Владимир Познер о конце света, Хиллари Клинтон и элитарности Обнинска.
По его жизни можно снимать кино, но пока написана только автобиографическая книга «Прощание с иллюзиями». Вообще, глядя на этого энергичного, полного сил человека, сложно себе представить, что он вживую слышал предвыборную речь Франклина Рузвельта…
Накануне выступления Владимира Познера в Обнинске нам удалось взять интервью у легендарного журналиста по телефону из Лондона.
– Владимир Владимирович, Вы общались с десятками, а, может быть, и сотнями интереснейших людей. Кто из них, какая личная встреча произвела на Вас самое сильное впечатление?
– Вы знаете, этот вопрос мне задавали не раз, и на него ответить невозможно, потому что речь идет, может быть, даже о тысячах. Давайте ограничимся только программой «Познер», которая существует четыре с небольшим года на Первом канале. Было несколько человек, которые очень запомнились мне по разным причинам – и с позитивной, и с негативной стороны. Например, из тех, кто произвел на меня очень хорошее впечатление, кого я запомнил надолго, это директор Пушкинского музея изобразительных искусств Ирина Антонова.
– Чем же она Вам запомнилась?
– Это то, как человек держится, как отвечает на вопросы, его поведение в целом. Какие от него исходят флюиды, если можно так выразиться. Насколько мне удается войти с ним в контакт, насколько он откровенен, выразителен в том, что говорит. Из недавнего это, безусловно, Рената Литвинова. Она произвела на меня впечатление именно как человек. Еще в свое время на меня сильное впечатление произвела Государственный секретарь США Хиллари Клинтон, опять-таки своим поведением, тем, насколько она была готова ответить на любой вопрос. Не было никаких запретных тем.
Были люди, которые произвели тяжелое впечатление. Например, губернатор Краснодарского края Александр Ткачев, который оказался человеком чрезвычайно реакционным и еще к тому же не слишком образованным. Это я мягко говорю.
Вообще, хуже всего, как правило, политические деятели. Когда Рената Литвинова сказала, что политика – это самое низкое, чем может заниматься человек, и политики – это худшее, что только может быть, она, в общем, была права. На самом деле это люди, которые не бывают откровенными до конца. Да какое до конца, они вообще никогда не бывают откровенными! Они приходят, чтобы продвинуть свою партию или себя, и это очень заметно. Редко-редко можно встретиться с человеком, который будет говорить с вами откровенно. Из тех, кто запомнился в положительном смысле – это Егор Гайдар.
– Я помню, в одном интервью Вы сказали, что Кобзон произвел на Вас лучшее впечатление, чем Вы ожидали.
– Чем я ожидал! Это да, конечно. Дело в том, что я с ним не знаком был, но я видел его выступления и понимал, что придерживаюсь абсолютно иных политических и жизненных взглядов. Но он человек легендарный, и я понимал, что он интересен зрителю. Когда я решаю, приглашать кого-то или не приглашать, я не могу исходить из того, симпатичен мне человек или нет. А Кобзон был прям, не юлил, не крутил, в глаза говорил то, что думает, и мне это очень понравилось.
– А если говорить о российских журналистах, кого бы Вы могли выделить в современной российской журналистике
– Это опасная территория. Вообще, есть некоторая цеховая солидарность. К сожалению, ряд моих коллег, не стесняясь, высказываются главным образом негативно о своих товарищах.
– Я как раз прошу позитивно…
– Но я предпочитаю не говорить о тех, кто работает в этом самом журналистском цеху. Я могу сказать только вот что – журналистика за последние годы сильно пошла вниз. Она продалась. Эта продажа началась в 1996-м году, когда на второй срок баллотировался Борис Николаевич Ельцин. Я вам напомню, что тогда его рейтинг в опросах общественного мнения был всего лишь около 5%. А у Зюганова — около 30%. И было совершенно понятно, что при нормальных выборах Ельцина на второй срок не выберут, а выберут Зюганова. И тогда на самом верху было принято решение сделать все возможное, чтобы поднять популярность Бориса Николаевича и, напротив, подорвать популярность Зюганова. Для этого было использовано все – и телевидение, и радио, и газеты. И люди, которые этим занимались, исполнители, то есть журналисты, практически перестали быть журналистами, потому что они выполняли заказ, а вовсе не занимались журналистикой. Конечно, был аргумент – мы все должны сделать, чтоб не пустить обратно коммунистов, чтобы не вернуться вспять. Но, как говорится, нельзя быть немножко беременной. Продавшись однажды и, кстати, получив за это очень хорошее вознаграждение, подавляющее большинство пошло по этому довольно приятному и легкому пути. Особенно это видно сегодня на телевидении, но не только там. В моем понимании, хотя оно отличается от понимания большинства, журналист не может быть оппозиционным или проправительственным, его дело – быть правдивым насколько он может, доводить до читателя, слушателя, зрителя информацию. Поэтому я отвечаю на ваш вопрос так – состояние российской журналистики меня глубоко тревожит и огорчает.
