24 марта 2013 года гость программы «Познер» Мария Гулегина

Оперная певица отвечает на вопросы Владимира Познера

«Я никогда не буду делать то, что мне не по душе, никогда не буду делать то, что мне не нравится, — заявила в эфире программы «Познер» оперная певица Мария Гулегина. — Я считаю, что петь нужно только исключительно то, что ты любишь, без чего ты просто не можешь жить, а если ты подписала контракт, надела какое-то платье и пошла изображать из себя этот характер, это не интересно, это никому не нужно».

Мария Гулегина добавила, что считает себя «настоящей оперной певицей» и пояснила: «Я очень серьезно отношусь к профессии, я никогда не сделаю того, что будет во вред моей карьере оперной певицы. Я никогда не позволю себе на сцене балаган. Я никогда не позволю себе выйти пустой на сцену, без эмоций. Я никогда не позволю быть просто марионеткой в чьих-то руках».

По мнению певицы, «самое главное на сцене – личность». «Кому нравится, кому не нравится – это у людей разные вкусы, но я такая, как я есть, — заметила она. — Естественно, я не Библия, которую нельзя менять. Есть режиссер, есть дирижер, которые имеют какие-то ко мне актерские задания, и мы в процессе разговора решаем, как это делать. Но никогда я не буду просто марионеткой».

Мария Гулегина, которая уже 20 лет живет и работает на Западе, рассказала, что она до сих пор является гражданкой Белоруссии, и не собирается получать паспорт Люксембурга, в котором она сейчас живет, или какой-либо другой европейской страны. «Если я хочу получить какое либо гражданство, то это — российское гражданство, — заявила она. — Я думаю, что это моя страна, и я хочу здесь жить».

В.ПОЗНЕР: В эфире – программа «Познер», гость программы – Мария Гулегина. Добрый вечер.

М.ГУЛЕГИНА: Здравствуйте.

В.ПОЗНЕР: Я поискал вас и легко нашел в английском Google. И там написано следующее. Я перевожу: «Мария Гулегина – одна из самых знаменитых, самых выдающихся сопрано в мире. Ее выступления всегда встречаются овацией, стоя, во всех главных оперных залах мира. Ее называют «русской Золушкой, русской сопрано, в жилах которой течет кровь Верди, и вокальным чудом». Это лишь немножко из того, что я там нашел.
Вместе с тем ваше имя в России известно, в общем, не то, чтобы широкой публике. Профессионалы, конечно, знают вас. Это не обидно для вас?

М.ГУЛЕГИНА: Обидно. Вы знаете, если бы у меня было много интересной работы в России, то я бы, конечно, приезжала. Сейчас же я приезжала на концерт «Королевы оперы». Я приезжаю постоянно в Мариинский театр на «Белые ночи» к Валерию Гергиеву, он гений, и работать с ним просто удовольствие. Я бы с удовольствием приезжала. Когда-то я уехала, как думала, в эмиграцию. Но вырвать из сердца это место, где ты родилась, невозможно. Я была обижена какое-то время.

В.ПОЗНЕР: Поговорим об этом. Якобы, когда вы были совсем еще маленькой, вы хотели быть балериной. Это правда?

М.ГУЛЕГИНА: Да. Было дело.

В.ПОЗНЕР: Но ваш отец посчитал, что девушке негоже задирать ноги.

М.ГУЛЕГИНА: Да.

В.ПОЗНЕР: А кто угадал ваш талант оперной певицы? Как это случилось?

М.ГУЛЕГИНА: Вы знаете, даже отец, когда я, маленькая, приходила к нему и жаловалась, что мне не дают петь соло в детском хоре, он говорил: «Не переживай. Если тебя не подменили в роддоме, петь ты будешь». Потому что все в нашем роду и со стороны папы, и со стороны мамы… Никого не было профессионалов, но все пели, у всех были прекрасные, можно сказать, голоса. А поступила я, может быть, потому, что у меня очень плохие оценки были по физике, химии, алгебре, геометрии. Я все пела, я все танцевала, я хотела быть актрисой, я себя только так представляла. И я где-то витала в облаках, я читала Жорж Санд, я себя отождествляла с ней. Я думала, что такая черненькая, страшненькая, худенькая, с голосом контральто – это я. Как там описана Консуэла.

В.ПОЗНЕР: Да, но вы совсем не контральто.

М.ГУЛЕГИНА: Была контральто. Я начинала в 15 лет, и у меня тогда было контральто. Детский голос еще. И поскольку после окончания школы была слишком молодая, только 16 лет, я поступила не в консерваторию, мне пришлось на один год пойти в училище. А там преподаватель, которая вела танец у меня в детстве, в хореографической школе, и она преподавала и в училище, и в консерватории танец. И поскольку балерина бы не справилась, в смысле балерине надо заплатить, а ученицы нет, она сказала: «Маринка, пойдешь?» Сказала: «Конечно, пойду». И я пошла, и разминалась, разогревала тело и, слыша пение, начала петь. Мне сказали «Давай».

В.ПОЗНЕР: Вы только что сказали, что она вам сказала «Маринка, пойдешь?» А я вас представил как Марию Гулегину. Значит, вы официально, все-таки, Мария по паспорту? Но так вас называли всегда Мариной, чтобы тут не путать наших зрителей.

М.ГУЛЕГИНА: Да, да.

В.ПОЗНЕР: Да, хорошо. Почему вас называют «русской Золушкой»?

М.ГУЛЕГИНА: Кто их знает? Когда начинается какая-то, что-то пишут… Какая разница?

