Но это же серьезный вопрос! Можно ли такие вещи регулировать с помощью закона или надо как-то по-другому? За счет школ, за счет СМИ, за счет родителей и т.д. Вопрос очень важный, когда речь идет о свободе слова, свободе самовыражения, Это же принципиально важно, если говорить о демократии. Если не идем к демократии – тогда конечно и говорить не о чем. Но если говорим о гражданском обществе, то без этого не обойтись.
Гражданское общество должно иметь возможность высказаться. Очень иногда неприятно высказаться – но высказаться. Я не знаю, что вы думаете по этому поводу, об этом мы еще поговорим. Но я хотел сказать, что когда на улицы Парижа вышли больше миллиона человек, они ведь вышли не по поводу того, что убили четырех евреев в супермаркете. Они вообще к супермаркету не подошли. Огромная толпа – огромная, больше миллиона, которая собралась на Площади Республики, когда стала двигаться в сторону супермаркета, к моменту, когда она дошла – там осталось несколько тысяч человек. Это было выражение солидарности с убитыми, но главное – выражение защиты свободы слова, что во Франции очень важная вещь. Поэтому тут не надо путать – что на самом деле двигало этими людьми.
У нас, как вы знаете, закон существует, но есть например закон в Англии: если вы отрицаете Холокост вообще, ну было что-то, ну убили несколько евреев, а они раздули это в такую историю, чтобы получить Палестинскую землю. Вот если вы так скажете в Англии, вам грозит тюремный срок до пяти лет. Это правильно. Но некоторые считают, что не было Холокоста в том виде, в котором говорят. Ну и что теперь, за это человек должен сесть? Это все вещи, которые, как мне кажется, очень важны, но о них мало задумываются и не очень легко на них отвечают. То есть А мы говорим – а вот что будет дальше: Б, В, Г и так далее. Это тоже тема, которую я хотел сегодня с вами обсуждать.
Я выступал в Израиле, был организован один вечер, у них есть такой театр «Гешер», что на иврите значит «мост». Он был создан поначалу актерами, приехавшими из СССР, и ставили пьесы и на русском, и на иврите, сейчас они ставят только на иврите, потому что тех актеров, которые играли на русском, уже нет, а новых, которые могли бы играть Чехова – тут нет. Этот зал был снят для моего выступления, и должен вам сказать, что только с потолка не висели. Было очень много народу! Это было для наших бывших сограждан. Было очень много молодых, и было немало весьма и весьма немолодых. И вы знаете, большинство вопросов касалось России. Я их спрашиваю: ну слушайте, вы уехали – и уехали, у вас есть страна, называется Израиль, занимайтесь, у вас тут масса проблем. К счастью, маленькая страна, поэтому проблемы не такие, как у большой страны, но что вы все время по поводу России! «Почему Россия не шагает в ногу со всем миром?». Ну шаг другой, может быть, не знаю. Вполне идиотские вопросы, которые говорят о том, что эти люди попали конечно же под определенное давление СМИ, как мы все попадаем, и вот они задают такие вопросы. Молодые – чуть по-другому. Вообще я когда решил делать фильм об Израиле, мне все сказали – ну давай, давай, Израиль это так интересно. Я спросил, вообще почему это интересно? Ну как, такая страна, потом наших там много – больше миллиона. И это заинтересует людей. Ну ладно, поехал безо всякого восторга, и конечно за месяц съемок – а это каждый день, с утра до вечера, по всей стране, это самые разные люди, от старых-старых раввинов, чрезвычайно умных, мудрых, порой противных, до военных, политических деятелей, студентов, профессоров, в общем большая палитра. И конечно я изменил свое отношение к этой стране, чрезвычайно противоречивой. Все друг друга не любят. Ашкенази не любят сефардов. Сефарды не любят ашкенази. Сабры не любят ни тех, ни других. Сабров никто не любит, потому что… они родились там, то есть они настоящие. Ультраортодоксы не любят неультраортодоксов. Либеральные иудеи не любят нелиберальных. Короче говоря, никто ни с кем ни в сем не согласен.
Я задаюсь вопросом: а что держит эту страну? Какой там клей? Как это происходит? Она же молодая – ей 68 лет, решение о ее создании было принято в декабре 1947 года, значит пока еще 67. И я долго искал ответ на этот вопрос, и мне кажется, я его нашел. Их объединяет невероятная любовь к стране. Это поразительная вещь. Я, может быть, говорил это в прошлый раз, они ее не воспринимают как само собой разумеющееся, они воспринимают ее как чудо, что все-таки она есть – страна для евреев, и они ее любят. Все остальное – можно что угодно говорить. Очень много приезжают, и сейчас огромная алия из Франции. И вы знаете, мне стало очень неприятно за мою страну – Францию, потому что то, что они мне рассказывают о французском антисемитизме, это что-то вообще из ряда вон выходящее. Люди просто убегают. Они не могут там жить больше. Отчасти из-за того, что очень много, конечно, арабов, но и не только из-за этого. Но там, во Франции, это называется не антисемитизмом, потому что это неприлично. Это называется «антисионизмом». Так даже можно сказать, что сионизм – это все равно что фашизм. Я не знаю, насколько вы ознакомлены с тем, что такое сионизм вообще, кто такой Герцль и все такое прочее, но фильм обо всем этом расскажет. Правда, фильм выйдет только осенью. Потому что это большая работа.
Во всяком случае, мне было чрезвычайно интересно, а иногда смешно, когда я например спрашивал такого о-о-очень старого раввина – они все бородатые, как вы понимаете, говорили мы конечно по-английски, у меня иврит не очень сильный, а у них русский примерно такой же, как у меня иврит. И я его спросил – скажите честно, но только между нами: правда ли вы уверены в том, что евреи превосходят других? Он сказал ну почему, не во всем, например не в футболе.
