ВП: Было наверное два раза в жизни, когда эмоции взяли верх и я говорил о вещах, о которых потом сожалел. Все-таки – да, я публичная фигура, но у каждого человека есть право на некоторую приватность. Есть область, закрытая для публики, и она должна оставаться закрытой.
Это было во время горбачевских реформ, гласности, и Дмитрий Крылов брал интервью у разных политобозревателей и в частности пришел ко мне и спросил, сожалею ли я о том, что я говорил раньше. И я сказал, что да. И довольно пространно разоткровенничался по этому поводу, о чем я до сих пор жалею, потому что в конце концов это очень личная вещь и не обязательно, чтобы все об этом знали и чтобы обсуждали это, хотя многие говорили, что наоборот очень это оценили. Ну, может быть, и так.
ВР: А как вам удается контролировать этот момент?
ВП: Ну как. Это вопрос внутреннего настроя. Конечно, людям интересно узнать про частную жизнь, особенно интимные стороны жизни, но тут надо суметь сказать, что это никого не касается. И можно сказать довольно резко, в зависимости от того, как задан вопрос. Каков вопрос – таков и ответ.
ВР: Вопрос по поводу опросника Пруста. Вы ответили в книге сами на эти вопросы.
ВП: Да, именно на те вопросы, на которые ответил Пруст.
ВР: А как давно вы ответили?
