Журналист, главный редактор радиостанции «Говорит Москва» Сергей Доренко отвечает на вопросы Владимира Познера.
«Долг журналиста – выляпывать все и ничего не таить в интересах команд», — заявил в эфире программы «Познер» главный редактор радиостанции «Говорит Москва» Сергей Доренко. Вместе с тем, по его мнению, журналист на должен делать выводы, он должен предоставить это право своим читателям, зрителям или слушателям. «Я предлагаю своим слушателям раздумывать вместе, я убежден, что надо что-то оставлять недосказанным, чтобы человек сам пришел к определенному выводу», — пояснил журналист.
При этом, в отличие от радио, которое он «строит как форум», телевидение, по мнению Сергея Доренко, — «это искусство для малообразованных». «Человек, который смотрит телевидение, позволяет пригласить себя на танец, и телеведущий ведет в этом танце, хотя, в основном, эти танцоры бесталанны, — заметил он. – Человек, смотрящий телевидение не может быть правильным, ведь телевидение нельзя кликнуть, и в этом проблема телевидения».
«Правильный народ — это рунетовский народ, — добавил журналист. – Интернет – это современный способ быть: мы должны быть в твиттере и в фейсбуке, иначе нас нет».
Текстовая версия:
ВЛАДИМИР ПОЗНЕР: В эфире – программа «Познер». Гость программы – Сергей Доренко. Здравствуйте, Сергей Леонидович.
СЕРГЕЙ ДОРЕНКО, главный редактор радиостанции «Говорит Москва»: Здравствуйте. Давайте просто Сергей, а я вас – Владимир Владимирович.
В. ПОЗНЕР: Нет, так не пойдет. Знаете, когда я работал у Самуила Яковлевича Маршака много-много лет тому назад, он ко мне обращался исключительно «Владимир Владимирович», понимая, что я не могу ему сказать «Сема». Поэтому давайте так: либо тогда вы «Владимир», либо мы оба тогда по отчеству.
С. ДОРЕНКО: Но вы же патриарх все-таки, а я, господи…
В. ПОЗНЕР: Какой я патриарх? Патриарх – это совсем другой человек, давайте меня с ним не путать. Обычно я представляю гостя – министр и так далее. Вас, естественно, я не представляю, поскольку вас знают.
С. ДОРЕНКО: Главный редактор «Говорит Москва».
В. ПОЗНЕР: То есть вы так хотели, чтобы я вас представил, да?
С. ДОРЕНКО: Я сейчас так работаю. И мне, главное, ужасно нравится произносить слова «говорит Москва, говорит Москва». Согласитесь, это классно.
В. ПОЗНЕР: Конечно. И о многом напоминает. Эту программу, как вы, наверное, знаете, покупает Первый канал, и покупает не кота в мешке. Я никогда ни от кого не скрываю, что я обговариваю гостей с руководством канала, и в том числе и вас. Я сказал: «Я хочу пригласить Доренко». И получил мгновенное согласие. Вас это не удивляет?
С. ДОРЕНКО: Не знаю. Просто я не настолько знаком с вашей кухней.
В. ПОЗНЕР: Знакомы, на самом деле.
С. ДОРЕНКО: Нет, вы знаете, оторвался. Ведь я проработал 15 лет на телевидении и 9 всего лишь на радио, но на телевидении уже 14 лет назад, поэтому немножечко отошел.
В. ПОЗНЕР: Как только я получил добро, мы связались с вами, и вы сразу дали согласие.
С. ДОРЕНКО: Нет, я пококетничал сутки. Это вам не передали редакторы.
В. ПОЗНЕР: А как это вы кокетничали?
С. ДОРЕНКО: Я сказал: «Мне надо подумать, пойду ли я в эту программу». На самом деле, Владимир Владимирович, во-первых, вы блистательный интервьюер, во-вторых, говорить с вами интересно. В-третьих, черт побери, на нынешнем телевидении нет ни одной программы, где тебе дают говорить дольше 20 секунд подряд.
В. ПОЗНЕР: Знаете, мне говорят, что вы все-таки согласились сразу. А я хочу сказать вот что. Вы в своем блоге интересно написали, или в Твиттере вы написали: «Познер позвал меня в эфир на следующий понедельник. Почетно. Но и будет колко-ехидно, думаю. Идти? Вам интересно? Я имею в виду Познера много правильного народа смотрит? Есть смысл идти к нему в «прогу» гостем? Или там одни русска демократична бабушкас смотрят?»… Так вот, насчет колко-ехидно — возможно, вы так меня воспринимаете.
С. ДОРЕНКО: Ваш прищурец широко известен.
В. ПОЗНЕР: Я сразу подумал, вы как-то довольно остроумно сказали, что «классификация – это участь классификаторов, а не моя», и сказали: «У меня два кота, и они думают, что я большой главный кот. Садо-мазохисты думают, что я – садо-мазохист. Продажные люди, придавленные, которые мечтали бы продаться, думают, что я за миллион продаюсь». А вы считаете меня каким-то колко-ехидным, да?
С. ДОРЕНКО: Колко-ехидным и с прищурцем. Вот же прищурец, боже!
В. ПОЗНЕР: Все-таки вопрос: вы почему это дали, Твиттер этот? Это что? Это пиар чуть-чуть?
С. ДОРЕНКО: А это современный способ быть: мы должны быть в Твиттере, иначе нас нет как реальности, понимаете? Мы реальность в силу того, что мы в Твиттере, в силу того, что мы в Фейсбуке. Большего вы же не знаете. Все это пошло мгновенно и в «ВКонтакт», и даже в «Тамблер».
В. ПОЗНЕР: Конечно. Для чего это вам? Вам, Доренко?
С. ДОРЕНКО: Это нужно для того, чтобы быть.
В. ПОЗНЕР: Без этого Доренко нет?
С. ДОРЕНКО: Мы держимся за реактивную струю, как самолет, как двигатель держится за струю. Понимаете, в чем дело?
В. ПОЗНЕР: Но двигатель выбрасывает струю, а не держится.
С. ДОРЕНКО: Он за нее и держится одновременно, да.
В. ПОЗНЕР: Все-таки меня это удивило, потому что на самом деле это появилось (вы понимаете, мы же следим за этим) ровно через час после вашего приглашения.
С. ДОРЕНКО: Да, я дал вашему редактору для этого ответ, что я подумаю сутки – для того, чтобы исполнить это… господи, да что! Вы же человек сцены!
В. ПОЗНЕР: Хорошо. Скажите мне, пожалуйста, все-таки, кто такая эта русска демократична бабушкас? Это кто? Чтобы я понимал.
С. ДОРЕНКО: Есть два вредных сословия в Москве…
В. ПОЗНЕР: В Москве или вообще?
С. ДОРЕНКО: В Москве. Везде, всюду в России есть, но уже, так сказать, совсем мало. В Москве есть два вредных сословия: шестидесятники и их дети – абсолютно тупиковая, ошибочная ветвь эволюции, и русска демократична бабушкас…
В. ПОЗНЕР: Это кто?
