А. АУЗАН: Я помню. Более того, я бы сказал так: в истории не существует супернадежных способов преобразования. Потому что, в принципе, есть два способа, грубо говоря, модернизации. Одна – в стиле Петра I и Иосифа Сталина: когда народ сжимают вот так, заставляют с большими человеческими потерями рвануться вперед, потом выясняется, что истребили часть народа, что не можем удержаться на тех позициях, которые есть. И я говорю, что после мобилизации наступает демобилизация, и как раз это время наивысшего успеха – как Екатерина Великая в XVIII веке или хрущевской время с культурной оттепелью и космосом в веке XX. А второй тип – это модернизация, которую проводили Александр II, или Никита Хрущев, или Михаил Горбачев: попытка идти вместе с обществом, пытаясь что-то такое сделать. Таких реформаторов нередко смещают или убивают люди из этой же страны. Но опять: Александра II убили, Никиту Хрущева поместили под домашний арест, а Михаил Горбачев, слава богу, работает и продолжает выступать.
В. ПОЗНЕР: До сих пор. Вы хотите сказать, что все-таки стало лучше…
А. АУЗАН: Что прогресс происходит, да.
В. ПОЗНЕР: Когда вы говорите о колее, я волей-неволей вспоминаю одну из моих любимых песен Владимира Высоцкого – насчет чужой колеи. Вообще я не знаю, как сегодня люди, которым 25 лет, вообще помнят ли, кто такой был Высоцкий…
А. АУЗАН: Помнят. Высоцкого помнят, да. Я вообще поражаюсь. Я студентам часто задаю вопрос, читали ли они ту или иную книгу. Например, они читали Стругацких не только «Трудно быть богом», которая оказалась вещью философской, они читали «Понедельник начинается в субботу», я считаю, самую позитивную вещь Стругацких.
В. ПОЗНЕР: Это пожалуй. Так вот, возвращаясь к колее, которую Высоцкий называет «чужой». А вы говорите так: «России давным-давно неудобно в колее, потому что никоим образом не традиционная, не патриархальная страна, что бы она периодически о себе ни думала. Есть, на мой взгляд, вполне научное объяснение этого дискомфорта». Так вот, объяснение дайте мне дискомфорта.
А. АУЗАН: Объяснение дискомфорта состоит в том, что у нас традиционная среда, хорошо это или плохо, уничтожена этими реформами и модернизациями со времен Петра, ее практически не осталось. Я бы даже сказал, у нас, пожалуй, носителем традиций остался язык, потому что слово «государство», например, вы вряд ли переведете на английский.
В. ПОЗНЕР: Может быть, французское «etat», чуть ближе?
А. АУЗАН: Да. Говорят, что во французском было архаичное понятие «pouvoir», которое близко к этому слову – «государство». …Но в целом традиция-то размыта. И получается, что страна, которая стремится к успеху, самореализации, материальному достатку, которая не сохранила таких клановых связей, общин и так далее, и так далее, тем не менее, выйдя из прежнего состояния, никак не может войти в новое.
