— Вы сказали, что редко читаете Интернет. Но я читал: у вас была не переписка – просто вы ответили Матвею Юрьевичу Ганапольскому. Ответ был такой, что Алексей Алексеевич Венедиктов высказался по этому поводу. У меня вопрос: это был эмоциональный порыв или это принципиально?
— Это эмоциональный принципиальный порыв. Я, вообще, очень редко позволяю себе такие вещи. Но я не имею в виду откровенный, хотя и не написанный всеми буквами мат, правда, одно слово всего, но меня совершенно поразила позиция Ганапольского, то, что он стал меня поучать и вообще поправлять, опуская те моменты, которые были бы для него невыгодны.
Когда я говорил о том, что у нас есть псевдонезависимые СМИ и назвал «Эхо Москвы», – ведь я это говорил много раз. Это же не в обиду было сказано, это просто фактически, потому что акции «Эха Москвы» на 65 процентов принадлежат «Газпром-Медиа». «Газпром-Медиа» принадлежит «Газпрому», «Газпром» принадлежит понятно кому. И поэтому вот эти самые 65 процентов могут закрыть «Эхо Москвы» законно и спокойно, потому что они мажоритарны. И только в этом смысле и говорю «псевдонезависимые», а тут уж такая обида! Но это он опустил. И сам меня поучает, как надо честно отвечать.
Я действительно ответил довольно резко, о чем не сожалею. А что касается Венедиктова, то вообще меня его несколько истерическое выступление удивило, но я не стал ему отвечать. Тем более что у него своих проблем хватает и без моего ответа. Поэтому я решил промолчать.
— Как вы пришли к атеизму – вы изначально были атеистом? Какая у вас семья была, что дает вам уверенность в том, что нет ничего сверхъестественного? Душа, загробная жизнь…
— Да, родился таким. А сверхъестественно – зависит от того, как это понимать. Если вы имеете в виду религиозное чудо, – это одно дело. Объясню вам. Естественно, человек рождается и не атеистом, и не верующим. И не важно, крестят его или не крестят – он еще ничего не понимает и, к сожалению, его никто не спрашивает, хочет ли он, чтоб его крестили, или нет. Меня крестили в католической вере. Все-таки это были тридцатые годы, и тогда это было уж очень принято во Франции.
Моя мама, которая воспитывалась отчасти в женском монастыре, не была верующей. Скорее всего, она была агностиком, скажем так. То есть она в церковь не ходила, не молилась. Я познакомился со своим отцом, когда мне было пять лет. Он был атеистом. Но дома вообще этот вопрос как-то не возникал. Когда мы ужинали, никто никогда никаких молитв не произносил. И только когда меня оставили во Франции во время оккупации у одной семьи, потому что мои родители были, можно сказать, в подполье, недолго очень, – эта семья была сильно религиозная. И меня заставляли вставать на колени перед сном и читать молитву. Я не хотел. Но наказывали, если ты этого не делаешь. Да благодарить бога за то, что мы едим, а он то при чем здесь. Видимо, у меня какой-то критический, что ли, ум.
А по мере того, как я рос и читал – а я читал, понимаете: читал Библию, интересовался ею, причем как монотеистической религией, так и религией римлян, древних греков и прочее, – я постепенно, когда стал увлекаться наукой, решил для себя, что этого не может быть. Что это очень легкое объяснение всему. Не надо думать – вот есть бог, который все делает, и все. А зачем вообще что-то изучать? Потом я стал читать о том, как преследовались люди, которые говорили, что Земля круглая, а не плоская; которые говорили, что Земля вертится вокруг Солнца, а не Солнце вращается вокруг Земли. А когда ты споришь с этим, то тебя сжигают живьем. И я подумал – ну как это, это что ж такое, при чем тут бог? Почему он такое, почему все эти это несчастья? Почему война? Это я себе задавал вопросы и ответов не находил. И до сих пор не нахожу.
(Голос из зала: то есть вы не агностик?)