С. ДОРЕНКО: Я вам скажу. Русска демократична бабушкас в 87-м году рвали мне пиджак с криком «он похож на агента КГБ!», когда я снимал на Манежной митинги. В 87 – 89-м. От Первого канала я выходил. У меня прическа была короткая, а им это не нравилось. Русска демократична бабушкас – когда Ельцин на меня вот так показал… А Ельцин в день, когда его уволили, в Госстрое собрал пресс-конференцию.
В. ПОЗНЕР: Когда он был заместителем председателя Госстроя?
С. ДОРЕНКО: Важное лицо, да. И он собрал пресс-конференцию прямо в здании Госстроя, а теперь там Совфед. Я пролез через парапет, перелез через… одним словом, сделал чудеса. И больше того, чудо заключалось в том, что я ему задал вопрос. Я ему сказал: «Вы по количеству голосов человек номер два в стране, в Советском Союзе. Когда вы уберете лицо номер один?» — спросил я. Ельцин посмотрел на меня и сказал: «Он – провокатор». И вы не представляете, зал стал сгущаться, и бабушкас пошли тащить меня за пиджак назад.
В. ПОЗНЕР: То есть они кто?
С. ДОРЕНКО: Маньяки, зомби.
В. ПОЗНЕР: А почему с американским или английским акцентом? Они же не оттуда.
С. ДОРЕНКО: Потому что их интервьюируют постоянно, и в то время их интервьюировали постоянно ваши американские коллеги, изображая из них русский народ.
В. ПОЗНЕР: Вы имеете в виду диссидентов?
С. ДОРЕНКО: Нет, это демократические бабушки, которые героизировали Ельцина в свое время. Собственно, и вас они героизируют. Вы – их герой, потому что вы герой русской…
В. ПОЗНЕР: Почему-то я не знаком ни с одной, поэтому я вас так спрашиваю.
С. ДОРЕНКО: Боже мой, выйдите на площадь, скажите: «Русска демократична бабушка, я – Познер». И они придут просить автограф.
В. ПОЗНЕР: Хорошо, я скажу, что это благодаря Сергею Доренко.
С. ДОРЕНКО: И шестидесятники – ужасные люди, да…
В. ПОЗНЕР: Оставим их в покое пока. Еще один вопрос. Вы написали: «Правильный ли народ его слушает?». Правильный народ – это кто?
С. ДОРЕНКО: Правильный народ – это инетовский народ, рунетовский народ. Дело в том, что я сам очень оттуда, и должен сказать, что вообще всю информацию в основном получаю из интернета. И если человек, с моей точки зрения, не в интернете, то он, значит, пленен либо рулем, ну, не может в этот момент, за рулем, и тогда он на радио – это и есть правильный человек. Человек, который смотрит телевидение, не может быть правильным.
В. ПОЗНЕР: По определению? А когда вас смотрели?
С. ДОРЕНКО: Дело в том, что в то время не было такого инета.
В. ПОЗНЕР: Но радио-то было.
С. ДОРЕНКО: Радио было. Я сам себя ни разу не смотрел.
В. ПОЗНЕР: Вы согласитесь, что вас смотрели такие же, как и смотрят сегодня?
С. ДОРЕНКО: Нет. Люди мигрировали в интернет. Я считаю, что человек, смотрящий телевидение, априори позволяет пригласить вам себя на танец, и вы ведете в танце. Ведь телевидение нельзя «кликнуть», невозможно. И в этом проблема телевидения. Вы – талантливый танцор, я говорю сейчас конкретно о вас. Но в основном танцоры бесталанные. И когда человек позволяет вам…
В. ПОЗНЕР: А радио – это другое, что ли? Я обожаю радио, но ведь там тоже есть талантливые танцоры, а есть совершенно бездарные. Могу их назвать даже, и вы их знаете, бездарных радиотанцоров.
С. ДОРЕНКО: Я строю радио как форум. У меня танцоры…
В. ПОЗНЕР: Вам звонят, да? И дураков очень много.
С. ДОРЕНКО: Дураки тоже живописны, о чем разговор. Всевозможные деды Щукари.
В. ПОЗНЕР: На самом деле, если серьезно, я хотел с вами говорить о журналистике, потому что это очевидно, что вы в российской журналистике фигура особая, очень известная, очень яркая и, наверное, думаете о том, чем вы занимаетесь. Вы сами говорите: «Журналистика – это наслаждение, это странноватый способ рефлексии и это способ думать. Для меня журналистика – это счастье быть». Вы сейчас готовы это повторить?
С. ДОРЕНКО: Да. Я встаю каждый день в 5 утра. Если я дождусь будильника, иногда в 4. И я ложусь для того в 9 – 10. Я еду на работу так, чтобы приехать в 6, в 6:15. И у меня нет редакторов, я сам готовлюсь. Это я к тому, что это счастье, и я уже много раз говорил, все принимают это за шутку: все акционеры – придурки реально. Почему? Объясню. Если бы они мне не платили, я бы им платил. Я бы им платил за счастье быть в эфире! Я бы грабил прохожих…
В. ПОЗНЕР: Журналистика в России, то есть тот род деятельности, который когда-то во Франции стали называть «четвертой властью», — в общем, молодая профессия. Я бы сказал так, что в СССР вообще журналистики не было, а журналиста называли «солдатом идеологического фронта, задача которого предъявлять и объяснять политику партии и правительства». То есть это была пропаганда. Очень талантливые были пропагандисты, я бы сказал, высоко талантливые были среди них. А были там и всякие. Но все-таки это не журналистика, как я ее понимаю. Или вы считаете, что то тоже было журналистикой? И если нет, то что есть журналистика?
С. ДОРЕНКО: Смотрите, журналистика – это способ передавать информацию и обмениваться информацией. Информация – это значимое различие. Назовем термин. Что такое информация? Значимое различие. В том числе, молчание есть информация. Грегори Бейтсон говорит: «Попробуйте завтра не выставить плошку с пищей для вашего кота, и вы узнаете, что ноль значим».
В. ПОЗНЕР: Зависит от кота.
С. ДОРЕНКО: Ноль значим, ноль значим. Значимое различие есть информация. Как передавать значимое различие – через эмоцию, через сообщение и так далее, — мы с вами должны признать, что способов примерно миллион. Поэтому словом «журналистика» называются совсем разные вещи. Белинский – журналист?
В. ПОЗНЕР: Нет, конечно.
С. ДОРЕНКО: Конечно, да. Он публицист.
В. ПОЗНЕР: Публицист, не журналист.
С. ДОРЕНКО: Журналист-публицист. Белинский, Чернышевский – журналисты-публицисты. Герцен – журналист? Да. Основатель одного из изданий, как мы знаем.
В. ПОЗНЕР: «Колокол».
