Ему исполнилось уже 80. В журналистике 50 лет. С первого телемоста с Америкой, после которого он стал широко известен, минуло три десятка. Но он не торопится на пенсию – ведет еженедельную программу, снимает фильмы и останавливаться не собирается.
-Владимир Владимирович, не могу не поздравить вас с юбилеем, пусть и прошедшим. Вы к своему дню рождения как относитесь?
-Очень люблю. Я родился в день рождения мамы. И для меня это всегда был двойной праздник. Мы с мамой были очень близки.
-В этот раз все душевно прошло?
-Изумительно! Моя жена такое устроила, как нечасто бывает. Я уехал в Париж, не хотелось проводить день рождения в Москве. В юбилей приходится звать тех, кого ты не очень хочешь. Не позовешь – обидятся. А так были только те, кого я действительно хотел видеть.
-Гости наверняка страшно мучились с подарками…
-Это правда. Хотя специальных желаний у меня нет. Я просто сказал, какие вещи в принципе люблю.
-И что же вы любите?
-Хорошие книги, картины, фотоаппаратуру, потому что я давно и много снимаю, фотографии. Было много приятных подарков. Поскольку я часто говорил, что с детства обожаю «Трех мушкетеров», мне подарили первое издание этой книги. Совершенно потрясающее – с гравюрами того времени. Не могу передать, как я обрадовался!
-Сколько вам по паспорту – это я знаю. А в душе?
-А кто его знает. Как там говорил тот, который жил на крыше?
-Карлсон? «Мужчина в полном расцвете сил…»
-Вот-вот. Я себя чувствую хорошо физически, и голова пока варит. И все время чего-то хочется.
-Вы как–то говорили, что хотели бы уметь рисовать. Если бы это была картина вашей жизни, какие события вы бы на ней изобразили?
-Сложно ответить. Много чего было. Но в принципе от этой картины человек должен был получить радостное ощущение. Я прожил достаточно счастливую жизнь, не все успел сделать, были трагедии, тяжелые моменты. Но, в общем, я счастливый человек.
-Есть то, о чем вы жалеете, но что, увы, никак уже не получится сделать?
-Конечно. Я не успею научиться играть на нескольких музыкальных инструментах. Не успею выучить еще пару-тройку языков, не успею прочитать все то, что хочу, хотя читал много. Но, наверное, больше всего я жалею о том, что мало разговаривал со своими родителями. И мало о них знаю. Больше, чем многие, но все равно мало. И вот это непоправимо.
-В юношестве мы порой дистанцируемся от родителей, пытаясь доказать, что мы другие, а потом с удивлением замечаем, что во многом становимся на них похожи. Что в вас от мамы, что от отца?
-У меня были очень сложные отношения с отцом. Мне не кажется, что я на него похож. Я по характеру гораздо больше мама. Довольно закрытый человек. К себе не подпускающий. Рефлексирующий. Как говорил пятилетний сын одного моего знакомого – терпелительный. Я могу очень долго ждать своего часа. Может, это одна из главных моих черт.
-Что вам приходилось ждать долго?
-Чтобы меня, например, выпускали из этой страны. Больше 30 лет ждал.
-А вкус в еде и в одежде – это тоже от мамы?
-Да, конечно. Маму звали Жеральдин, она была француженка. У нее было особое отношение к еде, она знала, как надо питаться, какое вино и с чем следует пить. Мама была элегантной, изящной женщиной. И я многому от нее научился. Мама могла просто посмотреть, и я сразу понимал, что не те штаны надел.
-Со штанами понятно, с едой тоже, а в отношении к людям, жизни что она вам дала? Как воспитывала?
-Примером. Мама была неразговорчивой. Но я остро чувствовал, как она сильно меня любит, и поэтому я не могу ее огорчать. Считаю, воспитывают примером, а не разговорами. Или разговоры должны точно соответствовать делу. Зачастую ведь бывает не так. Одна из самых серьезных проблем с моим отцом в том, что он говорил одно, а потом я понял, что делает он другое. И это была причина глубокого расхождения между нами. Мама любила только отца, а он был большим женолюбом… Она была исключительно сильным человеком. Я гораздо слабее ее. Мама, буржуазная дама, привыкшая жить хорошо, попала как кур в ощип, приехав в Советский Союз. Оказалась в стране, где нет ничего, где манера поведения, привычки совершенно чужие. И была вынуждена прожить здесь большую часть жизни. Я видел, как она себя ведет. Ее честность, преданность, твердость. Все это на меня сильно подействовало.