В.ПОЗНЕР: Нет, Золушка – это понятно. Золушка бедная…

М.ГУЛЕГИНА: Нет. Они, очевидно, имели в виду, что я сразу же попала на бал. Но! Если уже так говорить точно, анализировать эту сказку, Золушка-то была трудолюбивая девочка. Если рассматривать эту сторону, была девочка очень трудолюбивая. И она попала на бал. Да, девочка, которая сирота. Потому что ни в одной звукозаписывающей фирме имя не значится эксклюзивом. Девочка там записала и там записала, Ла Скала записала, много записей есть, Метрополитен много записей, Венская опера, Париж. То есть, живые спектакли. Но нет эксклюзива ни с одной звукозаписывающей фирмой, нет альбомов.

В.ПОЗНЕР: Это почему?

М.ГУЛЕГИНА: Голос большой. Вы знаете, скорее всего, что голос, не удобный для записи. И, может быть, характер неудобный. Потому что я никогда не буду делать то, что мне не по душе, никогда не буду делать то, что мне не нравится. И я считаю, что петь нужно только исключительно то, что ты любишь, что ты просто не можешь без этого жить. Ты не можешь, ты поэтому поешь. А если это просто начинается, лишь бы… Вот ты подписала контракт, надела какое-то платье и пошла изображать из себя этот характер, это не интересно, это никому не нужно.

В.ПОЗНЕР: Если продолжать эту параллель насчет Золушки, была фея, которая ей помогла. У вас была какая-то фея?

М.ГУЛЕГИНА: Конечно. Мои учителя. Низкий им поклон. Мои учителя, которые меня научили трудиться.

В.ПОЗНЕР: Значит, ваша карьера оперной певицы, если я правильно понимаю, началась в Государственном театре оперы и балета в Минске. Это так?

М.ГУЛЕГИНА: Да.

В.ПОЗНЕР: Значит, Минск стал для вас первым и пока что последним творческим пристанищем в Советском Союзе. Почему? Что там не получилось?

М.ГУЛЕГИНА: Во-первых, Минску я страшно благодарна, потому что мой педагог из Одесской консерватории Евгений Николаевич Иванов (светлая ему память) отправил меня именно в Минск, потому что там был гениальный дирижер Ярослав Антонович Вощак, тоже светлая ему память. Это мои два первых учителя, которым я обязана всем. И в Минске, понимаете, меня… Как можно любить молодую, подающую надежды певицу? Невозможно.

В.ПОЗНЕР: Почему?

М.ГУЛЕГИНА: Вы прямо на какой-то другой планете живете, Владимир Владимирович.

В.ПОЗНЕР: Один очень высокопоставленный человек в России (я не стану называть его фамилию, но она известна всем) в личном разговоре со мной сказал, что я – хороший человек, но очень наивный.

М.ГУЛЕГИНА: У меня бывает такое тоже. Вот так получилось. Но я благодарна этому городу, я благодарна этому театру за все, что они для меня сделали. Потому что если бы они не пошли, не подписали против меня письмо в ЦК, я бы так до сих пор там поднимала бы эту революцию. А революция моя заключалась, знаете, в чем? В том, что именно я тогда первая открыла свой желтый ротик желторотого птенчика и начала рассказывать мэтрам, народным артистам, что оперы нужно петь на языке оригиналов.

В.ПОЗНЕР: Например, на итальянском, да?

М.ГУЛЕГИНА: Естественно.

В.ПОЗНЕР: А они?..

М.ГУЛЕГИНА: Нет, ни в коем случае.

В.ПОЗНЕР: А что ж тогда письмо в ЦК?

М.ГУЛЕГИНА: Враг народа. И не товарищ, и вообще не хотели иметь с ней…

В.ПОЗНЕР: А почему враг народа-то? В чем заключалось?

М.ГУЛЕГИНА: Потому что я итальянскую культуру начала, итальянский язык, немецкий язык… А они хотели на белорусском только. Вот так. Но спасибо им. И как все революционеры живут в изгнании, я тоже уехала в Люксембург. Так что все нормально.

В.ПОЗНЕР: Какой это был год, если не секрет?

М.ГУЛЕГИНА: Девяностый.

В.ПОЗНЕР: Еще в девяностый год такое? Чушь.

М.ГУЛЕГИНА: До этого тоже было, хватало всего. Но я им благодарна, потому что, вы знаете, если со мной по-хорошему, я могу очень долго работать, и всё нормально. Но когда мне задали этот импульс на вылет…

В.ПОЗНЕР: Но вы не стали бороться?..

М.ГУЛЕГИНА: Нет, я боролась. Я даже пригласила своего импресарио, чтобы он прослушал многих певцов. Их повезли на прослушивание в Лондон, чтобы я боролась за то, чтобы не только одной мне было счастье петь на Западе. Я боролась. Я пыталась что-то делать. Но не получилось. Я поняла, что просто я там «загину», как говорят на белорусской мове.

В.ПОЗНЕР: Хорошо, я задам вам подленький вопрос. Вы уехали и потом вы… Госконцерт, если я не ошибаюсь, послал вас в Милан.

М.ГУЛЕГИНА: Нет, это до того. Это в 1986 году.

В.ПОЗНЕР: И платил вам аж 120 рублей там.

М.ГУЛЕГИНА: Долларов в месяц.

В.ПОЗНЕР: 120 долларов в месяц. Большие деньги, конечно, и так далее. А Ла Скала платила совсем другие деньги. Не это ли привлекло вас, все-таки, что там совершенно другие заработки?