С. ДОРЕНКО: Да, совершенно верно. Журналист? Да. Публицист, борец, тираноборец, чего хочешь. Значит, в то же время люди, отвечающие на 5 «W» — журналисты? Who, when, where, what, why. Журналисты? Да. Но они манипулируют. Они отвечают, манипулируя с «why», потому что всегда в синхроне героя. Они манипулируют нами.
В. ПОЗНЕР: Конечно, да. Но тогда это не журналисты, строго говоря.
С. ДОРЕНКО: А кто журналист? А Аманпур манипулирует или нет?
В. ПОЗНЕР: Конечно. Она просто врет.
С. ДОРЕНКО: Хорошо, давайте тогда найдем одного журналиста, сейчас выяснится, что это вы, но тогда для чего…
Есть люди, которые ошибаются. Есть люди, которые думают, что говорят точно, и при этом заблуждаются. Но это не то же самое, когда ты понимаешь, что говоришь не совсем правду. Это разные вещи.
С. ДОРЕНКО: Самое худшее — когда ты понимаешь, что говоришь неправду. Но занимать позицию… Я говорю об этом журналистам: смешно в 23 года занимать позицию. Надо иметь седые глаза, чтобы занимать позицию. Но когда ты уже имеешь седые глаза, от тебя требуют занять позицию, тебе говорят: «Пожалуйста, не выхолащивай…»…
В. ПОЗНЕР: Поговорим, это интересная тема. У журналиста, на ваш взгляд, есть долг? Как у врача есть долг, лечить, спасать жизнь – это долг. Неважно, враг, не враг, он это должен делать. На поле боя лежит человек, он не спрашивает, наш, не наш, он его спасает. Он – врач. Я не сравниваю… Но у журналиста есть долг?
С. ДОРЕНКО: У журналиста бывает такой долг, что обидно… У меня был однажды разговор с Александр Стальевичем Волошиным, который был в то время главой администрации Президента Путина. Мы сидели у банкетки в помещении Кремля, и он мне рассказал кучу интересного. Настолько интересного, что в какой-то момент я ему сказал… Да, он говорит: «Я думаю, может быть, мы продолжим эти встречи». И я ему сказал: «Александр Стальевич, это последняя наша встреча». Он говорит: «Почему?». Я говорю: «Я должен стоять за форточкой. Я должен, вцепившись в подоконник, висеть за форточкой и услышать, как вы это рассказываете кому-то, чтобы мгновенно выболтать все это, рассказать. Потому что теперь получилось так, что в результате нашего разговора о человеческих отношениях (а человеческими отношениями я не могу пренебречь) я узнал две – три обалденные, невероятные вещи, которые выболтать надо сейчас же, но я уже ангажирован моментом доверия вашего и моментом некой командной дисциплины». Он хотел, чтобы я понимал глубинную историю, чтобы быть членом команды. Так вот, это ужасная ситуация для журналиста.
В. ПОЗНЕР: Хорошо, долг журналиста – говорить правду. Нет?
С. ДОРЕНКО: Нет, просто выляпывать вообще все. Вообще все.
В. ПОЗНЕР: Все вообще? Не проверив, не зная?
С. ДОРЕНКО: Нет, проверив и зная. Но не таить это в интересах команд.
В. ПОЗНЕР: Вообще в интересах кого-либо.
С. ДОРЕНКО: Команд.
В. ПОЗНЕР: Хорошо. Вы говорите о журналистике интересно: «Журналистика осталась такой же, какой она всегда была, — она эмоциональная. Главная суть: вы за внимание продаете эмоции. Что вы предлагаете за внимание? Обычно эмоции и плюс еще что-то. Эмоция «паскудство», эмоция «самодовольство», эмоция «кичливость», эмоция «переживание», эмоции «гордость», «интеллект»». Что вы предлагаете за внимание? Вы конкретно.
С. ДОРЕНКО: Я предлагаю раздумывать своим слушателям сейчас, потому что я на радио. Я предлагаю раздумывать вместе. Мне кажется, что выводы… Я это делал на телевидении. Я абсолютно убежден, что надо оставить недосказанным таким образом, чтобы человек сам пришел к выводу. Я рассчитываю на то, что люди вместе со мной подойдут к чему-то, когда они скажут: «Серег, ну чего же ты не договариваешь? Все же понятно!». Но я не должен этого произнести. Если красиво, то мы должны прожить, подойти к тому моменту, когда они скажут: «Договори, скажи это слово – приговор». Я не скажу. Они должны сказать — после программы.
В. ПОЗНЕР: К теме, о которой только что мы говорили, хочу уточнить. Вы говорите: «У редакции должна быть политическая линия». Более того, вы говорите, что у канала как у большого бизнеса всегда есть политическая линия.
С. ДОРЕНКО: Обязательно.
В. ПОЗНЕР: При этом вы рассказываете очень любопытную историю о том, что когда вы работали для «Си-Эн-Эн» и рассказывали о том, как чеченцы взяли больницу в Кизляре, вы их назвали террористами. Вам позвонил человек из «Си-Эн-Эн» и сказал: «Слушай, дорогой мой, мы их называем не так. Мы их называем повстанцами. Это так наш канал их видит». На что вы ответили: «Окей». И стали дальше называть их повстанцами. Это ваш рассказ. И при этом вы говорите таким образом: «И для канала они – повстанцы. И точка. И мы будем кривить душой, если скажем, что мы объективны, как Господь. Мы стараемся, мы не можем не быть людьми. Поэтому я говорю, что всегда есть таблетка в конфетке. Проблема в том, насколько вы уважаете своих зрителей, и как много конфетки окружает таблетку». Так? Но на самом деле вопрос не об объективности, а о неправде.
С. ДОРЕНКО: Я смотрю на террористов, которые захватили роддом в Кизляре, как на террористов, потому что они захватили людей, непричастных к политике, и поставили под угрозу их жизни. Мне говорит «Си-Эн-Эн»: «Это «ребельдас» (повстанцы)». Я говорю: «Товарищи дорогие, ну они же захватили…». Мне объясняют: «Да, с вашей точки зрения. Но для Латинской Америки это слово – «террористы» ассоциируется с таким нежелательным словом, как…». И он мне начинает плести, плести, плести.
В. ПОЗНЕР: Он вас «лечит».
С. ДОРЕНКО: Он меня «лечит» и начинает «упаковывать». Что же я делаю? Я говорю: «Хорошо». И начинаю уклоняться от материалов в следующие разы. То есть, я начинаю уклоняться. Это — мое право.
В. ПОЗНЕР: Ваше право вообще хлопнуть дверью, что вы и делали неоднократно.
С. ДОРЕНКО: И неоднократно. Я начинаю уклоняться. Когда он мне говорит: «Еще о них…». Я говорю: «Немножко другой подход, я про другое сделаю». Потому что я не могу сказать, как он велит…
В. ПОЗНЕР: На самом деле это же политика. Либо вы играете в эту политику с ними, тогда это командное, хотите вы того или нет. Либо вы от этого отказываетесь.