— Нет, я не агностик – в том смысле, что это очень легкий выход из положения. Хотя я не знаю. Конечно, атеист, по сути дела, выражает веру, такую же, как религиозный человек: он же не знает, что есть Бог, он просто верует в это. Я в это не верую. И конечно, я не могу доказать, что Бога нет, но для меня – для меня лично, ни для кого больше – это очевидно. Если я ошибаюсь, я скоро об этом узнаю. Но по крайне мере я так считаю. И самое главное, я никого не пытаюсь убедить в том, что я прав. Для меня это так. Не надо со мной спорить, не надо мне доказывать, что я должен верить. Я же вам не доказываю, что вы не должны верить. Верите? – флаг вам в руки. А мне тоже.
— Тогда в продолжение темы – как вот с конечностью бытия? Со смертью как вы примиряетесь? (вопрос от актера театра и кино Владислава Котлярского — ред.)
— А очень легко. Я умру. Всё. Конец. Значит, я останусь в памяти моей дочери, моих внуков. Я останусь в генах тех, которые даже меня не будут знать. Я останусь в этом, потому что гены передают – с этим уж никто не спорит. Я не боюсь смерти. Я бы не хотел, но я понимаю, что это естественно, что иначе не бывает.
Мой друг, академик Скулачев, говорит, что мы можем долго не умирать – гораздо дольше, чем это сегодня происходит, и мы можем оставаться молодыми. Не в смысле того, что без морщин, но в смысле того, на что мы способны, как некоторые животные. И вообще он, как некоторые выдающиеся философы, считает, что старение – это программа. Это природная программа, которую природа придумала для того, чтобы ускорить эволюцию: умирайте скорее, чтобы следующее поколение было, – скорее, скорее. Но что (как они полагают) эволюция кончилась, что мы уже не будем меняться, а эта программа продолжает работать, хотя работать она не должна. И он работает над тем, как отменить эту программу. Старения. Но не смерти.
Потом, если уж Библия вам дорога – ну как может быть, что Мафусаил жил 900 лет? Но жил же! Почему, если мы верим, он жил 900 лет или Ной – 700 лет, а мы не можем? Это же не святые, заметьте. Значит, может так быть, что когда-то люди жили много дольше. Ну, не 900. Это придумка, значит? А кто это придумал? У меня есть сомнения, я думаю, что мы можем жить много дольше, до ста пятидесяти лет – это точно.
А что такое нимб? Ведь человек неспособен нарисовать то, что он не видел. Можно сказать – а дракон? А дракон из чего состоит? – Из зубов, из пламени, из ноздрей, из хвоста. Это все вы видели. А нимб? – вы нигде и никак не видели. А что это такое? Вокруг головы каких-то людей свечение. А некоторые люди видят свечение. А есть снимки, на которых видно, что прямо от пальцев идут выбросы такие, энергетические. Значит, возможно, что существуют люди с особой внутренней энергетикой, которых потом называй хоть святыми, не святыми – это не интересно. А что это за люди? Там масса есть, о чем можно подумать.
Я меньше всего склонен отрицать. Я просто говорю: а смерть – для меня на сегодняшний день это так: да, я умер, и привет. Кто запомнил, тот запомнил. Я не верю в то, что потом у меня что-то будет, что там меня поджидают с вилами да, точно с вилами, я очень много об этом думаю, очень много. Это ж не то, что вот я сейчас вам отвечаю.
(Из зала: А как же с законами Вселенной)
— Закон Вселенной – есть закон сохранения энергии. Вот это закон. Знаете, я очень люблю историю: два ковбоя скакали по прерии – Джо и Том, и Том спрашивает Джо – говорит: «Слушай, я все понимаю, а вот закон сохранения материи не понимаю». Джо говорит: «Да это очень просто: вот ты умрешь, и я тебя похороню в прерии. Ты будешь лежать в земле, разлагаться потихоньку, и из тебя трава вырастет. Пройдет корова и съест эту траву. И потом наложит кучу. А я подскачу, посмотрю и скажу – ой, Том, ты совсем не изменился!».
Из выступления Владимира Познера в «Жеральдин» (30.06.15).
При использовании текста активная ссылка на сайт «Познер Online» обязательна!