М.ГУЛЕГИНА: Вы знаете, в то время нет. В то время даже когда кто-то из друзей, из родни уезжал в Америку, мы прощались как на похоронах. Потому что мы не знали, мы еще увидимся или нет. Это было так, это было страшно. Уехала моя подруга, и родители ее уехали из Одессы. Она мне была как сестра. И это было страшно, понимаете? Я сама об этом не думала никогда. Для меня это было, действительно, страшно. Когда я собрала свои чемоданы с нотами, с постельным бельем и с пластинками моими самыми любимыми… Рахманинова увезла диск в исполнении Рахманинова, Горовица увезла, Талькова увезла запись. И когда я уезжала… Потому что была просто невыносимая ситуация. Я за пять дней выучила «Аиду» на итальянском языке и удрала.

В.ПОЗНЕР: Вы говорите, что вы бежали. А бежали от чего?

М.ГУЛЕГИНА: От того, что мне просто сказали, что всё закроется. Во-первых, невыездная, раз.

В.ПОЗНЕР: Но это 1990 год. Какое тут невыездной?

М.ГУЛЕГИНА: Ну что вы! Мне еще в Госконцерте в 1989 тоже говорили, что… Когда я им сказала, что крепостное право кончилось в 1861, мне просто довольно ясно дали понять, что если я буду слишком много разговаривать, то мне все прикроют.

В.ПОЗНЕР: То есть вы убежали с ощущением, что это навсегда?

М.ГУЛЕГИНА: Да. Это было очень больно. Я сразу же маму забрала. И потом, когда она во время путча вдруг решилась вернуться, и она попала во время путча туда, я на себе волосы рвала. Я не знала, что это будет. Это страшно.

В.ПОЗНЕР: Ну да, казалось, что там все обратно, конечно.

М.ГУЛЕГИНА: Да, это было страшно просто. У меня был контракт в Мюнхене в это время. Я просто взяла больничный, я никуда не поехала, потому что я была просто в прострации, я не знала, что будет, как будет. Потому что для меня моя семья – это было самое важное, моя мама, потому что отца у меня на этот момент не было. И дочка была, в Германии училась уже в интернате.

В.ПОЗНЕР: Чуть-чуть вернемся назад. Значит, когда вы в первый раз оказались в Ла Скала, и за три дня, если я не ошибаюсь, выучили совершенно партию свою…

М.ГУЛЕГИНА: Где-то за недельку. Я ее выучила, естественно, подготовила в Минске. Но доработать текст, произношение… Вы же, знаете в итальянском языке это должно быть все точно, что нельзя петь, как бы, по-русски. Мы, русские, говорим больше с такой фонетикой, темной. Итальянцы говорят более… И это надо было выучить. Это надо было на слух как попугаю просто запомнить за эту неделю, что была. Но маэстро Гавадзени, когда он меня услышал первый раз и через пару дней, когда он увидел мою работоспособность, насколько я… Я ночей не спала. Как Золушка. Я ночей не спала, у меня все эти двойные согласные, просто как тень отца Гамлета приходили.

В.ПОЗНЕР: Вы где живете сейчас?

М.ГУЛЕГИНА: В Люксембурге.

В.ПОЗНЕР: Там какой язык?

М.ГУЛЕГИНА: Люксембургский.

В.ПОЗНЕР: Французский?

М.ГУЛЕГИНА: Нет.

В.ПОЗНЕР: Ну, они говорят на языке, который кому понятен? Или никому кроме них?

М.ГУЛЕГИНА: Вы знаете как? Я не имею люксембургского паспорта. Сразу же я вам скажу, что я свой паспорт не меняла.

В.ПОЗНЕР: То есть у вас советский?

М.ГУЛЕГИНА: Нет, белорусский паспорт.

В.ПОЗНЕР: А. Ну, поздравляю.

М.ГУЛЕГИНА: Да. Но я думаю, что я, наверное, если хочу какой-то паспорт, то российский.

В.ПОЗНЕР: Вы понимаете, что сейчас происходит в Белоруссии, кто во главе там? Да? В курсе?

М.ГУЛЕГИНА: Я поняла, что там очень много чего понимают вообще о жизни и обо всем.

В.ПОЗНЕР: Я вот что хотел вас спросить. Вы говорите, четкое произношение и так далее. Я оперу люблю. Без фанатизма, но люблю. Но заметил такую вещь, что понять, что поет оперный певец или певица, можно крайне редко. А чем выше голос, тем меньше можно понять. Вы мне можете объяснить, в чем дело?

М.ГУЛЕГИНА: Безусловно. Когда певец поет, когда линия голоса звучит, в любом случае согласные останавливают. Если начинается четкое произношение, то линия вокальная теряется. Если мы говорим о бельканто, там вообще что-то поется такое, почти что домашний адрес и никто… Нет. Это так, шутки. Но, в принципе, нужно найти такое равновесие между этим, чтобы было слышно, о чем ты поешь, чтобы ты сама вообще понимала, о чем.

В.ПОЗНЕР: Хорошо. Тогда я вам скажу. Первый раз я услышал оперного певца, когда мне было, по-моему, лет 9 или 10, я жил в Америке и мама купила две пластинки 78 оборотов Шаляпина. Это Гуно, Мефистофель. На одной стороне одна, на другой – другая. По-французски. Я понимал каждое слово. Вот так Шаляпин пел. Но это — Шаляпин.

М.ГУЛЕГИНА: Но он актер был поющий. Это очень важно. Безусловно, это очень важно, особенно когда какие-то характеры поешь. Не просто такая голубая героиня, какой-то такой принц или что-нибудь. Это все должно быть… Леди Макбет как можно спеть, если ты поешь просто согласные?