С. ДОРЕНКО: Это политика. Но я не хочу, я ставлю условие. Когда я сейчас принимаю людей на работу, я им говорю, что, конечно, у радиостанции есть политика. Я ставлю ее очень обще. Я говорю следующее: «Ребята, вы должны только мне гарантировать, что сейчас в голове… не ручайтесь о будущем, но сейчас в голове вы хотите, чтобы вы, ваши дети и ваши внуки жили в нашей любимой стране…»
В. ПОЗНЕР: То есть вы не хотите быть эмигрантами, другими словами.
С. ДОРЕНКО: Да. «Если это так, то вы строите страну для себя, детей и внуков и отвечаете перед могилами — вперед. Дальше я за все – за дискуссию, за драки, за ссоры. За все». Это мое условие при найме. Теперь скажите, у меня есть политика? Да.
В. ПОЗНЕР: Это можно назвать, конечно, политикой, безусловно. Принцип даже, я бы сказал просто. Вы говорите: «Моя профессия – быть наблюдателем, свидетелем, но не участником. Ни в коем случае, иначе ангаже». Но ведь на самом деле вы же абсолютно ангаже. Вы известны как ангаже.
С. ДОРЕНКО: Когда?
В. ПОЗНЕР: Многократно.
С. ДОРЕНКО: Вы придумали это.
В. ПОЗНЕР: Нет, честное слово. Послушайте, когда я вас знал когда-то, и мы даже чуть-чуть с вами работали, когда вы возглавляли информационную службу тогда ОРТ…
С. ДОРЕНКО: Да, в 98-м году.
В. ПОЗНЕР: И я должен был срочную программу делать с вашей помощью. И я говорил, что я не хочу. Вы мне говорили: «Да вы сделайте, вы – хохол, такой же, как и я». Я очень смеялся: какой я хохол? И, тем не менее, я очень хорошо это помню. То, что вы тогда делали, это же было ангаже.
С. ДОРЕНКО: В каком смысле?
В. ПОЗНЕР: Почему нет, собственно говоря?
С. ДОРЕНКО: Нет, то, что вы говорите сейчас, чуть-чуть по-другому попробуйте. Вы – в плену штампов. Вы придумали штамп и дальше обслуживаете собственный штамп. Теперь послушайте меня. Перед вами – журналист, на которого в сентябре 99-го года напали могущественнейшие люди страны. В этот момент Президент страны находился в Барвихе, и мы не знали, то ли он больной, то ли нетрезвый. Мы не знали этого. Все до единого человека, включая Ястржембского, который перешел работать к Лужкову и так далее, перебегали туда. Самые могущественные люди страны, у которых даже просто формально было 100 тысяч одних милиционеров в Москве, набросились на вашего коллегу. Вспомните нравы той эпохи. Каждую неделю Лужков появлялся в эфире и говорил обо мне гадости. Каждую неделю.
В. ПОЗНЕР: Да. Вы отвечали ему взаимностью.
С. ДОРЕНКО: Вам не стыдно, что вы меня не защитили?
В. ПОЗНЕР: Я? Я бы с удовольствием, но только меня не пустили в эфир. У меня не было эфира.
С. ДОРЕНКО: В 99-м я не был начальником.
В. ПОЗНЕР: Не вы, но меня не пустили в эфир. Более того, я вам хочу сказать, что я вспоминаю ваши эфиры, они были блистательные, талантливые, и не от меня вы это слышали. Но, конечно, это было ангаже.
С. ДОРЕНКО: Я работа от паса, только от паса. Каждую неделю Лужков…
В. ПОЗНЕР: Вы работали от уважаемого господина Березовского, и он сам это говорил. И мы были с вами на встрече в доме «ЛогоВАЗ», где он страшно хвалил вас за вашу работу. Это же было все!
С. ДОРЕНКО: И ели поросят у Бадри, да. Я помню. Давайте вернемся к этой ситуации и скажем следующее: вся журналистская братия, и я готов всем сказать в лицо, вела себя подло. Одного из нас – меня – собаками травили, постоянно в эфире мэр города… Представьте себе такое в Европе. Представьте себе такое во Франции, представьте себе такое в Англии или в США: мэр города, главного города страны, претендент на главный пост или, во всяком случае, один из самых важных людей в стране, каждую неделю появляется в эфире собственного канала и травит одного из журналистов. И вся эта падаль журналистская подвывает ему сзади. Псы, шакалы. Меня в то время исключили из Союза журналистов, в который я не вступал.
В. ПОЗНЕР: А как же вас исключили?
С. ДОРЕНКО: Не знаю. С тех пор я – Расстрига. Я взял ник «Расстрига».
В. ПОЗНЕР: Так отсюда вы и взяли это, да?
С. ДОРЕНКО: Конечно! Ник «Расстрига» отсюда. Слушайте, 100 тысяч одних ментов, собственное КГБ…
В. ПОЗНЕР: Вы категорически отказываетесь от слова «ангаже»?
С. ДОРЕНКО: Я еще раз говорю, я отвечал на плевки.
В. ПОЗНЕР: Я просто хочу сказать, что я категорически отказываюсь от того, что я в плену у каких-то своих штампов.
С. ДОРЕНКО: Я был ангажирован, и я был в плену – я был в плену – любви к армии. Я постоянно был в Грозном.
В. ПОЗНЕР: Это из другой области. Я говорю о вашей работе на экране. Никто не отказывает вам в этом. Просто мне интересно, когда вы говорите «ангаже» — это плохо?
С. ДОРЕНКО: Да.
В. ПОЗНЕР: Я-то не уверен, что это плохо.
С. ДОРЕНКО: Я каждую программу почти или через одну начинаю с того, что я лечу на вертолете из Моздока. Я не видел там ни вас, ни Киселева – никого.
В. ПОЗНЕР: Нет, абсолютно нет. Я еще раз говорю, меня не допускали до эфира. У нас разное положение.
С. ДОРЕНКО: Вы могли по-пластунски пролезть в Моздок, но вы не пролезли.
В. ПОЗНЕР: Конечно. Это правда, это правда. Вспомните теперь 95 – 96-й год…
С. ДОРЕНКО: Милое время. А зачем мы это копаем? Мы что, в краеведческом музее?
В. ПОЗНЕР: Мне просто интересно. О журналистике речь. Значит, предстоят выборы президента. У Ельцина рейтинг – где-то 5%, у Зюганова – намного выше. И, в общем, понятно при прочих равных, что президентом будет Зюганов. Но только принимается решение и Березовским, и Гусинским – это то время, когда они были вместе, — что этого не будет. И этого не было. Это решение. Но кто выполнял решение? Выполняли решение журналисты. Так вот, моя точка зрения такая, что в этот момент они перестали быть журналистами.
С. ДОРЕНКО: Нет, они ими не были.
В. ПОЗНЕР: Они перестали, потому что они выполняли указание. Неважно, что они думали, они это указание выполняли. А быть немножко беременным нельзя. Раз ты пошел по этому пути, значит пойдешь… я говорю не «вы», я говорю о журналистике.
