С. ШАРГУНОВ: Мне ближе позиция американцев с их знаменитой поправкой, которая предусматривает свободу слова. Да, я очень часто читаю совершенно чудовищные мерзости и в некоторых изданиях, и, конечно же, в интернете, в том числе в свой адрес, в том числе призывы линчевать или выпустить кишки. Мне в голову не придет на самом деле как-то с этими людьми бороться. Я думаю, что вот даже с 282-й статьей в нашей стране есть определенные проблемы – проблемы толкования.
В. ПОЗНЕР: Напомните зрителям, что такое 282-я статья.
С. ШАРГУНОВ: Это статья о разжигании всяческой розни. И мы видим, что, например, социальная категория «чиновники» оказывается неприкосновенной. И в каком-то, значит, регионе парень написал у себя «ВКонтакте»… Я, конечно, считаю, что в плане свободы высказываний должны быть какая-то линия здравого смысла. Но очень опасно, когда подобные законы оказываются в руках очень часто мало чего соображающих и мало чего читавших людей.
В. ПОЗНЕР: Вы иногда сравниваете уровень свободы в нашей стране и Запада и приходите вот к такому выводу: «В России очень высок уровень бытовой свободы. У нас пока не доминируют принципы политкорректности, потому что западный мир мертв, и в плане выражения мнений, и в плане вольнодумства он предельно унифицирован». У меня сразу возникло несколько вопросов. Что такое бытовая свобода? Как это понимать?
С. ШАРГУНОВ: Когда-то Николай Бердяев так сказал: «Свобода — не только внешний принцип в политике, но внутреннее основополагающее начало». Иногда эта свобода перетекает в волю. Как известно в русском языке, два диаметрально противоположных явления: воля как напряжение усилий и воля как вольница, расхристанность, широкое поле – это одно слово. Но я думаю, что русские люди на самом деле не только коллективисты, как принято говорить, но еще и большие индивидуалисты. И наш человек таким хитрым глазком на все смотрит, если ты с ним поговоришь, он все критично воспринимает, и нас не проведешь, а уж сейчас тем более, уж столько раз были ошпарены…
В. ПОЗНЕР: Все-таки я не понимаю, что такое бытовая свобода. Потому что воля – я понимаю: что хочу, то и ворочу – это воля. А свобода, она все-таки требует, на мой взгляд, ответственности от человека. Но бытовая свобода – это что?
С. ШАРГУНОВ: Мне кажется, что в отношениях между людьми, кстати говоря, в каких-то духовных поисках, в поисках правды, в прямоте, в открытости, в максимализме русский человек зачастую достигает пределов. Об этом писал в свое время Николай Онуфриевич Лосский, например, замечательный философ, он очень подробно об этом говорил – об этой внутренней русской свободе. Но она есть, например, в русском роке, в сибирских песнях. Янка Дягилева, например, или Егор Летов. «Это знает моя свобода, — поет Егор Летов. – Это знает мое поражение. Это знает мое торжество». Конечно, это вопрос метафизики.
Возвращаясь к Европе, много есть важного и серьезного, и нужного. И нужно брать и технологии, и, в том числе, вопросы с правами человека и судебной системой и так далее. Но, конечно, есть ощущение определенной разрегламентированности. Я не думаю, что слепо возможно скопировать… Тем более все страны очень разные.
В. ПОЗНЕР: Конечно! Зачем?
С. ШАРГУНОВ: У нас принято говорить по поводу абстрактного Запада. Но ведь Запад состоит из разных государств!
В. ПОЗНЕР: Так вы сами говорите: «Запад, Запад, Запад». А Запад – это действительно очень много разных государств.
