8 апреля Владимир Познер устраивает в Московском доме музыки мероприятие под названием «О времени и о себе«. Журналист выступит в разговорном жанре, однако место проведения творческого вечера вполне соответствует его хобби. Владимир Познер имеет вполне сносный музыкальный слух, свободно чувствует себя в роли певца, предпочитая джаз и французский шансон, является увлеченным меломаном с огромным стажем и, как следствие, терпеть не может караоке. Виниловые диски Владимир Познер начал собирать еще в середине прошлого века, многие из них хранит до сих пор, хотя предпочитает не называть это «коллекцией».
По просьбе Weekend Владимир Познер рассказал Борису Барабанову о жемчужинах своего собрания, которые, конечно, многое говорят и о времени, и о нем.
Пит Сигер «We Shall Overcome» (1989)
В США я учился в удивительной школе. Там, например, не было домашних заданий. Вместо учебников у нас были практические занятия. Вместо уроков арифметики у нас были «почта» и «магазин» — там мы учились складывать и вычитать. Историю мы учили по Вальтеру Скотту, на уроках труда самостоятельно изготавливали латы, щиты и мечи, дипломы по истории писали киноварью по пергаменту. Урок музыки у нас, как обычно, в школе все дружно ненавидели, пока на должность учителя музыки не взяли знаменитого фолк-исполнителя Пита Сигера. Я очень хорошо помню, как пришел такой долговязый, худющий человек. На одном плече было банджо, на другом — 12-струнная гитара. Он обладал потрясающей особенностью увлечь всех — нужно было петь всем вместе. Позднее я с ним подружился и вплоть до его недавней смерти виделся и переписывался с ним. Альбом «We Shall Overcome» — это запись его выступления в Карнеги-холле. Среди прочего там есть песня Вуди Гатри «This Land Is Your Land», которая в каком-то смысле больший гимн США, чем собственно официальный гимн страны. Помню, он говорил мне: «Обрати внимание, когда поют белые, они закрывают глаза, такое у них напряжение. А у черных глаза открыты, они расслаблены. Это другое восприятие музыки». На совместном альбоме с блюзменом Биг Биллом Брунзи он поет известную балладу «John Henry». Это песня о том, как молотобоец проигрывает машине, которая забивает сваи, и умирает. Брунзи записывался в студии, случайно зашел Пит, услышал, как он поет, взял банджо и записал песню вместе с ним.
Майлз Дэвис «Miles» (2002)
Нашу домработницу в Америке звали Джулия Коллинз. Это была совершенно черная женщина, которую я обожал. У нее было семеро сыновей, и все они были музыкантами. Мои родители-европейцы абсолютно не были заражены вирусом расизма и не возражали, когда Джулия брала меня к себе домой в Гарлем на уикенд. Утром в воскресенье все обязательно ходили в церковь. Можете себе представить, какого уровня госпел я там слушал. И вот оттуда пошло увлечение блюзом и джазом. Мне было лет десять-одиннадцать, а сыновья Джулии были взрослые мужики, и у них дома я слушал джем-сейшены с такими, например, людьми, как Чарли Паркер. Это был тогда совсем молодой музыкант, который еще не был «великим Чарли Паркером». Я еще не знал ни о каком бибопе, но это была очень неожиданная музыка. Впрочем, я больше люблю не столько рациональный, сколько эмоциональный джаз. Единственное исключение — Майлз Дэвис. Он играл тоже довольно холодную музыку, но я просто обожаю его альбом «Miles». А концерты были для Майлза Дэвиса скорее необходимостью, чем удовольствием. Он пытался отгородить себя от публики, отсюда прием всяких веществ. «Они» там — да и хрен с ними. Джазовым музыкантам вообще, как мне кажется, публика не нужна. Им нужна музыка. Они в ней целиком. Я помню концерт Диззи Гиллеспи и Чарли Паркера — им никто не нужен был, они получали удовольствие друг от друга, а не от аплодисментов зрителей.
Карлос Клайбер «Complete Orchestral Recordings» (2014)
Что касается классической музыки, то я помню, когда я был совсем маленький, мама ставила мне оперу «Кармен», и я в конце концов выучил ее наизусть. А потом папа подарил мне несколько дисков Шаляпина. Вообще мама хотела, чтобы я научился играть на скрипке, а я ее на дух не переносил. Но я очень жалею, что родители не научили меня играть на рояле или хотя бы на гитаре… Я довольно поздно постиг или начал чувствовать, что такое дирижер. Я долго не понимал этого. Понял, только когда моя собственная дочь сказала мне: «А ты послушай Клайбера». Одна и та же вещь с прекрасным оркестром, но с разными дирижерами — совершенно разное. И это можно оценить на слух.