С. ДОРЕНКО: Я не работал в то время, меня выгнали в очередной раз. Значит, я думаю следующее: что журналистика 90-х, во всяком случае, первой половины, была страстным повстанческим комитетом. Знаете, я помню все эти лица, я помню всех этих людей, я помню эти новости на «НТВ» и всюду. Это был страстный повстанческий комитет! Эти люди шли на бой за жизнь и смерть, понимаете? Они не столько информировали, сколько плакали и рыдали в эфире, в сущности, даже в новостях. Я думаю, что публицистика – это здорово, но не в новостях. Я думаю также, что есть обстоятельства, Владимир Владимирович. Я не работал тогда, я сказал, что я не участвую в крысиных гонках, и я вышел из этой игры. У меня была такая роскошь, что ли, вздорность такая. Но ребята работали. Сейчас все фамилии помню, все лица помню, плачущие в новостях. Владимир Владимирович, ни одного не назову и ни в одного не кину камень.
В. ПОЗНЕР: Заметьте, я тоже. Я просто говорю вам, что, как мне кажется, падение журналистики началось тогда. Но вы с этим не согласны.
С. ДОРЕНКО: Хорошо. Можно говорить про более ранний период, когда вы говорили о пленумах ЦК КПСС по иновещанию?
В. ПОЗНЕР: А я не говорил. Вы не работали у меня на иновещании, это совсем другой разговор.
С. ДОРЕНКО: Не про это. Мне про вас рассказывал старик Шахов.
В. ПОЗНЕР: Да, старик Шахов, который, кстати говоря, меня выделил, но это вопрос другой. И любил. И я его.
С. ДОРЕНКО: Хотите, я расскажу вам одну историю, которую вы, возможно, не знаете?
В. ПОЗНЕР: Я с удовольствием, но можно это сделать не в эфире? Это не всем интересно.
С. ДОРЕНКО: Это дико интересно – про вас. И это позитивно интересная вещь.
В. ПОЗНЕР: Хорошо, да это неважно. Сейчас про меня будет интересный рассказ в исполнении интереснейшего человека. Но сперва будет еще более интересная реклама. Подождите.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
В. ПОЗНЕР: Итак, интересная история обо мне. Я хочу сказать, Евгений Алексеевич Шахов был главным редактором главной редакции радиовещания на США и Англию в свое время. Блестящий человек.
С. ДОРЕНКО: Да, блистательный абсолютно. И он сказал: «Я решил Познера сделать секретарем парткома. И пошел я в райком и сказал, что есть Познер, классный, наш, понимает политику партии и все. Но они меня спрашивают: «Товарищ управляем?» (внимание, это про вас)». А Шахов говорит: «А я не понимаю, что спросили. Я говорю: «В каком смысле?». Они говорят: «Ну, товарищ управляем или нет? Идите, подумайте»». Он пошел и спросил у знакомых гепеушников: «Что значит управляем?» (про вас). А те говорят: «Есть на него что-то? Гомосексуализм или валютные операции, левак какой-то — грязь какая-то есть, чтобы его держать? Потому что он подозрительный априори, этот Познер, со своим происхождением этим странным, но для того, чтобы его сделать секретарем парткома, надо, чтобы он был управляем». И Шахов говорит: «Я хожу, чешу репу, думаю: ну что же делать-то, а? Ведь неуправляем». Это про вас история.
В. ПОЗНЕР: Хорошая история. Спасибо вам большое. Вы мне польстили, конечно.
С. ДОРЕНКО: И вас не сделали тогда секретарем парткома.
В. ПОЗНЕР: Нет, это-то я точно знаю. Насчет новостей. Вы сказали две очень разные и любопытные вещи. «В новостях всякая попытка влиять на аудиторию должна проводиться гораздо тоньше, только репортажно, а не через то, что полагают или не полагают корреспонденты. Задача репортера – свидетельствовать и все». Но если он только свидетельствует, то он не влияет. Одно из двух.
С. ДОРЕНКО: Понимаете, на вопрос «почему?» он собирает аргументы. В этих аргументах он может выставить одну из сторон чуть глупее за счет синхрона, потому что синхроны, как мы понимаем с вами, идеальны по 18 секунд.
В. ПОЗНЕР: Но если он это делает по-настоящему, то есть, искренне понимая, что он чуть-чуть это, то уже все.
С. ДОРЕНКО: Можно делать гораздо тоньше, так, что вы сами не поймете, понимаете?
В. ПОЗНЕР: Это другое дело. Можно делать.
С. ДОРЕНКО: Что все и делают на самом деле, абсолютно все. И в этом ужас. Но меня раздражает не такая тонкая работа. Меня раздражает, когда какой-то без году неделя человек в журналистике, совершенно не имеющий оснований занимать позицию, да еще и не в кадре, голос из помойки, вдруг начинает нам вещать о добре и зле. Понимаете? И я думаю: господи, за что? Понимаете, это кошмарно. Я всегда запрещал.
В. ПОЗНЕР: Соотношение: журналист и власть.
С. ДОРЕНКО: Журналист и власть. Власть, бывает, чертовски правильно поступает. Как с Крымом. А что делать? Надо поддерживать. Во всяком случае, я занимаю позицию. Если бы я был корреспондентом, не имел бы права.
В. ПОЗНЕР: Но вообще взаимоотношения «журналист и власть», тут есть противостояние, на ваш взгляд, или нет?
С. ДОРЕНКО: Совсем серьезно.
В. ПОЗНЕР: Абсолютно серьезно.
С. ДОРЕНКО: Когда я работал руководителем крупных корпораций, у меня было 530 человек в подчинении, здесь, на Первом канале, у меня были «коры», которые по субботам парились в баньке с ментами, с МВД. Я понимал, что они – ангаже. Я понимал, что они толкают тот департамент, с которым они в баньке. Я понимал, что абсолютно уникальная информация, которую они приносят, абсолютно запредельная, Владимир Владимирович, по-другому не добудется. Никак. И я понимал ужас этого положения. У меня коры суперские приносят запредельный эксклюзив! Но они точно парятся в баньке, и они точно ангаже этого департамента.
В. ПОЗНЕР: И поэтому этот департамент трогать нельзя?
С. ДОРЕНКО: Если можно трогать, то через другой мой отдел. Происходит проблема, и особенно это сейчас везде в средствах массовой информации, если вас это интересует серьезно: вы должны инкорпорировать журналиста внутрь, к сожалению, понимая, что вы с ним прощаетесь. Это как послать человека на смерть. Вы его инкорпорируете в МЧС, в Министерство обороны, вы его инкорпорируете в МВД, и вы понимаете, что это гибельное дело – все, человек ушел, кратны, зарубите. Все. Понимаете? Беда с этим.
В. ПОЗНЕР: Ради того, чтобы он принес вам информацию.
С. ДОРЕНКО: Он в зубах приносит невообразимые вещи.
В. ПОЗНЕР: Хорошо, это интересная точка зрения.
С. ДОРЕНКО: Это потрясающе, но это приходится делать.
