Вопрос: У меня несколько провокационный вопрос, но вы вправе, естественно, на него не отвечать. Есть ли люди, с которыми вы бы не хотели говорить в своей программе – не потому что они для вас неинтересны, а просто в принципе, по каким-то причинам?
В. Познер: Да, конечно, есть такие, у которых я не хочу брать интервью, хотя считаю, что должен был бы, потому что они в какой-то степени ньюсмейкеры и в чем-то влиятельны. Например, Лимонов – я не хочу брать у него интервью, он мне противен. На мой взгляд, он фашист. Но как журналист – если бы мне представилась эта возможность, я бы мог взять (интервью). А есть люди, у которых я не могу взять интервью, потому что то, что я делаю, покупает Первый канал. А Первый канал покупает не кота в мешке, он знает, у кого я собираюсь брать интервью, и может сказать: нет, этого мы не пустим. И я их понимаю. Значит, у меня волей-неволей возникает вопрос компромисса. Скажем, я в ответ говорю: ах, так! – хлоп дверью – я вообще не буду ничего делать. Лучше? Не думаю. Не получается так. В то же время точно знаю, что надо быть осторожней с этими компромиссами – можно предать самого себя. Есть несколько человек (от семи до десяти), которых я никак не могу пригласить. Я пытаюсь, напоминаю им. Назвать не могу, но у вас должно быть воображение. И к Путину обращался неоднократно.
Продолжение вопроса: А о чем вы с ним хотели бы говорить?
В. Познер: Зачем мне заранее ему говорить, о чем я буду с ним говорить? Я получил два отказа.
Вопрос: Вопрос о внешней политике – что вы думаете о нашей дипломатии сегодняшней? И мне кажется, что в Соединенный Штатах во время холодной войны были очень серьезные аналитики по СССР, а сегодня с этим очень плохо, и это сказывается на наших отношениях.
В. Познер: Не вдаваясь в подробности, я бы сказал так: вообще уровень людей (и с той, и с другой стороны), которые занимаются внешней политикой, – сильно упал. И в смысле понимания, и вообще.
Вопрос: О религии: если бы вы были все-таки религиозным человеком, то какую религию вы бы выбрали?
В. Познер: Странный вопрос, это все равно как спросить: если бы вы были женщиной, то за кого бы вы вышли замуж… Можно говорить – какую религию я предпочитаю. Но ведь я тоже не такой большой специалист. В общем, мне как-то больше нравится буддизм. Эта религия кажется мне наименее агрессивной на сегодняшний день. Но религия – это одно дело, а церковь – это совсем другое. Можно провести такое сравнение: есть коммунистическое учение, а есть ЦК КПСС. Для меня это не одно и то же. Так что разные религии мне интересны, я много читаю по этому, и могу сказать – буддизм мне симпатичней. Но я не религиозный человек. Меня смущает в религии то, что мне отказывают в праве задавать вопросы. Плюнь, верь! Как это я должен верить? У меня был спор с раввином. Я говорю: послушай, в Ветхом завете, который намного интересней Нового, находящиеся в рабстве евреи, в Египте, под водительством великого Моисея уходят в обетованную землю. Надо уговорить фараона, чтобы он их отпустил, и Бог говорит Моисею: «Пойди к фараону и скажи – если ты не отпустишь мой народ, то я…» – ну и дальше: то я сделаю то-то и то-то. Моисей говорит: нет, я не буду, потому что я заикаюсь. (Вы небось не знали, что Моисей заика? Читать надо!) А вот мой брат Аарон хорошо говорит. Ну, тот говорит: хорошо, пускай Аарон. Аарон идет и говорит. И фараон вроде готов. А Бог говорит: он готов, но я ожесточу его сердце, чтобы он не отпустил, и тогда я нашлю на него одну беду, потом вторую, потом третью, потом четвертую, и потом наконец я убью всех перворожденных детей – за то, что он не отпустил. А ведь фараон хотел отпустить! Но Бог ожесточил его сердце. Тогда я спрашиваю раввина: а зачем он ожесточил его сердце? Раз он сам хотел отпустить – чего он его наказывает? Ты мне можешь объяснить? Причем как наказывает – убивает перворожденных детей, которые ни в чем не виноваты! Детей не только фараона, но всех египтян! Это как? Объясни мне! А раввин отвечает: есть истины, которые тебе недоступны. Поэтому я не религиозный человек. А. кстати, опять Улицкая. Она же биолог, как я. В конце программы я ей задаю вопрос насчет смерти. Я говорю:
– Вы очень интересуетесь смертью.
Она:?– Да, это же самое интересное!
Я говорю:
– А что интересного? Я умер – и все, и больше ничего.
А она говорит:
– А я нет.
– Но там ничего нет.
– Это как музыкальный слух – или вы слышите, или вы не слышите.
– Вы хотите сказать, что у меня нет музыкального слуха?
А она:
– Может, еще прорежется.
