально. Я всегда говорю, если речь идет о записи: вы можете гарантировать, что вы ни одного слова не измените? «Владимир Владимирович, мы не можем». Ну тогда, значит, извините.
— Если я вам такую гарантию, словесную конечно…
— А вы на кого работаете?
— Сейчас ни для кого, интернет-канал. В свободном доступе.
— Я каждый раз должен думать: для чего я это делаю? Есть другой Владимир Владимирович. Которого я неоднократно приглашал в свою программу и который мне отказывал – трижды. Я его очень хорошо понимаю. Зачем ему это надо? У него высочайший рейтинг. Он придет ко мне в программу – мало очков наберет, а может и что-то потерять. Зачем? То есть, каждый человек, если он идет на интервью, должен себе задавать вопрос: для чего это? Есть люди – я их называю телевизионными проститутками – которые пойдут на любое интервью, лишь бы с ними поговорили и их показали. Я к ним не отношусь. Значит, если интервью – я должен спросить: о чем? И если мне покажется, что это очень важная тема, то я могу пойти. А просто – «ну давайте поговорим о вас, о вашем прошлом, о том, где вы родились» – у меня вот тут уже это, не хочется. Надоело.
Так что важно определиться, что это будет, для чего это, и тогда, может быть, если мне это интересно, я могу согласиться.
— Владимир Владимирович, телевизионный вопрос можно еще?
— Телевизионный вопрос можно – и не один.
— По поводу телеканала «Дождь». Как вы относитесь к такому формату дебатов? Например, программа, которая вышла с участием Навального и Чубайса. Какой-то такой новый формат, где друг друга не избивают публично, а аргументированно представляют свои позиции.
— Это нормальные дебаты, и никакой не новый формат. Опять надо задаваться вопросом: почему Чубайс согласился на это и почему Навальный согласился на это?
Я считаю, что такие вещи очень интересны. Я понимаю так, что Навальный пользуется любым способом, вернее, любой возможностью себя показать. Это человек с большими амбициями политическими, который хотел бы стать президентом России. И как только он может где-то мелькать – он будет мелькать.
Чубайс – совсем другого рода человек. Он был оскорблен. Он не прощает оскорблений и решил всем показать, что на самом деле Навальный – фуфло. Хотел это сделать. Это было с его стороны, по-моему, очень личное, эмоциональное, и я бы не удивился, если он не советовался со своей супругой, которая его в этом очень поддержала. Она, кстати, очень умная женщина.
— У меня два вопроса. Первый о санкциях. Верите ли вы, что вообще, что мы способны на импортозамещение. И второй вопрос: какой социальный строй вы считаете наиболее идеальным?
— Начну со второго. Идеального строя нет. Скажем так, наиболее соответствует нам как людям, и совершенно понятно, что у нас есть масса отрицательных черт. Жадность, скаредность, зависть и так далее и так далее.
И вот эта идея замечательного человека, Карла Маркса, который во многом был прав, что когда меняются обстоятельства, в которых живет человек, – он тоже меняется… Может быть, он прав, но мы до этого еще не дошли. Это точно. В советское время никакого социализма у нас не было. А уж о коммунизме-то и говорить не приходится. Значит, ясно, что эта система не работает. Какая сейчас существует система? Как мы знаем, рыночная. Которая – как ни крути – главное – деньги. Никуда не денешься, главное деньги. И отсюда вытекает масса неприятных вещей. Имущие и неимущие, разрывы колоссальные, колоссальное неравенство во всем, которое определяется деньгами. Даже в самом лучшем суде – не у нас, а скажем, в Англии или в Америке: если ты можешь нанять вот такого адвоката и платить ему 500 долларов в час, то у тебя одни шансы. Если ты не можешь его нанять, то у тебя шансы другие. Хотя суд один и тот же. Воспитание детей, медицинское обслуживание, возможность ездить в отпуск – все связано с деньгами.
Справедливо? – нет. Жизнь вообще несправедлива. Это вообще понятие человеческое, но не жизненное. Значит, ясно, что нас не устраивает полностью этот строй, и идут поиски другого. Говорят – я не жил там – что, скажем, в Скандинавии все-таки есть такие сдвиги, когда финансовое неравенство не столь сказывается на жизни рядовых людей. Может быть, и так. То есть там уровень каких-то социалистических моментов таков, что они уравновешивают вот это вот неравенство денежное. Ну, я там не жил, не знаю, не могу сказать, но мне кажется, что человек в поисках этого.
Это в ответ на второй вопрос. А первый: импортозамещение – это все сказки про белого бычка. Значит так. Конечно же, в какой-то степени – мы же должны научиться выращивать собственные овощи. Мне кажется, что это странно – при наших территориях, при нашей земле, не всюду благородной, но все же – я не говорю о персиках, апельсинах и так далее – но имею в виду нормальные овощи. Не только капусту и не только картошку. Мы должны этому научиться: и морковку, и редиску – все это странно импортировать. Бананы – понимаю. А вот остальное не очень. В этом смысле, может быть, есть даже польза некоторая, что это вынуждает нас идти по этому пути.