В. ПОЗНЕР: Скажите мне, пожалуйста. Вы прекрасно понимаете, в какой стране мы живем, и вы понимаете, что стать главным редактором сколько-нибудь значимого СМИ без одобрения Кремля, прямого или косвенного, нельзя. Вас назначили главным редактором «Русской службы новостей», вы сейчас главный редактор радиостанции «Говорит Москва». Надо ли понимать так, что, значит, вы власти угодны? По-моему, да. Но не неугодны.
С. ДОРЕНКО: Не неугоден, наверное.
В. ПОЗНЕР: Это вас как журналиста не смущает?
С. ДОРЕНКО: Смотрите, есть совпадение. Меня назначили на первую радиостанцию главредом после Грузии, после августа 98-го года. Я поддерживал защиту Южной Осетии очень активно. И уже через месяц сделался главным редактором. Это правда. Значит, вы найдете здесь совпадение? Я тоже. Но это не значит, что вас вызывают и говорят: «Молодец, дай я тебя поцелую».
В. ПОЗНЕР: Да нет! Вы же все прекрасно понимаете. Но вас не смущает, что вы, журналист, угодны власти?
С. ДОРЕНКО: До известной степени в генеральных направлениях – вероятно, да. Но иначе бы меня не осудил Якунин. А меня осудил зачем-то Якунин. Если бы я сидел «в кармане» у власти, они бы там… вы понимаете, да? Есть генеральные направления. Сейчас совпало. Посмотрите, власть поступает гениально. Совпало, черт бы его задрал. Я родился в Крыму, в Керчи и довольно давно… То есть я не планировал заранее родиться в Керчи, чтобы Путину дать пас.
В. ПОЗНЕР: Неужели? Вот это странно.
С. ДОРЕНКО: Так вышло, что я – керчанин. И так вышло, что мой дед и моя бабка похоронены в Луганской области, и мой отец родился в Луганской области.
В. ПОЗНЕР: Очень удачно вышло.
С. ДОРЕНКО: Так вышло. И я не люблю бандеровцев. И больше того, все мои родственники не любили никогда бандеровцев и всегда ненавидели их.
В. ПОЗНЕР: Хорошо, чудесно. Ну напишите здесь: «Я не люблю бандеровцев».
С. ДОРЕНКО: Я не просто пишу, я говорю об этом каждую минуту.
В. ПОЗНЕР: Так, хорошо. Значит, вас много лет нет на телевидении. В это время вы работаете на радио. И вы по поводу телевидения не так давно сказали следующее: «Телевидение – это искусство для малообразованных женщин старше 45 – 50 лет. А радио, такое, как у нас, адресуется мужчинам 30 – 60 лет, потому что за рулем слушают. В этом смысле радио интереснее». Во-первых, зачем вы пришли в эту программу? Неужели для того, чтобы разговаривать с женщинами малообразованными? Вас пригласили бы в кафе, вы бы пошли…
С. ДОРЕНКО: Я вас умоляю, на вас посмотреть! Вы – кумир малообразованных женщин.
В. ПОЗНЕР: Почему женщин? Вы полагаете, что мужчины меня не любят?
С. ДОРЕНКО: А я спрошу вас сейчас. Когда вы делали сейчас рекламный брейк, какая прошла у вас реклама?
В. ПОЗНЕР: Да я не смотрю ее вообще.
С. ДОРЕНКО: Да каких-нибудь прокладок, средств для унитазов.
В. ПОЗНЕР: Да что вы? «Jaguar XJ» прошел.
С. ДОРЕНКО: Да? Средства для чистки унитазов – вот что прошло.
В. ПОЗНЕР: Кстати говоря, а что, не надо чистить унитазы?
С. ДОРЕНКО: Нет, надо чистить унитазы. Но кто этим занимается? Ваши слушатели.
В. ПОЗНЕР: Удивительно, что вы, человек, конечно, телевизионный, так плохо думаете о зрителях телевидения. Это поразительная вещь.
С. ДОРЕНКО: Главный рекламодатель на планете Земля – «Procter and Gamble»…
В. ПОЗНЕР: Это другое дело. Есть блистательные, исключительные вещи на этом телевидении… И то, что мы с вами сегодня делаем, это не самое плохое, что может быть в эфире.
С. ДОРЕНКО: Тем не менее, телевидение как искусство – это искусство для малообразованных женщин.
В. ПОЗНЕР: Это вообще не искусство, это ремесло.
С. ДОРЕНКО: …Как способ досуга, просмотра.
В. ПОЗНЕР: До смешно! Какой досуг? Нас смотрят не для досуга. Есть для досуга…
С. ДОРЕНКО: Вас смотрят бабушкас. В перерывах чистят унитазы, да?
В. ПОЗНЕР: Нет, вы ошибаетесь. Вы посмотрите, сколько молодых. Вы бы поразились. Хорошо. Значит, некоторые ваши политические воззрения… уже не журналистика, а Украина – сегодня важнейшая тема. Вы не раз мне говорили с гордостью: «Я – хохол». И даже требовали, чтобы вам тогда дали украинское гражданство. Дали, кстати говоря?
С. ДОРЕНКО: Вы не поверите, это очень смешная сцена. Мы выпивали с президентом Кучмой, и я ему сказал: «Слушайте, я соответствую всем признакам: мои родители все родились на Украине и так далее, и так далее. Так что я мог бы получить от вас паспорт». И Кучма мне сказал такую вещь: «Я тебе даю. Только ты должен отказаться от российского». Я говорю: «Никогда». Он мне говорит: «Для тебя сделаю исключение». Я говорю: «Нет. Орднунг есть орднунг. Только по порядку».
В. ПОЗНЕР: Хорошо, я думал, что это чуть-чуть по-другому. За несколько месяцев до войны с Грузией вы сказали: «Грузия просто обречена пойти на союз с Россией. Грузия – ключевая страна Кавказа. Она лежит и ждет, ее надо брать. Иначе через 30 лет мы себе не простим». Тут же вы говорите, чуть дальше: «С Крымом ситуация менее понятная. Надо понять, что Украина воспринимает себя как другая Россия. Не лучше и не хуже, а другая. И равная нам. Это трудно объяснить. И украинцы настолько этим заряжены, что с Крымом будет все не так просто». Получилось все ровно наоборот – о Грузии не может быть и речи, а Крым получился прекрасно.
С. ДОРЕНКО: Крым прекрасно получился, потому что крымчане – не украинцы в сознании.
В. ПОЗНЕР: Но вы же тогда говорили о Крыме.
С. ДОРЕНКО: Я говорил об украинцах, что они с этим не примирятся. И Порошенко первое, что заявил – что он не хочет с этим примиряться. Значит, это проблема. Придется его воспитывать, Порошенко.
В. ПОЗНЕР: А Грузия – бай-бай?
С. ДОРЕНКО: Понимаете, Грузия может обрести назад и Абхазию, и Южную Осетию только при одном условии – вступить в Россию.
В. ПОЗНЕР: Но это исключено, вы же понимаете.