-Она была в чем-то несчастным человеком?
-Думаю, она страдала. Но она была очень закрытой. За всю жизнь я один раз видел, как она заплакала. А чтобы посчитать, сколько раз она меня обняла, хватит пальцев рук.
-Так мало?
-Не принято.
-Европейский подход?
-Высокая буржуазия. Рабочий класс себя по-другому ведет.
-А вы свою дочь часто обнимали?
-Да. Я часто.
-Получается, вам этого не хватало?
-Конечно. Очень.
-Все же ниточки с ребенком еще в детстве завязываются… Насколько вы участвовали во взрослении дочери, каким были папой?
-Мне кажется, хорошим. Я Катю очень люблю. И она это знает. Но поначалу повторял ошибки, которые в отношении меня совершал мой отец. Он вырос в очень строгой семье. Там дети не были личностями, они должны были слушаться. Молчи и делай то, что я сказал. Почему? Потому. Отец мне об этом рассказывал с некоторым восхищением и пытался со мной так поступать. Но мы-то с ним познакомились, когда мне было лет пять, я уже был сформирован (первые годы жизни Володя прожил в Америке с мамой. – Прим. «Антенны»). Вот мы и воевали всю жизнь. Но так как в моем детстве такое присутствовало, поначалу и я в отношениях с дочерью вел себя похоже. В детстве Катя очень плохо ела, постоянно закладывала еду за щеку. Я ее кормил, и это могло продолжаться бесконечно. Ей было года три, когда она довела меня до такого состояния, что я дал ей оплеуху. У Кати кровь пошла из носа. Я тогда испытал такое чувство ужаса! Понял, что копирую поведение отца. И избавился от этого навсегда.
-А какой вы дед?
-Надо у внуков спросить, но мне кажется, что хороший. Мы все очень любим друг друга. И в чем-то как один человек. Конечно, мы разные. Но у нас нет барьеров. Мы большие друзья. Правда, дедом они меня никогда не называли. Коля зовет Вовой, Маша – Вовочкой. А недавно я стал прадедом. Маша вышла замуж, родила сына. Ему чуть больше двух месяцев.
-О, поздравляю! Как зовут правнука?
-У него два имени. Валентин – в честь бабушки, моей первой жены, Валентины Николаевны, с которой мы очень дружим. А второе – Эруан, его папа британец, там свои имена. Так что мой правнук – Валентин-Эруан.
-Часто видитесь с дочерью, внуками?
-В году раз шесть. Они живут в Германии. И я скучаю по ним ужасно. Могу просто на три дня приехать.
-Никто из внуков в журналистику не пошел?
-К счастью, нет. Маша одарена таким количеством способностей, что ей трудно определиться. Она языки усваивает как губка, музыку так же. Но увлеклась компьютерами, думает над созданием своего интернет-бизнеса. Коля, который казался полным бездельником, сначала хотел быть поваром. Я его устроил в хорошее место, поработав там месяца два, он передумал, так, говорит, я никогда не женюсь. И тут в какой-то момент Коля решил стать звукорежиссером. В Германии это очень ценится, попасть в такой институт невероятно трудно. 120 человек на 10 мест. А он поступил первым номером. Все просто развели руками. Как? С сентября станет студентом. Он красавец и ужасно смешной: по-русски говорит с большим акцентом и ошибками.
-Прадедом вы уже стали. Но помните: у героя Джека Николсона в фильме «Пока не сыграл в ящик» есть список того, что он должен успеть сделать. У вас есть такой мысленный список?
-В какой-то степени. Есть места, куда я хотел бы поехать. Я хочу в Африку, но черную, дикую. С фотоаппаратом и с минимумом людей. Это меня невероятно интересует. Хотел бы сделать телевизионную серию, очень важную для меня. И я серьезно думаю над тем, чтобы еще написать книгу. Не о путешествиях. Более основательную.
-Дела важные. Требуют времени. Телевизионный путь у вас большой, журналистский сумасшедший. Но вы остаетесь на своем месте, не уходите из профессии. Почему?