В.ПОЗНЕР: Шостаковича вы имеете в виду?

М.ГУЛЕГИНА: Нет, я имею в виду Верди.

В.ПОЗНЕР: Это важно подчеркнуть, потому что, ведь, у Шостаковича тоже есть.
М.ГУЛЕГИНА: Гениально, да.

В.ПОЗНЕР: Абсолютно. И очень страшная. Скажите мне, пожалуйста. Вы пели тогда в первый раз с Паваротти?

М.ГУЛЕГИНА: Да.

В.ПОЗНЕР: Ну и как? Как он вам, Паваротти?

М.ГУЛЕГИНА: Вы знаете, настолько… Мое счастье было в том, что я первый раз, когда его увидела, я, конечно, просто… Я в каком-то шоке была. И я развернулась к нему, и хотела ему туда петь. А он подошел, меня так развернул, сказал «Вон туда». Но с тех пор, когда он меня вот так развернул, я поняла, что да, это Паваротти, это звезда. Но если меня, молодого котенка поставили рядом с такими тиграми, то я должна тоже хотя бы не испортить кашу. И я старалась, я работала, я учила, я все старалась делать. И что, может быть, мне помогло, что я до конца не поняла, где я и что я. Я просто продолжала учиться, понимаете? Продолжала учиться и работать. И только вернувшись в Минск, увидев, когда написано там Паваротти, Леонуччи, маэстро Гавадзени, Мария Гулегина. Я думаю «О боже». До меня это дошло. И тоже я как-то очень скромненько себя вела. И через три года, когда приехал Ла Скала в Большой театр… И, кстати, я тогда должна была петь, но приболела очень сильно – это 1990 год был. И директор Ла Скала сказал, что у нас есть русские певцы, которых мы очень любим, но вот сейчас у нас наша любимица, молодая солистка Мария Гулегина, которую мы ждем. И что тут началось! Все начали звонить: «Так это правда, что ты поешь в Ла Скала?» Я говорю «Да». «А чего ж ты молчишь?» Я говорю: «А что? Мне на лоб написать, что ли? Я же говорила, я же брала, как бы, увольнительную из театра за свой счет. Для чего я ехала туда?» — «Ну, мало ли…»

В.ПОЗНЕР: Вы когда-нибудь еще пели с Паваротти?

М.ГУЛЕГИНА: Конечно. Конечно. Очень много. И в Мэти пела, и в Цюрихе пела, и в этом… Ой, дай бог памяти.

В.ПОЗНЕР: Ничего, не страшно. Да, хорошо. С тех пор, как вы бежали, многое изменилось. Я понимаю, что вопрос-то вообще не совсем правомочный. Но все равно задам его. Если бы вы начинали свой творческий путь сейчас, зная, что здесь, и зная, что там, вы бы все равно уехали, как вы думаете?

М.ГУЛЕГИНА: Не знаю. Сейчас совершенно другая система. Раньше, например, для того, чтобы тебя взяли в театр, ты обязательно должна была окончить консерваторию. Сейчас это не обязательно. Сейчас достаточно пару уроков ты берешь, поешь, выучиваешь какую-то арию, спела прослушивание, поступила на какие-то курсы, туда-сюда и уже все, ты можешь дальше петь. И, в принципе, сейчас это не считается таким страшным как в мое время, понимаете? Сейчас нормально, когда молодые певцы уезжают на какие-то курсы в Германию. Там есть очень много фаст-контрактов в Германии, они в труппе театра числятся, учатся и поют. Так что это нормально. В то время это было другое. Так что я не знаю. Но, в принципе, как не было пророков в своем отечестве, так и нет. И если я себе сейчас позволю сказать, открытие Большого театра, когда наших потрясающих солисток поставили в квартет. И не дали ни одной солистке Большого театра выйти и спеть. Это как можно?

В.ПОЗНЕР: Это как можно? Подумайте. И пока думаете, смотрите рекламу.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

В.ПОЗНЕР: Вы только что сказали, что сегодня уехать куда-то – ничего особенного в этом нет в отличие от советского времени. Сейчас в России довольно модно выражение «Пора валить». Не слышали, нет?

М.ГУЛЕГИНА: Нет.

В.ПОЗНЕР: Не слышали. И тогда я об этом спрашивать вас не буду. Но есть некоторые настроения. Конечно, не у всех, но, тем не менее.

М.ГУЛЕГИНА: Мне, наоборот, кажется, что нужно больше здесь быть.

В.ПОЗНЕР: Вы сказали, что вы до сих пор не получали никакого гражданства. Во-первых, почему? И во-вторых, вы, все-таки, решились теперь получить люксембургское, я правильно понимаю?

М.ГУЛЕГИНА: Нет. Белорусский паспорт как был, так и есть.

В.ПОЗНЕР: То есть вы хотите сохранить его? Или нет?

М.ГУЛЕГИНА: Я думаю, что я хочу получить российское гражданство. Кстати, на Олимпиаду, когда мне была доверена такая честь принимать флаг для Сочи, я участвовала в закрытии Олимпиады в Ванкувере. К Олимпиаде мне должны были сделать российский паспорт. Но в связи с тем, что я только вышла замуж и поменяла фамилию на фамилию мужа, то получилось, что совершенно другой человек. И я, к сожалению, не получила российский паспорт. Но я думаю, что это моя страна и я хочу здесь жить.

В.ПОЗНЕР: Но с точки зрения вашей профессиональной работы — масса поездок и так далее. Каждый раз за визой обращаться – это как вообще?