– А, может быть, есть какое-то печатное издание, которое по качеству, по уровню Вас устраивает?
– Что мы имеем в виду под качеством? То, как написано и как человек владеет языком? Правильно ли поставлены знаки препинания? Кстати, совсем забыли, как правильно используются числительные – говорят «около восьмиста». В этом смысле – да, есть печатные издания, уровень которых вполне приличен с точки зрения профессионального использования языка. А что касается именно журналистики, я подчеркиваю, именно журналистики, то здесь у меня претензии, по сути, ко всем изданиям.
— Несколько лет назад казалось, что печатным СМИ вот-вот придет конец, что их вытеснят интернет-издания. В США газеты массово уходили в онлайн. Однако сейчас этот процесс приостановился. Как Вы думаете, он просто замедлился или рынок нашел точку равновесия?
– Трудно сказать. Мне кажется, что целый ряд изданий, конечно же, никуда не уйдет. И это в первую очередь касается глянцевых журналов, в особенности связанных с модой, со светской жизнью, с такого рода вещами.
– Владимир Владимирович, а сами Вы пользуетесь интернетом?
– Да, разумеется. Но я совершенно не пользуюсь такими вещами, как фейсбук или твиттер, никаких блогов я не веду и не читаю. Я читаю определенное количество печатных изданий в онлайн-режиме, иностранных и наших. Этим и ограничивается мое использование интернета. Я часто бываю в машине и слушаю радио, исключительно новостное. Как правило, «Эхо Москвы» или «Коммерсант-ФМ». Правда, «Эхо Москвы» меня совершенно перестало устраивать из-за предвзятости.
– Не могу не задать вопрос по поводу Обнинска. Скажите честно, что Вы знали об Обнинске до того, как Вас пригласил «Клуб Живых»? Какие ассоциации у Вас вызывает наш город?
– Обнинск известен очень давно как город науки, ядерных исследований, город для многих закрытый, элитарный, поскольку там работали совершенно выдающиеся умы. Но это было в советское время. Город тогда по сравнению с другими был чрезвычайно благоустроенный, хорошо снабжавшийся. Один раз я был у вас, но очень давно. С тех пор я в Обнинске не был, и каков он сейчас, не знаю совершенно. У меня есть предчувствие, что не такой он элитарный, если можно употребить это слово в хорошем смысле. Не знаю, посмотрим. Но ассоциации вызывает с тем временем, когда Обнинск – это было что-то совершенно особое.
– А Вы уже знаете, о чем будете рассказывать обнинцам на творческом вечере? Есть какая-то тематика?
– Обычно людям интереснее всего задавать мне вопросы. В зале будут микрофоны, коме того, всегда присылают записки в большом количестве. Но и конечно, я выскажу свои соображения по поводу того, что сегодня происходит в России. И в частности, что происходит на телевидении, в журналистике.
– Владимир Владимирович, у многих Вы ассоциируетесь с Америкой. Недавно я впервые побывала в Нью-Йорке. По возвращении очень многие знакомые задавали один и тот же вопрос – Нью-Йорк похож на Москву? Как бы Вы ответили на этот вопрос?
– Нет, неправда (смеется). Я бы сказал, что Нью-Йорк не только не похож на Москву, он ничего общего не имеет с Москвой. Если только не считать, что это тоже очень большой и активный город, в котором много энергии. Вообще, Нью-Йорк по-своему уникален, он не похож ни на какой другой город. Это очень причудливая исторически сложившаяся смесь. Еще раз повторю – совсем не похож на Москву.
– Вы лучше большинства из нас представляете себе образ мысли западного человека – европейца, американца. Вы достаточно много прожили на Западе. Как Вам кажется, чем отличается понимание свободы в России и на Западе?
– Если говорить в общем, то основное отличие заключается вот в чем. На Западе понимают, что свобода обязательно связана с ответственностью. То есть самый свободный человек – это самый ответственный, а самый несвободный человек, то есть раб, он абсолютно безответственен, за него отвечает хозяин. В России часто свободу понимают как волю – что хочу, то и ворочу. Это и есть принципиальное и очень серьезное отличие в понимании свободы.
– Так получилось, что Вы являетесь гражданином России, США и Франции. Вы следите за политической жизнью во всех трех странах? Везде ходите на выборы?
– Да, везде.
– А за кого Вы голосовали на выборах президента США?