-Потому что занимаюсь тем, наверное, ради чего я родился. Я случайно нашел свой путь. Это редко бывает. Большинство занимаются не своим делом. И испытывают неудовлетворение, порой сами не понимая от чего. А ведь люди, которым так не повезло, никогда первачами быть не могут. Я не думал становиться журналистом, собирался быть ученым, биологом. Случайно попал. И оказалось – мое. Я это делаю так, как никто не делает. Это то, что я умею, то, что люблю. Мне дано.
-Вы «Познера» записываете в прямом эфире, значит, это еще и драйв?
-Колоссальный!
-Выходите из студии в напряжении?
-Всегда. И более того, я очень опасаюсь того дня, когда выйду без него, потому что это будет означать, что пора вешать кроссовки на гвоздь.
-Что помогает успокоиться?
-Начало. Как на ринге. Бум! И пошел.
-А спорт для вас тоже драйв или, что называется, доктор прописал?
-Да какой доктор? Я умею, конечно, если доктор очень сильно прописал. Но нет, спорт – это колоссальное удовольствие, кайф.
-Что в вашем спортивном распорядке обязательно?
-Теннис. Три раза в неделю. Еще я люблю игры. Разные. Бейсбол, например. Я очень заводной. Но поскольку в теннисе достаточно, чтобы был один человек, это любимый спорт. Могу на корте по два часа в день под солнцем проводить. Как-то пытался играть в пелоту. Это игра басков, они надевают на руку длинную перчатку с желобом, кладут в нее мяч размером с апельсин, твердый, из литой резины. Игрок бросает мяч об высоченную стену. И противник должен либо поймать его с лету, либо с одного отскока. Рекорд скорости отскакивания мяча от стены 352 км/ч. Поэтому играют, конечно, в шлемах. Потому что если мяч ударит, тебе конец. Мне было интересно попробовать. В результате порвал вращательную манжетку в плече, пришлось делать операцию.
-Вы говорили, что еда и питье – тоже для вас важные удовольствия. Похоже, вы диетами себя не ограничиваете?
-Знаете, Франция поражает тем, что там нет толстых людей. Хотя у них и багет, и масло постоянно на столе. Тогда почему? Потому что едят хорошие продукты и правильно: вовремя, три раза в день, не перехватывают, не кусочничают… И пьют вино.
-Но пьют-то и у нас…
-Не вино. Его у нас пьют пока что немногие. Пиво – да. Водку я уж не говорю. Да и едят у нас по-другому. В русской традиции много мучного. Но и еще люди не следят за собой. В сорок лет уже пузо. На Западе от того, как ты выглядишь, какие у тебя зубы, зависит многое: работа, карьера. Можно сказать, что это не важно. Но все-таки приятно смотреть на людей подтянутых, причесанных, бритых, с чистыми ногтями. Я еще хожу на фитнес два раза в неделю. И вижу, что ситуация стала меняться.
-Готовите ли вы сами?
-Да. Люблю готовить мясо, салаты, овощи, например артишоки и андивы, пасту люблю. Это не так-то просто, как может показаться.
-И какой у вас секрет?
-Так я и сказал. Ха-ха-ха. Я точно знаю, когда готовишь, надо разговаривать с продуктом. Говорить ему, что ты его любишь, благодарить. И потом французы считают, что можно научиться готовить, но делать мясо – с этим рождаются.
-Я так понимаю, этот талант у вас есть?
-Да, я его от мамы получил.
-Вы упомянули о том, что в журналистику попали случайно. Тогда, бросив биологию, вы резко сменили вектор и ушли в никуда. Таких ситуаций у вас было немало: переезд в Америку, дочь уезжала в Германию, чего вы не хотели, разводы… Получается, вы легкий на перемены?
-И да, и нет. Потому что эти перемены – как правило, трудная, мучительная вещь. Но я готов менять, пробовать. Иначе не могу.
-В такие критические минуты вы с кем ведете внутренний диалог, с кем советуетесь? Или это разговор с самим собой?