С. ДОРЕНКО: Ну, хорошо бы.
В. ПОЗНЕР: А, это другое дело.
С. ДОРЕНКО: Вы верите в Бога или нет? Я не знаю…
В. ПОЗНЕР: Нет, конечно. А вы?
С. ДОРЕНКО: Я – нет тоже.
В. ПОЗНЕР: Тогда зачем вы ссылаетесь?
С. ДОРЕНКО: Не надо, это фигура речи. Господь создан грузин для тостов, вы понимаете. Они блистательны. Для кино, для тостов, для сцены…
В. ПОЗНЕР: А для пения? А для живописи?
С. ДОРЕНКО: Для медицины. Это блистательные хирурги. Господь создал грузин для сценичности. Это красивые, веселые дети.
В. ПОЗНЕР: Вы любите грузин?
С. ДОРЕНКО: Грузин – да. Но когда нужно работать совсем уж руками, там уже армяне начинают лепить эти все… Тем не менее, грузины – украшение России. А сейчас? Боже милостивый, посмотрите, на них жалко смотреть.
В. ПОЗНЕР: Я, вы знаете, был там год назад и действительно очень расстроился – это не то, что было когда-то. Но, тем не менее…
С. ДОРЕНКО: Нам нужно освободить восточную Кахетию. Больше не надо. И еще Мингрелию.
В. ПОЗНЕР: Понятно, нам надо… Войсками, так сказать, войти…
С. ДОРЕНКО: Как-то так.
В. ПОЗНЕР: Как-то так? Молодец!
С. ДОРЕНКО: Они блистательные! Мы их любим! И давайте залюбим их до смерти, в хорошем смысле.
В. ПОЗНЕР: Спасибо большое. Что такое Запад? Вы часто об этом говорите, кстати. Только не спешите. У меня был недавно такой байкер, он должен быть для вас родным человеком, вы же любите мотоциклы.
С. ДОРЕНКО: Нет.
В. ПОЗНЕР: Такой байкер, его зовут Хирург. Он тоже: Запад, Запад…
С. ДОРЕНКО: Почему тоже? Я еще ни слова не сказал о Западе.
В. ПОЗНЕР: Вы говорите: «Надо изолировать нашу элиту от Запада». Я все думаю: что вы имеете в виду? Потому что он говорит: «Это враг». Я говорю: «Хорошо, а кто это?». Даже Дугин, великий философ, не мог объяснить мне, что такое Запад. Вы не можете мне сказать, что вы имеете в виду, когда говорите «Запад»? Не географию только.
С. ДОРЕНКО: Когда я говорю «Запад», я имею в виду нечто воображаемое нашими предательскими элитами. Нечто то, что они называют Западом. Вообще эта проблема западничества в России, в особенности 90-х годов, заключается в том, что люди глубоко восточные придумали себе Запад. Русские элиты придумали себе Запад.
В. ПОЗНЕР: А они глубоко восточные?
С. ДОРЕНКО: Абсолютно. Ведь западники не любят Запад. Испанцы не любят Запад.
В. ПОЗНЕР: Они любят Испанию. Слушайте, испанец даже не скажет вам «Запад».
С. ДОРЕНКО: Конечно. Хорошо, что мы это им говорим. Может быть, кто-то из них смотрит. Испанцы не любят Запад, нидерландцы, голландцы, не любят Запад, терпеть не могут. Французы не любят белгов, они смеются над ними.
В. ПОЗНЕР: Смеются, конечно. Они любят Францию. Послушайте, вы говорите: «Российскую элиту нужно, чтобы она отошла от Запада». А от какого Запада она должна отойти?
С. ДОРЕНКО: Она должны отойти от воображаемого Запада, господи! Воображаемый Запад и есть, называется по-другому, предательство. Русская элита предательская, понимаете? Они – предатели, они не связывают свою жизнь с Россией. Они – комичные мольеровские министры.
В. ПОЗНЕР: Это кто? Богатые люди? Или кто это?
С. ДОРЕНКО: Богатые министры, которые проводят совещания… У меня был знакомый министр, который проводил совещания в 7 утра, потому что в 11 часов «Аэрофлот» на Лондон, понимаете? Он в 7 утра в пятницу проводил совещание и ехал домой, к жене и к детям.
В. ПОЗНЕР: То есть я не хочу, как говорят по-английски, вставлять слова вам в рот, но вы сказали «министры». Значит, вы считаете, что в нашем правительстве есть предатели?
С. ДОРЕНКО: Конечно. Сто процентов. О чем вы говорите? Безусловно. У нас есть предательски мыслящие члены правительства – в сущности, предатели, — которые не связывают своего будущего, будущего своих детей, будущего своего корня, рода с Россией. Конечно. Их надо скомпрометировать.
В. ПОЗНЕР: На ваш взгляд, санкции — в этом смысле это полезная вещь сделать то, что вы хотите?
С. ДОРЕНКО: Блистательно помогают, да.
В. ПОЗНЕР: То есть вы радуетесь этим санкциям?
С. ДОРЕНКО: О, да! Я хотел бы, чтобы всех западников арестовали немедленно. Конечно. Наконец-то! Нам нужно вернуть… Послушайте, были Минин с Пожарским.
В. ПОЗНЕР: Был Минин, и был Пожарский. Не «с».
С. ДОРЕНКО: Несмотря на некоторые источники, которые говорят, что они косвенно брали против Польши английские деньги, они были глубоко патриотичными людьми. Патриотичными. И были элиты, которые все переметнулись в предательство, в измену. Назовем ее прозападной изменой. Потому что они ассоциировали это тогда с Польшей.
В. ПОЗНЕР: Курбский какой-нибудь, он у вас предатель?
С. ДОРЕНКО: Ну, Курбский в другое время все-таки. Но, в общем, да. Так вот, смотрите, были элиты. И я хочу, чтобы элиты были как Минин и Пожарский. Я не хочу, чтобы они метались, понимаете?
В. ПОЗНЕР: Вы знаете, Минин и Пожарский – это все-таки результат определенных действий.
С. ДОРЕНКО: Да. Но и убежденностей.
В. ПОЗНЕР: Безусловно, конечно. Интересная вещь происходит. В частности, рассуждали вы об Америке и геополитике и говорили о том, что благодаря Америке мы можем когда-нибудь оказаться под Китаем. Этот наш поворот в сторону Китая… вы в китайском, да? Я знаю, что вы увлекаетесь этим делом. У вас нет впечатления, что мы на самом деле движемся в сторону того, чтобы быть под Китаем? И вам как патриоту России нравится такая перспектива?
С. ДОРЕНКО: Я с огромной опаской и с неудовольствием смотрю на любую зависимость России. И я должен сказать, что если Запад… назовем в данный момент Восток Западом, назовем Аляску, например, Западом, Америку назовем Западом. Если Америка при всем цинизме, тем не менее, выдвигает идеалы, при всем цинизме обращения с собственными идеалами она их выдвигает, она выдвигает какие-то страстные утверждения, то китайцы, конечно, съедят нас совсем холодно. Холодно, между завтраком и обедом. Понимаете? И это вызывает у меня опаску. Потому что вообще с великими надо контачить и разговаривать только с позиции равенства. И хватит ли сил? Дай бог нам… опять мы про Бога, но неважно. Хорошо бы, чтобы китайцы точно понимали, что мы настолько сильны, что ножу некуда войти, мы плотны, мы упруги. Вот это хорошо бы.