М.ГУЛЕГИНА: Нет, у меня же люксембургская резиденция-то постоянно.

В.ПОЗНЕР: Тогда это меняет дело, конечно. Вы уже 20 лет почти живете на Западе, правда?

М.ГУЛЕГИНА: Да.

В.ПОЗНЕР: Вы себя считаете русской певицей при этом?

М.ГУЛЕГИНА: Я – русский человек, хотя во мне ни одной капли русской крови. Но я говорю, думаю и, как говорит, Каллас, считаю по-русски.

В.ПОЗНЕР: А чувствуете себя русской?

М.ГУЛЕГИНА: Конечно.

В.ПОЗНЕР: Это самое главное.

М.ГУЛЕГИНА: Но я себя чувствую и русской, и украинкой, и еврейкой, и армянкой, конечно, потому что отец – армянин.

В.ПОЗНЕР: Когда вы все это время там жили, в основном, испытывали ностальгию?

М.ГУЛЕГИНА: Конечно. Огромную. Вот, когда я включала концерт Рахманинова третий, только начинается, у меня начинали слезы течь и все. Когда я слышала русскую речь… У меня сынок маленький. Когда мы его вывезли (так получилось) в такое место в Испании курортное, и когда там очень много было русских, он бежал за всеми и говорил: «Я тоже русский, я тоже русский». Так что, вы знаете, это то, что не вырвать из сердца. У вас, наверное, Франция – любимая страна. У меня тоже Франция – любимая страна, у меня Париж – любимый город. И вы меня хоть убейте.

В.ПОЗНЕР: Это правда, что в свое время вас не приняли в Большой театр?

М.ГУЛЕГИНА: Да.
В.ПОЗНЕР: Так сказать, молчаливый вопрос. Пуркуа, так сказать?

М.ГУЛЕГИНА: Пуркуа па.

В.ПОЗНЕР: Так в чем дело-то?

М.ГУЛЕГИНА: Там в это время был такой дирижер очень важный, я даже не помню его сейчас имени. И когда Наталья Дмитриевна Шпиллер меня один раз отловила на улице возле Большого театра… А я собиралась ехать уже во вторую поездку в Ла Скала. И она мне так: «Деточка, ну что ж ты? Там по Ла Скалам поешь, а на родине не поешь. Немедленно, завтра приходи, с главным дирижером поговори». Она мне дала телефон, я позвонила. Не помню, кто. Представилась. Он говорит «Да, хорошо, приходите. Приходите завтра» (мой любимый фильм). Я пришла, он говорит: «Где ваше рекомендательное письмо?» Я говорю: «Как? Какие?» – «Ну, кто вас рекомендует?» Вроде бы, никто. И он начал: «Послушайте, кому это нужно? Вам или мне?» Тут у меня мой еще польский гонор, я как бахнула дверью и сказала: «Это было нужно вам. А мне это не нужно». Очень я обиделась тогда. Потому что я пришла с чистым сердцем, я готова была там петь. И вы же понимаете, что в то время это были не материальные интересы. Это было просто желание петь у себя на родине. Вот и все.

В.ПОЗНЕР: Вообще, коль скоро возник этот вопрос (материальные интересы). Написано где-то, что вы – самое высокооплачиваемое сопрано в мире. Я не спрашиваю, сколько, меня цифры не интересуют. Но это так или не так?

М.ГУЛЕГИНА: Я не знаю. Хочется верить.

В.ПОЗНЕР: А вообще для вас… Что такое для вас деньги?

М.ГУЛЕГИНА: Деньги – это не то, что прямо ради этого я — все. Это уважение, как бы, возвращение… Это статус. Если тебе платят столько, если тебе создают эти условия, значит, ты этого стоишь. Это не то, что бывает так, что некоторые певцы поют в театре, говорят: «Да, вот я там вот пел». Но при этом не говорят, что он там пел на страховке или сам доплатил. Понимаете? Это разный статус. Если тебя хотят и тебя приглашают, и ты говоришь свои условия, и их выполняют, значит, это… Это игра такая.

В.ПОЗНЕР: Вы говорите о себе так: «Я – настоящая оперная певица». Что такое «настоящая оперная певица»? Когда вы говорите так, очевидно, вы что-то имеете в виду?

М.ГУЛЕГИНА: Как бы, self-made.

В.ПОЗНЕР: Ну, self-made. Вы же учились.

М.ГУЛЕГИНА: Конечно. Но меня никто не нес по жизни. Настоящая оперная певица – что я очень серьезно отношусь к профессии, я никогда не сделаю того, что будет во вред моей карьере, именно оперной певицы. Я никогда не позволю себе на сцене балаган. Никогда. Я никогда не позволю выйти пустой на сцену, без эмоций. Я никогда не позволю быть просто марионеткой в чьих-то руках. Я так считаю, что самое главное на сцене – личность. Хорошая, не хорошая, кому нравится, кому не нравится – это у людей разные вкусы. Но я такая, как я есть. Если я пою Тоску, она должна быть выстрадана мной. Естественно, я не Библия, которую нельзя менять, допустим. Есть режиссер, есть дирижер, которые имеют какие-то ко мне актерские задания. И мы в процессе разговора, в процессе дискуссии, мы решим, как это делать. Но это будет совместное. Но никогда я не буду просто марионеткой.

В.ПОЗНЕР: Певец, певица, режиссер, дирижер? Режиссер вторичен?