-Кто бы ни был рядом, ты в конце концов все равно сам с собой. Иногда очень хочется, чтобы ты мог помолиться. Хочется, чтобы пришло облегчение. Встать на колени. Никогда не мог. Никогда. Думаю, если бы сделал это, стал бы другим человеком, что-то сломалось. Я осознанно не позволяю себе быть слабым. Я не просто атеист, я противник Бога, если он есть. Потому что если он за все в ответе, при том, что происходило, происходит и будет происходить, он мне омерзителен. Поэтому я уверен, что его нет. А если бы он был, я к такому не обращался бы.
-Вы называли рефлексию одной из черт своего характера… Считаете это слабостью?
-Иногда это мешает решительности. Порой тот, кто не рефлексирует, берет верх прямолинейностью и добивается серьезных успехов. Потому что не задумывается. В этом смысле рефлексия минус.
-Вы от нее страдаете?
-Да, иногда хочется сказать: «Ну хватит уже, сколько можно!»
-В фильме «Германская головоломка» вы говорили, что творческому человеку важно слышать слова поддержки. Не знаю, согласитесь ли вы, но журналистика отчасти профессия творческая…
-Конечно. И не отчасти. Нельзя научить быть журналистом.
-От кого тогда вам важно слышать слова поддержки?
-От разных людей. С профессиональной точки зрения от тех, которые, я знаю, не врут, никогда не скажут, что это замечательно, если не так. И прежде всего это жена и дочь. Но я так скажу: сам понимаю, когда сделал хорошо, а когда не очень.
-А вы пересматриваете себя?
-Терпеть не могу! Но приходится. Знаете, как ослик Иа-Иа, который смотрел на свое отражение в воде и говорил: «Душераздирающее зрелище!» Вот и я так. Ха-ха.
-С вашей супругой вы в одной связке работаете, вместе готовите фильмы…
-Нет-нет, она генеральный продюсер, человек, который дает деньги. Она промоутер, привозит в Россию выдающихся эстрадников – от Пола Маккартни до Depeche Mode.
-И в творческий процесс не вторгается?
-Нет, что вы! Она может отрезать: «Это чепуха, мне не нравится». Но никогда не скажет, что надо сделать вот так. Не дай бог!
-Было бы непросто?
-О да! Мы оба как упремся, так…
-А в чем вы никогда не пойдете на компромисс?
-Вы знаете, супружеская жизнь – вообще компромисс. И так я ее очень сильно люблю, всегда уступлю, но только если эта вещь для меня не принципиальна. Она часто меня хочет «спасти», говоря, что не надо говорить публично это, не надо делать то и то. Я отвечаю, что понимаю, почему ты это говоришь, но есть вещи, решения по которым я принимаю сам.
-Вы сказали, что человек счастливый, потому что любили не один раз…
-Да, и меня любили.
-Что в вашей нынешней истории совпало с Надеждой, что вы решили, что должны быть вместе?
-Легко объяснить, почему не любишь, и невозможно объяснить, почему любишь. Тут есть вещи очень личные, даже, пожалуй, интимные. Почему после 37 (!) лет совместной жизни я вот так круто все сломал. За год до этого просто рассмеялся бы в лицо человеку, который сказал бы, что такое может произойти со мной. Когда люди живут вместе долго, они либо становятся все ближе, либо в какой-то момент понимают, что что-то не так. В большинстве случаев они с этим мирятся. И мне казалось, что я примирился, хотя это на меня и не похоже. Но, видимо, только казалось. Эта женщина вошла в комнату и в… мою жизнь. Я сразу что-то почувствовал, но я внутренне сильно сопротивлялся: не надо, я уже проходил через такое. Не хочу. Я же был десять лет женат в первом браке. К счастью, нам удалось сохранить отношения с моей первой женой Валей, матерью Кати. Мы не отыгрались на дочери, как часто бывает. Со второй историей так не сложилось. К сожалению. Я сопротивлялся. Но потом оказалось, что не могу. Это было очень тяжело, потому что я, конечно, ранил другого человека. И это чувство вины никуда не ушло и сидит во мне до сих пор. Не так остро, как тогда, но оно есть. Знаете, до встречи с Надей я выглядел намного старее, чем сегодня. Странная вещь. Но объяснить, что у нас с ней совпало, у меня не получится. Могу только сказать, что меня никогда так не любили…
Источник: Woman’s Day
Текст: Елена Шаталова
