Cейчас доминирует только одна точка зрения — государственная

Известный тележурналист рассказал, почему, по его мнению, российское ТВ искажает происходящее на Майдане и в чем разница между Россией и Украиной.

— Владимир Владимирович, вы приехали в Киев в революционное для нас время. Какие ассоциации у вас вызывают события на Майдане?

— Москва в августе 1991-го, в октябре 1993-го и Болотная площадь — в декабре 2011-го. Но принципиальная разница сейчас между Россией и Украиной в том, что у нас нет политической конкуренции, которая есть у вас. Но чего хочет добиться ваш Майдан? Не уверен, что оппозиционные силы это отчетливо понимают. Стремление к Европе — скорее неосознанное. В том смысле, что они не очень представляют, каковы реальные последствия этого. Для большинства это скорее эмоциональная вещь, нежели результат информированности и понимания последствий. Я разговаривал с некоторыми людьми на эту тему и сделал вывод: они не знают, на каких условиях подписываются эти договора. А в таком случае как можно быть «за» или «против»? Это производит странное впечатление.

— Почему российским телевидением события на Майдане освещаются тенденциозно?

— Российская империя тяжело переживала свой распад. Особенно, когда речь идет о братских народах — Белоруссии, Украине. Как же так? Как они могли? Когда близкие люди расходятся — это больно. Уход, скажем, республик Прибалтики дался гораздо легче. Поэтому в России даже освещение событий Майдана идет пристрастно. К тому же российские телеканалы контролируются властью. Если бы телевидение принадлежало разным людям, были бы и мнения разные. Соответственно, картинка объективнее. А сейчас доминирует только одна точка зрения — государственная. И, на мой взгляд, она довольно искаженная.

— Вы в своей школе телевизионного мастерства что советуете студентам делать в такой ситуации?

— Я своим студентам говорю: знайте, на какой компромисс идете. Вы должны не делать себе поблажек. Мол, я это делаю, потому что мне страшно, потому что боюсь потерять работу. Не нужно далеко заходить в играх с самим собой. Если хватит сил — уходите. Однако я не могу ничего советовать конкретно, не могу брать на себя такую ответственность. Могу только сказать, что, если мы себя предаем, наступает момент, когда обратной дороги нет.

— Борис Гребенщиков во время вашего интервью с ним сказал, что для России состояние полухаоса — обычно и, мол, разве может при этом руководство не быть жестким? И вы согласились…

— Россия привыкла к жесткой руке. Исторически это всегда было. Все цари в той или иной степени были такими руководителями. Советская власть унаследовала этот стиль в большой степени. И некоторая тоска по твердой руке существует. От этого отвыкают медленно и мучительно. Для многих проще, когда за тебя решают другие. Ответственность — вещь тяжелая. Самый безответственный человек — раб, за него отвечает хозяин. Рабское состояние удобно в этом смысле. Привыкшие к нему в течение многих поколений с трудом адаптируются. Это то, что происходит сегодня в России. Ностальгия по советскому периоду связана именно с этим. Люди забыли, как стояли в очередях, но зато помнят, что за них отвечал какой-то дядя — в лице партии и т. д. В разговоре с Гребенщиковым по поводу состояния полухаоса я, наверное, сейчас бы не согласился. Это просто привычка к определенному состоянию, из которого выходят, крича и сопротивляясь. А некоторые, напротив, — охотно.

— Может, это вопрос ментальности?

— Не могу сказать, что в своей ментальности русский народ — это раб. Просто 70 лет миллионы людей верили, что у них — самая лучшая и справедливая страна. Жертвовали собой во имя этой веры, думали, что их детям будет лучше. БАМ, поездки на целинные земли, в которых и я принимал участие. Однако постепенно выяснялось, что все это — вранье, зря погибали и голодали. Вера в социализм оказалась ложной. И одни люди, когда рухнула их вера, покончили с собой, другие стали бандитами, а третьи — выдержали это испытание. Это как если бы вы были верующим человеком, а потом вам доказали, что Бога нет. Сложный вопрос. Люди ныне не имеют идеалов. Было что-то, во что можно верить, а теперь ничего нет. Сегодня в России одно устремление — деньги. И это худший вариант капитализма. Это болезнь роста. Есть апатия, люди не понимают, чего ждать от завтрашнего дня. У них нет ощущения, что их дети будут хорошо жить. Напротив, чувство, что будут жить хуже… Но это не только у нас: в Европе и Америке — то же самое. Есть некоторая растерянность.

— Вы воспитаны на западных, демократических принципах. А как вам при этом удавалось выжить в такой жесткой, идеологически в том числе, структуре, как российское телевидение, в течение нескольких десятилетий?

— Меня не пускали на ТВ до горбачевского времени. Потом я уехал в США, где работал семь лет. Не знал, смогу ли я там работать, каков мой уровень. Оказалось — смог. Затем вернулся уже в ельцинское время. А дальше — есть репутация, авторитет, умение конкурировать, выживать, придерживаясь своих принципов. Кроме того, есть независимость, которая обеспечена деньгами. Мне нельзя сказать: «Куда вы денетесь, если мы вас уволим?» Я — денусь. Это дает мне возможность работать. Да, есть люди, которых я не могу пригласить в свою программу…

— Навальный?

— Не имеет значения, какие у них фамилии. Не имеет значения даже страна. В Америке мне закрыли программу по цензурным соображениям. Это все рассказы, что там — абсолютная свобода. Вообще, свобода — это коридор. В некоторых странах он шире, в других — уже. Но стены — и тут, и там. Если вы попытаетесь эти стены разрушить, у вас будут неприятности.

— Вы сказали в одном из интервью, что у вас есть смертный грех, который вы искупаете каждый день, но не назвали его. Это гордыня?

— Нет. Это то, что я занимался пропагандой. Гордыни у меня никакой нет.

— У вас скоро 80-летний юбилей. В феврале вы станете прадедушкой. При этом ваша физическая форма поражает…

— (улыбается) А я продал душу дьяволу.

— Как человеку оставаться молодым душой и телом? Есть секрет сохранения молодости от Познера?

— Первое — если человек занимается своим делом, если он получает удовольствие от того, чем он занимается. И второе — если его любят, он любит и он счастлив в своих детях. Вот два необходимых условия для того, чтобы внутренне оставаться молодым: работа и любовь.

— А вино и спорт?

— Это другое. Я очень люблю вино, и у меня дома его много. Но это никакая не коллекция. Вечером я просто люблю выпить вина. Я, кстати, сам делаю перцовку: красный перец добавляю в водку и чеснок. Настаиваю. Горилка — это специфический и очень вкусный напиток. Я ценитель горилки.

Константин Рылев «Вести»