М.ГУЛЕГИНА: Вы знаете, увы, сегодня сделали так, что визуальный ряд на первом месте. И даже не визуальный, а просто скандальный. Чем больше скандал, тем лучше режиссеру. А иногда они не читают книг. Они даже не знают, кто кому дядя, кто кому тетя. Настолько примитивно. Бывали режиссеры, вот, в Ла Скала один, который пришел на первую репетицию и сказал «Давайте спойте мне, что у вас там идет?» и смотрел по либретто. В диске что лежит. О чем можно с ним говорить? Когда ты уже до этого, готовя эту роль, 2-3 месяца не спишь, не ешь, книжки читаешь, думаешь, по ночам вскакиваешь от того, что приходит какая-то мысль, записываешь, чтобы не забыть ее. О чем с ним можно говорить? О том, чтобы кто-то вышел, обнажился? Чтобы кто-то сделал какую-то пошлость? Но сцена же не мусорник, это не мусорная яма. Сцена – это высокое… Я не знаю, это возвышенность. И со сцены должно идти какое-то добро, понимаете? Это искусство, это катарсис, это потрясение. Если этого нет, зачем это? Есть же балаганы, есть какие-то ночные клубы, где можно показать все, что хочет режиссер. Или то, что меня просто очень так, потревожило мою душу, «Руслан и Людмила» в Большом театре идет и что 16+. То есть мой сын, которому 12, он сейчас пойти на «Руслан и Людмила» не может, потому что там такое что-то показывают, что нельзя детям смотреть, оказывается.

В.ПОЗНЕР: У Пушкина это как-то не так написано.

М.ГУЛЕГИНА: У Пушкина есть намеки. Сказка в том, что в ней намек, добрым молодцам урок. Да, там намек. Но тут нам вывалили это все в лоб. Как будто для того, чтобы понять, что стол – твердый, недостаточно так – нужно обязательно фейсом об тейбл.

В.ПОЗНЕР: Я как-то спрашивал уже одного человека, спрошу и вас. Как вы относитесь к понятию «режиссерское чтение»? Вот, он прочитал, ну, не так. Беру один пример, который лично меня в свое время дико возмутил. Я пошел на пьесу Ростана «Сирано де Бержерак». Я очень люблю Сирано де Бержерака, могу даже наизусть вам почитать немножко, в другой раз, все по-французски и так далее. Тут вдруг Сирано (очень хороший актер играет) выходит в пижаме. Он в пижаме в течение всего спектакля. У него нет меча, у него нет рапиры. Как это может быть Сирано без рапиры? Это вообще не Сирано. Я дико возмутился, мне говорят: «Так прочел это режиссер». Я говорю: «Что значит прочел? Ростан написал, там все написано. Напишите свою пьесу, пожалуйста, и сделайте. Но почему?..» Ваше отношение к этому понятию «режиссерское прочтение», когда, на самом деле…

М.ГУЛЕГИНА: Он просто не дочитал. Я хотела вам про шпагу дорассказать историю, если можно. В каком-то девяносто затертом году прошлого века спектакль «Аттила» в Мачверати. Это огромная арена, такая сфера. И тоже режиссер все сделал не так. Одабелла (воин), она подняла своих подруг, чтобы воевать против Аттилы. И ее захватили в плен. Но она же воин, она не может быть в красном платье, разрезанном вот до сих пор. И я тоже спорила с режиссером и с костюмистом, я говорила: «Как же так? Она же не дама древней профессии, и ее не за наркотики взяли в баре». Слава богу, что в это время был Ренато Брюзон, которому не понравился его костюм, и Карло Коломбара, и мы втроем объединились. И когда мы втроем объединились и сказали «Не будем, не хотим»… И я сказала: «Хорошо, если нужно красное, я что-нибудь придумаю». Я себе сама пошла, выбрала в магазинах что-то такое, стилизованное под это, потому что спектакль был какой-то современный. И поскольку у меня должна быть шпага, эта сабля или что там, оружие обязательно должно быть, то… Хотите красное – я просто сюда сделала таким, как бы, шарфом, что, как бы, мне натирает бок эта шпага. И все сказали: «Ой, какой красивый, интересный костюм».

В.ПОЗНЕР: А бывало, что вы просто хлопали дверью?

М.ГУЛЕГИНА: Конечно. Только не хлопала дверью. Я очень долго уговариваю. Но прежде, чем подписывать контракт, я тоже смотрю, что я подписываю. У меня только один раз получилось, что я подписала контракт, не увидя продукт. Потому что в течение года шла постановка в Мюнхене «Манон Леско», и там надо было пять недель репетиций сидеть в Мюнхене. Я сказала: «Я не могу позволить пять недель так просто сидеть». И я сказала: «Хорошо, я буду летний фестиваль (что очень престижно), этот же спектакль». И когда я увидела то, что они там наставили, я сказала «Извините, я в этом петь не буду». Мне сказали: «Но у вас же контракт». Я сказала: «Где у меня в контракте написано, что это издевательство над оперой? У меня написано «Манон Леско», Пуччини. Нигде не написано, что должно было быть то…» Я даже не хочу сейчас повторять, что там было. Я сказала: «Если вы хотите, чтобы я приехала, я это понимаю» — «Ну как же мы будем менять декорации?» Я говорю: «Декорации ни при чем. Мы поменяем просто сцену». Как говорится, если не можешь изменить обстоятельства, измени отношение к ним, да? Только я не изменила декорации. Декорации как были, но только я изменила отношения между героями. И я сделала очень даже смешную сцену, когда Манон танцует со своим жеронте… И он же старенький, а она – молодая. И она его закручивает в вальс и так… Не в вальсе, а в котильоне, потом: «Ой, он живой или не живой?» То есть даже это обыграла. Я придумала это. Но пошлятину убрала.

