— В книге вы пишете, что у вас был ангел-хранитель из КГБ, некто Виктор Александрович, телефон которого вам дал отец «на крайний случай». Кто это?
— Понятия не имею. И он, конечно же, не Виктор Александрович. У него квартира была на Ленинском проспекте, недалеко от здания Академии наук. Знаю, что это был крупный чин, который спас меня на самом деле от лагеря, когда была записана моя беседа с тремя советниками разных посольств: я позволил себе высказаться очень критически в адрес советской власти, говорил об антисемитизме и так далее. И он тогда меня вызвал в ресторан «Прага» и показал мне запись того, что я говорил. И сказал мне, что только из-за моего отца и из-за моей матери, которая, вероятно, не выдержала бы этого, он меня отмажет от срока, но чтобы я знал, что эта дверь для меня закрыта навсегда.
Но ангел-хранитель, Женя, — это тот, который сидит во мне. Это то чувство, которое не дало мне стать биологом, которое заставляло меня поступать так, а не иначе. То есть я понимаю ангела-хранителя именно в этом смысле, как что-то такое, что во мне живет и в какой-то момент очень сильно влияет на принятие решений.
Например, когда я работал в Главной редакции политических публикаций (начало шестидесятых; эта редакция была подразделением КГБ, службы дезинформации, но официально входила в АПН. — The New Times), туда приехал молодой человек в очках, очень такой западный, и сказал мне: «Володь, будешь с нами работать, будешь ездить по всему миру. Ты будешь кататься, как сыр в масле. А нет, так ты не поедешь никуда». Я сказал нет, я не буду с вами работать. Каждый из нас делает выбор. Я сказал нет, не буду.
— Почему, Владимир Владимирович? Ведь многие — ради возможности выезжать за границу — соглашались на сотрудничество с КГБ.
— Потому что нельзя. Есть вещи, которые нельзя.
— Но для вашего отца это можно было.
— Он верил, понимаете, он глубоко верил в советский строй, он верил, что это новое общество, он верил, что это общество, где нет богатых и бедных, а есть нормальные люди. И он не верил, что был террор, ГУЛАГ. Была целая группа людей, которые на все это закрывали глаза. Вот это, я считаю, можно простить, потому что он — верил. Можно сказать — идиот, кретин, все, что угодно, но нельзя винить. Я же — не верил.
— А вы отцу рассказывали о том, что вас пытались вербовать?
— Да, говорил. Он сказал: не надо, у тебя не тот характер.
— Отец, пожив в Берлине и Москве, не разочаровался?
— Не знаю. Нельзя было даже подойти к этой теме. Может быть, он маме говорил. Может быть, он говорил своей любимой сестре Виктории Александровне, которая умерла недавно в 96 лет. Скорее всего, он ей говорил, но она была в этом смысле могила. Она только, помню, однажды сказала мне: «Твой отец проститутка». Я говорю: «Почему?» — «Да потому что он думает, что оттого, что сослужил службу советской власти, они должны ему быть благодарны».