– За Обаму, конечно же. Для меня Ромни – наихудший образец нынешнего представителя республиканской партии. Человек, который абсолютно реакционен в своем отношении к роли власти в стране, к ответственности людей богатых, к положению людей неимущих. Ну и к тому же это малограмотный человек в том, что касается международных вопросов, он вообще ничего в этом не понимает. Узость взглядов, лицемерность и реакционность – это очень характерно для республиканской партии, к сожалению. Которая, между прочим, была создана когда-то одним из величайших американцев, а именно Авраамом Линкольном. Он вьюном вращается в гробу, видя, что происходит сегодня с этой партией. Я не могу сказать, что я в восторге от Обамы. Но при всем при том я его ценю и как политического деятеля, и просто как человека много выше, чем Ромни.
– Вы в совершенстве владеете тремя языками — русским, французским и английским. На каком языке Вы думаете?
– На том, на котором говорю в данный момент. Поймите, эти языки стали для меня родными. Французский при рождении, английский – пока я рос, русский – в юности. Я считаю на трех языках, думаю на трех языках. Сейчас я, естественно, думаю по-русски.
– Еще про язык. Вы можете в сердцах высказаться нецензурно?
– Конечно, могу. Я вообще к бранным словам отношусь без всякого негативного оттенка. Потому что это тоже часть языка, и очень выразительная. Но я считаю, что их нужно использовать к месту — и в литературе, и в жизни. Другое дело, когда эти выражения употребляются через слово, как обычные слова-паразиты. Как, например, «типа», «как бы», «ну». Если у человека плохо поставлена речь, не очень большой словарный запас, он заполняет пустоты этими словами, и они теряют всякий смысл. Есть такие случаи, такие условия, при которых очень даже и следует употребить определенное слово. Но уверяю вас, что я могу очень резко высказаться без использования бранной речи.
– 21 декабря ожидается очередной конец света – на этот раз по версии календаря майя. Получается, Ваш творческий вечер в Обнинске пройдет в последний рабочий день перед концом света. У Рэя Бредбери есть рассказ «Завтра конец света». В нем герои задаются вопросом, как провести последний день на Земле, но в результате проводят самый обычный день. А что бы Вы делали, если бы достоверно знали, что завтра – конец света?
– Я так бы и провел его, как герои Брэдбери. Понимаете ли, может быть это покажется вам странным, но я живу так, будто это последний день. И я давно так живу. Я экзистенциалист по своим взглядам и прекрасно понимаю, что завтрашнего дня у меня может не быть. Кирпич упадет на голову, инфаркт, могут убить, да мало ли что. Поэтому надо каждый день жить, делая то, что ты хочешь, что ты должен, но чтоб тебе было хорошо от того, что ты живешь. Как вы понимаете, в конец света я не верю абсолютно. Хотя допускаю появление какого-то гигантского метеора, который мог бы врезаться в нашу планету, и все полетело бы в тартарары. Пока его что-то не видно. Но жить, понимая, что у тебя может не быть завтрашнего дня – это правильно. Я так и живу.
– У Вас есть Ipod? Какая музыка на нем записана?
– Есть. Но я слушаю музыку по-другому. Я ее обожаю, у меня очень большая коллекция винила и CD. И очень хорошая аппаратура, потому что я люблю слушать музыку так, как она должна звучать. Когда вы вставляете в уши разные штуки, то звучание не то. Когда музыка рождается при тебе людьми – это совсем другое ощущение. И даже очень чистые записи со всякими дополнительными украшениями, которые теперь возможны благодаря невероятной технике – это здорово, но это не мое. Я люблю, чтобы было естественное звучание.
– А было ли за последнее время приятное музыкальное открытие?
– Нет, открытий нет. Но есть такой композитор, поэт и певец Леонард Коэн. Ему столько же лет, сколько мне. Я был на двух его концертах, и он меня совершенно потряс. Вообще, я очень люблю классику, джаз, американскую народную музыку, французских шансонье. Но я не большой поклонник сегодняшнего рока. Рок вообще умирает. Это музыка протеста, она порождена тем, что происходит в мире. А происходят не очень приятные вещи, и музыка как ничто другое отражает ощущения людей. А ощущения не очень веселые, притом всюду – и у нас, и в Америке, и в Англии. Но рок, по-моему, уже высказался.
– И напоследок. Владимир Владимирович, Вы отлично выглядите. Наблюдая за Вами на протяжении последних лет, складывается впечатление, что время остановилось. Как Вам удается сохранять такую форму?
– Отчасти потому, что я работаю над этим, отчасти потому, что мне повезло с генами. И особенно повезло с мамой, которая очень следила за тем, как я рос, что и когда я ел, когда ложился спать, насколько был физически активен. Все это имело несомненное значение в смысле моего здоровья. А дальше я сам. Много лет я вполне осознанно с удовольствием занимаюсь спортом. Я бесконечно уважаю людей, которые это делают, и при этом терпеть не могут. Я бы наверное так не смог. Я играю в теннис три раза в неделю. Еще хожу на фитнес. Ну и потом я очень слежу за тем, что я ем.
– Спасибо за интервью, Владимир Владимирович. Ждем Вас в Обнинске!
– До встречи!
Мария Ивановская
Источник