В.ПОЗНЕР: Ведь можно сказать, что вы – оперная дива? В принципе? Давайте отвлечемся.

М.ГУЛЕГИНА: Нет, это умоляю, умоляю просто.

В.ПОЗНЕР: Нет? Но есть это понятие? Я к чему говорю? Что люди такого ранга сами могут быть такими диктаторами…

М.ГУЛЕГИНА: Конечно. Не то, что диктаторами. Я даже думаю, что с приобретением опыта я научилась уважать и других людей. Я понимаю, что они тоже прошли какой-то путь и тоже чему-то научились, и тоже что-то знают. И мне интересно, когда люди, чего-то достигшие, и можно найти какой-то компромисс. Это самое интересное. Если у нас есть время, я могу в двух словах рассказать, что у меня было на «Леди Макбет» в Париже, потом я пела его в Ковент-Гардене и в Барселоне. Всех меняли кроме меня (Леди Макбет). Потрясающий режиссер Филлида Ллойд. Она мне сказала: «Я увидела ванну». Я говорю: «Что это, Филлида?» Она мне говорит: «Это ванна. Ты будешь руки там мыть и сама отмываться в ванне». Я такая: «Ну, приехали…» А у меня на это время как раз Ла Скала был. Я не успела подписать это, а подписала Париж и уже ничего не могла сделать. Думаю «Всё. Надо будет как-то выкручиваться». Но я ушла домой, и ночью мне приснилась вот эта сцена. И я быстренько тоже вскочила, записала, чтобы не забыть. И я увидела это… Я пришла к ней и говорю: «Филлида, я хочу поговорить о ванне». Она говорит «Не надо, не надо. Не нравится – не будешь». Я сказала: «Подожди. Давай, ты мне только открой так вот сцену и закрой». Она говорит «Да, я так и хотела». Понимаете? Вот, даже два человека, не сговариваясь. И я зашла на этот подиум, в эту ванну, мне налили воду и я себя обливала этой водой в одежде. Это было страшно.

В.ПОЗНЕР: Скажите, пожалуйста, в основном, вами руководят или вы руководите? У меня впечатление складывается, что, все-таки, второе. Что вами не руководят. Это так?

М.ГУЛЕГИНА: Да.

В.ПОЗНЕР: Это так, хорошо.

М.ГУЛЕГИНА: Это плохо?

В.ПОЗНЕР: Нет. А что такое голос?

М.ГУЛЕГИНА: Голос – это душа, это жизнь моя.

В.ПОЗНЕР: Это с голосом рождаются? Или голос можно каким-то образом развить?

М.ГУЛЕГИНА: Конечно. Вот, например, самородок какой-то, да? Он – камень и камень. Но если он самородок, изумруд – одна огранка, если он бриллиант – другая огранка. Если он – кирпич, или какой-то камешек, подделку можно сделать, да? Но голоса, сам этот камень, ценность… Понимаете, о чем я говорю? Это только работа. Эти грани – это много-много лет пройдет. Как хорошее вино, как хороший сыр, понимаете? Это все должно быть время и каторжный труд.

В.ПОЗНЕР: Но, все-таки, вы согласитесь, что голос – это то, чем природа тебя одарила, у кого-то есть, у кого-то нет. Если его нет, то его и нет.

М.ГУЛЕГИНА: Конечно. Кирпич – он и кирпич. А бриллиант, если он алмаз, то он будет бриллиантом. Но тоже очень важно, чтобы не стараться огранить его быстро, чтобы не разлетелись в мелкие клочья.

В.ПОЗНЕР: Вообще, это деликатная вещь (голос)?

М.ГУЛЕГИНА: Конечно, конечно. Это очень деликатная вещь, и он требует режима, и он требует какого-то особого отношения. То есть я не могу перед спектаклем сидеть, с друзьями разговаривать. У меня за день до спектакля обязательно, как я говорю, пижамный день, меня никто не видит, никто не слышит. Я сама с нотами думаю, что, чего.

В.ПОЗНЕР: И молчите?

М.ГУЛЕГИНА: Да.

В.ПОЗНЕР: Голос можно потерять?

М.ГУЛЕГИНА: Можно. Но не дай бог. Лучше смерть.

В.ПОЗНЕР: Лучше смерть?

М.ГУЛЕГИНА: Для певицы – да.

В.ПОЗНЕР: Вы поете в церковном хоре?

М.ГУЛЕГИНА: Да.

В.ПОЗНЕР: Два вопроса, рядом стоящие. Ведь, в основном, в церковном хоре не профессионалы, и ваш голос должен их совершенно привести в тяжелое состояние. И вообще для чего?

М.ГУЛЕГИНА: Вы знаете, это было… Мы, как бы, люксембурженки, я и Лена Зарембо, мы на пару служб просто пришли и просто спели в крестном ходе. Это, конечно, было большое испытание для нас. Но я считаю, что это нормально, это правильно.

В.ПОЗНЕР: Но не регулярно это происходит?

М.ГУЛЕГИНА: Нет. Но так, скромно тоже. В протестантской церкви я тоже пела. И очень удивились там, как бы, спросили: «А вы когда-то раньше пели?» Я сказала: «Ну да, приходилось». Я не сказала, кто я. И просто меня спросили: «Какие ноты? Что вы будете петь?» Я сказала: «Вот это вот». Мне сказали: «Ну, не надо». Так он подумал: «Какая-то, может быть, сумасшедшая американка пришла и хочет». И когда я запела, если бы вы видели, как он вывернулся из-за этого органа. Его просто чуть Кондратий не хватил.