Шарль Азнавур, Лайза Миннелли «Paris — Palais des Congres: Integrale du spectacle» (1995)
С шансоном я познакомился через маму. У нее были пластинки Мориса Шевалье. Она мне их ставила, несмотря на то, что он пел такие чуть-чуть неприличные песенки. Я очень люблю Жоржа Брассенса, но чтобы его понимать, нужно хорошо знать французский язык. Слова там поразительные, и как гитарист он, конечно, мастер великий. Что касается Шарля Азнавура, то я очень боялся идти на его концерт в прошлом году. Это действительно старый человек, и я боялся, что это тень того Азнавура, которого я знаю. Я так обрадовался, что ошибался! И голос есть, и внутреннее содержание! На концерте он на удивление много говорил. Может быть, сказывается его американский опыт. Я помню его знаменитый концерт с Лайзой Миннелли в Карнеги-холле, он там говорил по-французски, и многие реагировали. Но у нас французский язык знают гораздо хуже. В Москве он говорил о том, что главное — это любовь, что в его музыке это остается. Я помню, что, когда Азнавур был на вершине славы, в это же время был очень популярен Ив Монтан. У Монтана голос-то получше. Но художник-то побольше Азнавур. Он человек большого сердца, очень искренний и вместе с тем с замечательным чувством юмора, жизнелюб, женолюб, любит выпить — все это при нем. Мне предстоит брать у него интервью перед его концертом, который будет в Москве 22 апреля. На этот концерт нужно пойти обязательно, может быть, это вообще его последний концерт. Вы будете рассказывать о нем своим внукам, как я сейчас рассказываю, что видел Фрэнка Синатру. Я не знаю пока, о чем буду спрашивать Азнавура. Мне 81, ему 90. Может быть, спрошу: что вы можете сказать о жизни? Вот, что? Наверное, я с этого начну.
Луи Армстронг и Элла Фицджеральд «Porgy And Bess» (1957)
Я видел Луи Армстронга и Эллу Фицджеральд в Radio City Music Hall в Нью-Йорке. Я ведь «Порги и Бесс» еще помню, когда это был мюзикл, когда его только-только поставили. Я был очень маленький, но меня тогда поразила певица, которая исполняла роль Бесс. Я не мог понять, как она это поет! Когда вышел диск Армстронга и Фицджеральд, мне было странно, что кто-то еще рискует за это браться. Но когда я услышал, как это звучит, я растаял от восторга. Я, кстати, пою «Summertime», хотя это и женская вещь. Элла Фицджеральд для меня не джазовая певица. Вот Билли Холидей — лучше нее просто нет. Элла в большей степени эстрада, но такой музыкальности, такого проникновения в то, что она делает, не найти. То же и Луи. В его дуэте с Фрэнком Синатрой «Birth Of The Blues» сначала поет Фрэнк, а Луи играет на своем корнете, но когда наступает черед петь Армстронгу, Фрэнк начинает просто хохотать от восторга. Ритмика, пауза, подхват темы — это просто не поддается описанию.
Фрэнк Синатра «Sinatra: Best Of The Best» (2011)
Фрэнка Синатру я впервые видел в Нью-Йорке в Radio City Music Hall в те годы, когда он соревновался с Бингом Кросби. Тогда их поклонницы вели себя так же, как у нас — поклонницы Козловского и Лемешева. Я тогда был сторонником Бинга Кросби, мне было лет десять. Бинг казался более обаятельным, и у него был уникальный голос, связанный с природными особенностями голосового аппарата, которые он не хотел исправлять. Это был 1946 год. И когда я попал на концерт Синатры, я просто сошел с ума от восторга. Он выступал с небольшим оркестром. Одну песню спел просто под аккомпанемент рояля. Очень хорошо двигался. Каждый жест был выверен, но хотелось думать, что он не репетировал это, а просто был таким. В нем было поразительное сочетание… Он вообще не пел, он как бы говорил. Он не был красив. Но он был яркий. В нем была приятная наглость. Синие глаза. Худощавый, невысокого роста. Шляпа набок. Сигарета на сцене. И типичное американское обаяние: «Мы-то с тобой понимаем…»
Леонард Коэн «Songs Of Love And Hate» (1971)
Я пою, но, как вокалисту, мне, конечно, далеко до Фрэнка Синатры или Ната Кинга Коула. Я скорее Эрик Клэптон — голоса никакого, но музыкальность есть. Я люблю Клэптона, особенно некоторые его вещи, такие, например, как народная песня «San Francisco Bay Blues», он очень хорошо ее делает. Я получаю от него удовольствие, но не скажу, чтобы очень сильно волновался. Вот Леонард Коэн — это волнение. Взять, скажем, песню «Bird On A Wire»: «Я пытался по-своему быть свободным». Это не музычка, это гораздо больше. Это человек с глубоко поэтическим и даже трагическим восприятием жизни. Мы с ним одногодки. Я мечтал бы взять у него интервью. Однажды я был на его концерте в Монако, там было полно профессионалов, его коллег, и все были в полном восторге. Это уходящая натура, как и Боб Дилан, и Азнавур. Таким был Жорж Брассенс. Это философия. Люди рассказывают о мире. В этом есть что-то вечное. Что-то, что может менять твой угол зрения.