В. ПОЗНЕР: Да, вот если бы да кабы.
С. ДОРЕНКО: Я вам больше скажу. Обмануть американцев, сыграть, блефануть с американцами проще, чем с китайцами. Проще.
В. ПОЗНЕР: Вне всякого сомнения. А вы знаете, почему? На мой взгляд, все-таки потому что мы одной крови, понимаете? А с китайцами мы совсем не одной крови.
С. ДОРЕНКО: Они холодно нас съедят, совсем холодно.
В. ПОЗНЕР: Хорошо, время на исходе. Два вопроса. Как-то вы сказали, что «жизнь – сплошное говно».
С. ДОРЕНКО: Что вы говорите? Я не мог употребить такое слово.
В. ПОЗНЕР: И даже сказали не так: «Я с восхищенным интересом разглядываю это говнище, и в этом заключается мой творческий подход».
С. ДОРЕНКО: Я с восхищенным интересом разглядываю жизнь. Да, это правда.
В. ПОЗНЕР: И жизнь такая, с вашей точки зрения?
С. ДОРЕНКО: А что вы хотите? Если бы я был мамонтом каким-то, но у меня нет кожи, я болезненно реагирую на жизнь. Да, болезненно. И с восхищенным интересом смотрю, как она причиняет мне боль, и говорю «спасибо» жизни. Это классно. А что еще ждать от жизни?
В. ПОЗНЕР: Чтобы, как Пушкин, закончить шпицем. Вы говорите так: «Я всегда рискую. Наверное, это прозвучит самонадеянно, но я всегда и абсолютно уверен в триумфе. Мне кажется, что любой мой проект – триумф. И этот проект – тоже. Это как бы такой способ мироощущения. Тот, кто не понял, что я сделал очередной триумф, кретин. И точка. Все». Сергей Доренко – триумфатор?
С. ДОРЕНКО: Надо идти на победу, на меньшее – нельзя.
В. ПОЗНЕР: Это я согласен. Но вы не сомневаетесь никогда?
С. ДОРЕНКО: Нет, я сомневаюсь все время. Сомневаюсь 10 тысяч раз. А вот перед ступеньками сцены или уже когда занавес – все, думать быстро, позитивно, пленных не брать, пошли! С богом, все! И все. Думать быстро.
В. ПОЗНЕР: Вы сейчас на сцене?
С. ДОРЕНКО: Когда перед сценой, я говорю себе так: «Все, думать быстро, позитивно. Пленных не брать! Пошел!». И все, и пошел, и там загрызть и все. Но вас же я не грызу, потому что вы – клевый.
В. ПОЗНЕР: Скажите мне, пожалуйста. Когда закончится программа, она вот-вот закончится, вы, наверное, будете что-то писать в Фейсбуке, да?
С. ДОРЕНКО: Придется.
В. ПОЗНЕР: Что вы будете писать, как вы думаете?
С. ДОРЕНКО: Я должен сказать, что программа короткая.
В. ПОЗНЕР: Почти час. Я бы с вами поговорил дольше. Вот это вы и напишете – что могла бы быть дольше?
С. ДОРЕНКО: Я бы хотел, чтобы самолет потерпел крушение, и мы с вами на месяцок на необитаемом острове ходили бы по пляжу взад-вперед, как будто на Сен-Бартсе каком-нибудь, и разговаривали бы, и разговаривали.
В. ПОЗНЕР: Вы бывали на Сен-Бартсе?
С. ДОРЕНКО: Ни разу не был.
В. ПОЗНЕР: Я вас приглашу, я там бываю.
С. ДОРЕНКО: А у вас там собственный дом?
В. ПОЗНЕР: Нет, я снимаю. Какой там собственный дом? Вы меня путаете с кем-то. Итак, Марсель Пруст…Вы о чем-нибудь сожалеете?
С. ДОРЕНКО: Нет, наверное. Нет.
В. ПОЗНЕР: Если бы могли, вы бы в себе что-нибудь изменили?
С. ДОРЕНКО: Невежество. Я хотел бы знать больше языков, например.
В. ПОЗНЕР: На ваш взгляд, каков ваш основной недостаток?
С. ДОРЕНКО: Мягкотелость.
В. ПОЗНЕР: Какая ваша сильная черта?
С. ДОРЕНКО: Оптимизм. Ирония.
В. ПОЗНЕР: Если бы вам было дано исполнить одно-единственное желание — любое, но одно-единственное, — оно было бы какое?
С. ДОРЕНКО: Знаете, есть сказка про спички? Получить пару коробков. Помните, да? Там спичку ломаешь – это и есть желание. У меня есть желание – окей, я хочу сто желаний.
В. ПОЗНЕР: Чем вы больше всего дорожите?
С. ДОРЕНКО: Я – ничем, наверное, так уж сильно. Любовью, наверное. Любовью, да. Отношениями. Знаете, я настолько привык чувствовать ожидание боли, что стараюсь не иметь, чтобы не терять. Но, наверное, это плохо. Да, плохо? Не иметь, чтобы не терять.
В. ПОЗНЕР: В шкале ценностей от 1 до 20, где 20 – это высший балл, а 1 – самый низкий, деньги у вас на каком месте? От 1 до 20.
С. ДОРЕНКО: Деньги – это страх. Я труслив, я боюсь голода.
В. ПОЗНЕР: Ну, и все-таки?
С. ДОРЕНКО: 10.
В. ПОЗНЕР: На каком месте для вас слава?
С. ДОРЕНКО: Дело в том, что ввиду моей обидчивости и ранимости я полагаю, что все, кто меня не понял – кретины. И поэтому это защита.
В. ПОЗНЕР: Место-то какое там?
С. ДОРЕНКО: От 1 до 20 надо все время?
В. ПОЗНЕР: Да-да!
С. ДОРЕНКО: Не знаю, никогда не думал, честно.
В. ПОЗНЕР: Подумайте. Вы же быстро думаете. Вперед. Пленных не брать.
С. ДОРЕНКО: Бог мой, не знаю. Каждый день по-новому. Вы не знаете, просто я мгновенно другой, и в какой-то момент, может быть, на 5-м…
В. ПОЗНЕР: Хорошо. Что у вас сегодня, в данный момент, на первом месте?
С. ДОРЕНКО: На первом месте? Любовь.
В. ПОЗНЕР: Оказавшись перед Господом, что вы скажете ему?
С. ДОРЕНКО: Упс. Я скажу Господу, что он должен отвести меня к вам, в преисподнюю.
В. ПОЗНЕР: И мы там поговорим. Это был Сергей Доренко.