В.ПОЗНЕР: Не ожидал же, ну?

М.ГУЛЕГИНА: Нет, не ожидал. А потом он сказал: «Так вы же певица». И потом он начал догадываться, потому что Сан-Франциско рядом, там оперный театр рядом.

В.ПОЗНЕР: Скажите мне, с вашей точки зрения, вы много ездили, много где бывали, где самая лучшая публика, с вашей точки зрения?

М.ГУЛЕГИНА: Где я лучше пою.

В.ПОЗНЕР: То есть нельзя сказать, что, вот, в Америке публика, в Японии публика?

М.ГУЛЕГИНА: Вот, вот.

В.ПОЗНЕР: Ага? Я попал, да? С Японией, да?

М.ГУЛЕГИНА: Да, очень попали. Потому что в Японии как раз сейчас идет это, знаете. Вот это вот «Мария Гурригина сан». И особенно когда был премьер-министром Коидзуми-сан, и когда это все очень часто показывалось по телевидению. Это страшно. За 2 часа они уже все стоят с блокнотиками, с фотографиями, с альбомами. Но не только моими, любимых своих певцов. И после спектакля и думать не моги уйти сразу.

В.ПОЗНЕР: Понятно. Приятно же.

М.ГУЛЕГИНА: Очень. Очень приятно.

В.ПОЗНЕР: Конечно. Скажите, пожалуйста, большая конкуренция в вашем террариуме?
М.ГУЛЕГИНА: Ну почему террариуме? Что мы эти, змейки, что ли?

В.ПОЗНЕР: Так говорят. Ну, змейки, да. Нет?

М.ГУЛЕГИНА: Нет. Я бы не сказала. Я могу сказать, что за всю карьеру, может быть, только человека три, действительно, по-настоящему противных. А так, в принципе, все нормальные люди, все занимаются своим делом. И коллеги у меня… Вы знаете, если все идет честно. Например, сегодня ты спела лучше, а завтра другая спела лучше. Это нормально.

В.ПОЗНЕР: Насчет этого. Вы когда получили бронзовую медаль в 1986 году, на Чайковского. Вы просто ее швырнули.

М.ГУЛЕГИНА: Это было другое дело, это была несправедливость. Это была подлость. Потому что мы ходили с моим учителем Евгением Николаевичем Ивановым и с моей пианисткой Людмилой Ильиничной на консультацию к Архиповой. Она сама сказала, что это просто невозможно — спеть Лизу и Розину с ми-бемолем в одном концерте, одной певице. Это просто невозможно.

В.ПОЗНЕР: А вы это сделали?

М.ГУЛЕГИНА: Я это сделала.

В.ПОЗНЕР: Ага. И получили.

М.ГУЛЕГИНА: Нет, и с первого тура меня хотели снимать Би-Би-Си и разные телевизионные компании. Я сказала: «Нет. Когда получу первую премию, тогда будем сниматься. А сейчас оставьте меня в покое».

В.ПОЗНЕР: И не получили.

М.ГУЛЕГИНА: Нет, тогда получила другая певица, которая потом и не пела. Но тоже спасибо им. Знаете, почему? Потому что молодая певица, у которой в кармане контракт с Ла Скала, 25 лет, 24 еще. Представляете? Такая уже уходит, вся такая звезда. Еще первая премия на грудь, золотая медаль. А нетушки, а вот тебе щелчок в нос. Учись.

В.ПОЗНЕР: Мой добрый приятель Марсель Пруст имеет к вам несколько вопросов. Прежде всего, он бы хотел спросить следующее. Если бы вы могли изменить в себе что-то одно, что бы это было?

М.ГУЛЕГИНА: Глупую доверчивость.

В.ПОЗНЕР: Что вы считаете своим главным достижением?

М.ГУЛЕГИНА: Мои дети.

В.ПОЗНЕР: Какова ваша главная черта?

М.ГУЛЕГИНА: Как мне кажется, я – искренний человек. Если да — да.

В.ПОЗНЕР: Искренность?

М.ГУЛЕГИНА: Да. Если нет, никакими коврижками.

В.ПОЗНЕР: А главный недостаток?

М.ГУЛЕГИНА: Может быть, какая-то чересчур резкость.

В.ПОЗНЕР: А какой недостаток вы прощаете легче всего?

М.ГУЛЕГИНА: Ошибка по незнанию.

В.ПОЗНЕР: А недостаток, который вы никогда не прощаете?

М.ГУЛЕГИНА: Предательство.

В.ПОЗНЕР: Ваша главная слабость?

М.ГУЛЕГИНА: Это такая доверчивость, к сожалению…

В.ПОЗНЕР: У вас есть любимое имя? Нет?

М.ГУЛЕГИНА: Руслан, наверное. Я мечтала, чтобы у меня был сын Руслан.

В.ПОЗНЕР: И он?..

М.ГУЛЕГИНА: Есть. 12 лет.

В.ПОЗНЕР: Дьявол предложил вам бессмертие без всяких условий. Приняли?

М.ГУЛЕГИНА: Не бывает. Бесплатный сыр только в мышеловке. Не бывает такого.

В.ПОЗНЕР: Что вы скажете Господу Богу, оказавшись перед ним?

М.ГУЛЕГИНА: Господи, прости меня, если я что-то сделала или подумала не по воле твоей.

В.ПОЗНЕР: Это была Мария Гулегина. Спасибо вам большое.

М.ГУЛЕГИНА: Вам спасибо большое.