Одним из гостей фестиваля «Живое слово» в пушкинском Болдино стал известный тележурналист Владимир Познер, выступивший на форуме с эссе «Как я выучил русский язык». А ведь кроме русского Владимир владеет еще двумя языками как родными – французским и английским. Началась же беседа корреспондента и мэтра тележурналистики с нецензурной брани.
– Владимир Владимирович, большое оживление среди участников фестиваля вызвала лекция профессора Мильдона о нецензурной лексике в литературе. А как вы относитесь к этому вопросу?
– То, что считается нецензурной лексикой, – часть языка, – кстати говоря, довольно богатая часть, – и она имеет право появляться, как мне кажется, и в произведениях литературы, но только в тех случаях, когда ее употребление уместно с точки зрения художественного замысла. Я против многоточий – это все глупости. Когда речь идет о том, как общаются между собой солдаты, то мы прекрасно знаем, как они общаются. Я сторонник реализма.
– Говорят, что в английском языке мата на самом деле нет, поскольку, например, слово fuck не несет столь сильной эмоциональной нагрузки, как наше… э-э… сами знаете какое.
– Есть языки, отличающиеся большим количеством так называемых скверных слов, и есть языки, где их гораздо меньше. Скажем, во французском языке они есть, но их меньше, чем в английском. Говорят, очень богат в этом смысле арабский язык. Я этого не знаю, но испанский язык богат на ругань, и, возможно, это результат того, что в течение нескольких веков Испания находилась под арабами. Говорят, что русский мат как-то связан с татарами, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что это не совсем так. Для меня лично русский мат более эмоционально выразителен, чем, скажем, английский, особенно на слух. Ну и что?
– Значит, в этом смысле русский язык богаче?
– Богаче не богаче, но выразительнее. Однако я вас уверяю, что и по-английски можно хорошо выругаться, и там есть ой-ой-ой какие выражения: и трехэтажные, и очень грубые, эмоционально неприятные. Еще раз говорю: эти слова есть, они рождены языком, народом и имеют право на существование, в том числе в художественных произведениях, если они в них уместны. Я не понимаю, что имел в виду почтенный профессор, когда говорил о том, что мат мешает эстетической целостности текста. Мне не мешает. Когда вышел «Один день Ивана Денисовича», то там было написано «маслице-фуяслице», потому что в то время нельзя было написать иначе. Но все понимали, о чем идет речь.
– Гораздо более серьезный вопрос затрагивался в другом докладе: очень похоже, что в эпоху электронных гаджетов и Интернета люди вообще разучатся писать и читать.
– Эпистолярный жанр тихо умирает. Если читать, как люди раньше писали друг другу, – письма того же Пушкина, – то поражаешься тому, как прекрасно это написано. Сегодня этого нет. Писем уже вообще не пишут. Музыканты говорят, что работа пальцев, игра на рояле, на скрипке развивает мозг, что это вещи связанные. Я глубоко убежден, что писание букв – это из той же области, а стуканье пальцами по клавишам – совсем из другой. Идет некоторое отупение. Некие функции отмирают.
– Какие-то навыки отмирают, на смену им приходят другие…
– Я говорю так не потому, что принадлежу к старшему поколению. Цивилизация не обязательно является во всем позитивной. В 1835 году маркиз Алексис де Токвиль, сын родителей, которые лишились всего из-за революции 1789 года, поехал в Америку, чтобы понять, почему демократия оказалась более сильным строем, чем монархия. Он вернулся и написал книгу, которая называется «Демократия в Америке». Это лучшая книга, когда-либо написанная об Америке, что вам и в Америке подтвердят. Де Токвиль признал: этот строй сильнее. Демократия берет привилегии аристократов и раздает их всем. Всем – но очень тонким слоем. Когда ушла аристократия – ушел слой людей, владевших языком так, как им не владели другие. И постепенно это владение исчезло. То же самое и сейчас происходит с языком. Упрощается все. Скажем, знание английского языка становится всеобщим, но вместо обогащения это приводит к потерям в русском языке. Зачем писать «пожалуйста», когда можно написать «плиз»? Или слово «лайк» – это же просто бастардизация языка! Но это происходит.
– Когда вы впервые прочитали Пушкина?
– Папа читал мне Пушкина, когда мы жили в Германии и я учил русский язык. Мне было тогда 15 лет. И я уже понимал. Не все, но понимал. Пушкина легко понять! Он так просто пишет! Я и сегодня его читаю и думаю: ну как же это он писал?! Непостижимо! На него сильно повлиял Байрон. Но хотя Байрон, конечно, величайший английский поэт, у него нет вот этой гениальной простоты. Ведь можно же так рассказывать, как Пушкин стихи писал. Там же нет нарочитых красивостей. Ну нету! Просто чуть ли не разговорная речь. Это же невозможно перевести! Я, как человек, который занимался переводами, понимаю, что перевести это невозможно!
– Кстати, каков уровень переводов Пушкина на английский и французский языки?
– Зачем я буду читать Пушкина по-английски? Я что – обалдел, что ли? Зачем? Я читаю Пушкина по-русски! Я знаю, что есть переводы. Наверное, есть и какие-то достойные. Но послушайте: Набоков Владимир Владимирович, неплохой писатель, по-английски блистательно писал! И вот он перевел «Евгения Онегина». Убить хочется! Убить! Правда, Набоков написал комментарий к своему переводу. Вот это уже другое дело. Я, например, не знал, что выражение «уважать себя заставил» значило «умер». Я это узнал благодаря Набокову. А перевод ужасный! А уж Набоков-то обожал Пушкина, и язык у него превосходнейший, он жонглер языком, он словами играл! А Александр Сергеевич не играл. Вообще!
– Вы писали стихи?
– Да, конечно! Когда мне было лет 18. На всех языках, которыми владею: и на французском, и на русском, и на английском. Писал, но очень недолго этим увлекался и нигде это не публиковал. А вот поэтические переводы делаю. Люблю переводить и до сих пор для себя иногда перевожу. Пытался переводить Бодлера, старых французских поэтов, Ронсара, но особенно люблю поэтов шекспировского времени. Был такой чудный английский поэт, Томас Мур, который писал эпиграммы. Ну, например, я перевел такую его эпиграмму: «Послушай, сынок, – возмутился отец, – тебе в твои годы к лицу слово «зять». Возьми ты жену – и распутству конец». – «Ты прав, – сказал сын, – чью жену бы мне взять?»
– Представьте себе гипотетическую ситуацию: вы пригласили на свою передачу Александра Сергеевича Пушкина. Какие три вопроса вы бы ему задали в первую очередь?
– Мне задавали этот вопрос, но чуть-чуть по-другому: «Если бы вы могли взять интервью у кого угодно, кто когда-либо жил, у трех человек, кто бы это был?» Я отвечал: «Это Леонардо да Винчи, это Пушкин и это Шекспир». Что касается вопросов… Вы понимаете, я человек неверующий, атеист, но я не исключаю, что когда-нибудь их встречу. Так вот: я не хочу, чтобы они заранее знали, что я у них буду спрашивать.