А развитие молочных продуктов? Ну неужели мы должны импортировать финский йогурт? Ну это же смешно.
Но есть конечно пределы. Например. Я даю голову на отсечение: мы никогда не сможем сделать хорошие автомобили. Никогда! Это надо раз и навсегда понять.
Почему? Есть причины. Вы помните, есть замечательный рассказ Лескова «Левша». Тульский мастер так талантлив, что слава о нем по всей России. Его приглашают в царские палаты, приехал какой-то английский лорд со своим мастером, который сделал блоху, которая скачет. И нужно показать наше мастерство. И вот Левше предлагают. Он скрылся с этой блохой, потом гордо через какое-то время вернулся – вот. И все стали смотреть – ну и что? А блоха не двигается с места. Что произошло? Он ее подковал. Смысла – никакого. Блоха прыгать уже не может. Это невероятно трудно, но совершенно бессмысленно.
Мастерство колоссальное, а смысла нет. Теперь что такое автомобильная промышленность? Это массовое производство, где надо каждый день делать одно и то же движение, одно и то же так же качественно, одно и то же так же эффективно. Однако русский характер к этому не приспособлен. Один англичанин сказал: «Если вы хотите заказать уникальный, единственный продукт в мире, – идите в Россию. Если вы хотите заказать массовый товар – идите куда угодно, но не в Россию». Это не наше дело. А что, плохо, что мы умеем делать уникальные вещи? Да замечательно! На этом можно, между прочим, заработать кучу денег. Кучу! И в этом русские очень сильны.
Импортозамещение в той части, о которой я говорил, – возможно и нужно. Но когда мы будем замещать hi-tech, те или иные приборы, которые необходимы в медицине и так далее, – мы этого не сделаем. Мы будем делать компьютеры? Лучше, чтобы не делали.
Это все политика. Это политика людей, простите меня за выражение, тупых, которым на самом деле, на мой взгляд, Россия безразлична. Им важно удержаться на своих местах, говорить «патриотические» вещи, которые на самом деле патриотическими не являются, а очень опасны для России. Надо признавать, где мы слабы, и всячески поднимать там, где мы сильны. А не говорить, что мы все можем. Никто и нигде всего не может.
— Меня зовут Василий. Я наблюдаю, Владимир Владимирович, вас со стороны. И в вашем возрасте вы прекрасно выглядите. Мы все пришли сюда не просто так, нам интересно, насколько хватит вашего потенциала и сколько вы будете продолжать работу.
— Уважаемый Василий. Я хочу сказать, что несомненно наступит такой момент. Может быть, важно то, что в советское время меня не пускали. Вы меня не видели никогда на экранах телевизоров, пока не появился Горбачев.
Все время меня держали в стороне, потому что мне не доверяли, говорили, что я чужой, и может быть во мне накопилось гигантское стремление все-таки осуществиться, и это произошло, и я еще не израсходовал… Ведь я вышел на экран – мне было за 50. Другие в это время уже думают о том, когда они уйдут, а я только пришел. Может быть, это играет определенную роль. Может быть, то, что я обожаю свою профессию. Может быть, то, что мне дико все интересно. Скорее всего, и то, что я получил определенный набор генов. Кто его знает, я не могу объяснить, но конечно наступит момент, когда это все закончится. Скорее всего, это произойдет очень быстро.
Это не то что я спокойно уйду на пенсию, а просто все закончится. Я бы, во всяком случае, хотел так.
Пока чего бояться, все прекрасно. Если перестанут меня смотреть, если мне не будет интересно, если я потеряю вот этот «голод» и не будет этого жара, желания. Как американцы говорят, не будет «пламени в животе». Кто знает, никто этого не может предсказать. И меня это меньше всего беспокоит. Я только знаю, что для меня важен каждый день. Каждый день – я просто счастлив, что он у меня есть. Вот я сейчас уйду от вас и знаю, что дома меня ждет моя любимая Надя, и мы будем что-нибудь выпивать с ней – почти каждый вечер что-нибудь выпиваем – и я прямо жду этого. Ну и так далее.
Я просто понимаю, что я экзистенциалист. Каждый день для меня важен, и я всегда говорю – не жалуйтесь. Столько может быть ужасного. Вот я дружу с таким замечательным певцом Дмитрием Хворостовским – знаете такого? Ну вот несколько дней назад он узнал, что у него опухоль мозга. Молодой, красавец, сильный, с невероятно красивой женой, двое детей. И вдруг вот это вот. И тогда ты понимаешь, что все эти мелочи, дрязги – это все ерунда. Вот когда это случится – тогда, может быть, и подумаешь, сколько же я пропустил. И все равно он остается позитивным. Он мне пишет – все будет хорошо. Понимаете? Так что я вот так бы, пожалуй, ответил.
Из выступления Владимира Познера в «Жеральдин» (30.06.15).
При использовании текста активная ссылка на сайт «Познер Online» обязательна!
