Владимир Познер: Я задаю те вопросы, которые хотел бы задать зритель

12 мая Владимир Познер встретился с корреспондентами ИА vRossii.ru. Рассказал, что он думает о сегодняшней ситуации в стране, о протестных митингах и о принципах, которыми должен руководствоваться журналист.

Владимир Познер — не только известный телеведущий, но и первый президент Академии российского телевидения. В 2009 году он был удостоен премии «За личный вклад в развитие Российского Телевидения». Он — автор фильмов «Одноэтажная Америка» и «Тур де франс». Он вел общественно-политическое ток-шоу «Времена» на «Первом канале», свои авторские программы «Мы», «Человек в маске» и другие.

Сейчас Владимир Владимирович ведет авторскую программу «Познер» на Первом канале. Его гости — политики, общественные деятели, деятели культуры, искусства, науки, спорта. В апреле состоялась премьера передачи «Парфёнов и Познер».

Также в апреле Владимир Познер планировал провести презентацию своей автобиографической книги «Прощание с иллюзиями» в Воронеже. Но из-за сложившихся обстоятельств приезд пришлось отложить. Тогда корреспонденты ИА vRossii.ru решили встретиться с известным телеведущим в Москве.

— Владимир Владимирович, что вы хотели донести до читателя с помощью книги «Прощание с иллюзиями»?

— Если читателю интересны какие-то мои мысли, мой опыт – значит, хорошо. Но сказать, что я что-то определенное хотел донести до читателя – нет, такой цели не было. Это же не агитка.

— Вы говорили, что в России не чувствуете себя дома…

— Да…

— Но все-таки есть ли что-то такое в нашей стране, что стало вам родным?

— Вообще не нужно воспринимать мои слова о том, что не чувствую себя как дома, как что-то негативное по отношению к России. Чувство дома – это такая особая вещь, это связано со множеством мелочей. С тем, как люди общаются, что они едят, как едят, как они живут, это связано с жестикуляцией, с мимикой. Музыка в том числе. Это не имеет отношения к политике. И тем более к идеологии. Это то, что ощущаешь, что оно «мое». Поэтому я говорю, что да, в этом смысле Россия не является для меня родным домом, в отличие, скажем, от Франции или от города Нью-Йорка. Именно города Нью-Йорка, а не Соединенных Штатов в целом. Еще некоторые люди стали мне родными. Люди, которые родились в России.

— А эти люди имеют отношение к профессии журналиста?

— Нет, это люди, с которыми я очень близко дружу. Еще моя жена, например.

— Много говорят, что хорошим другом вам стал Иван Ургант. Можете ли вы назвать его близким человеком?

— Да, это мой друг. Ваня стал мне близким человеком. Мы с ним много работали. И когда мы только начинали работать, я его не знал вообще.

— А разница в возрасте?

— Я поначалу очень сомневался, когда мне предложили Урганта, ему тогда было двадцать восемь лет. Я сказал, что не очень понимаю, как я с ним буду работать, о чем мы с ним будем говорить. Но вот оказалось, что нас очень многое роднит. Это вещи необъяснимые. Знаете, всегда легче объяснить, почему мы человека не любим, а вот объяснить, почему мы его любим – это гораздо труднее. Так вот складывается.

— В одном из интервью вы сказали, что пробовали пригласить на свою передачу Владимира Путина, но он так и не появился. Как вам это объяснили?

— Он отказался, и это не объясняют. Да, я попытался, я переговорил с его пресс-персоной, с господином Песковым, который сказал мне, что доложит об этом, и он перезвонил дней через десять. Сказал, что нет, Владимир Владимирович не придет к вам. Спрашивать причину бессмысленно. Ну не придет и не придет. Если бы это было связано со временем, например, с тем, что он очень занят, но потом придет обязательно – Песков бы так и сказал. Раз сказал, что не придет – значит, он не придет. И это связано не со временем, а с тем, что он не хочет. А почему он не хочет – это каждый может по-своему истолковать. У меня есть свои соображении. Все-таки человек в таком ранге, на таком уровне… Он, конечно, взвешивает смысл того или иного поступка. Ну вот он придет в мою программу – что он может выиграть, появляясь в такой программе? А что может проиграть? Вероятно, он положил на весы эти две вещи и пришел к выводу, что выигрыш небольшой, а проигрыш может быть. И зачем ему это надо? Вот он и отказался, я так думаю.

— На сайте «Познер online» вы приводили историю с телеканалом «Аль Джазира», когда к ним попала видеозапись Тулузского стрелка. И вы говорили: «Давайте представим, что эта запись попала на российский телеканал…» Вы можете назвать зарубежный канал, который пустил бы такую запись?

— Я недостаточно знаю все зарубежные телеканалы. Может, и есть такие. Может быть, это показал бы телеканал в Великобритании, тот, который находится под сильным влиянием Руперта Мердока. Поскольку Мердок – человек, любящий сенсации. Может быть. Я не настаиваю, но это возможно. Би-би-си, конечно, нет. Но я вас уверяю, что ни во Франции, ни в Германии такого телеканала нет. Достаточно вспомнить, когда в Нью-Йорке произошел вот этот знаменитый случай 11 сентября. Люди выбрасывались из окон высотных зданий. Это не показывали. Об этом договорились все телевизионные каналы.

— Комментируя выступление Pussy Riot в Храме Христа Спасителя, вы сказали, что это не взрослый поступок, и сажать в тюрьму их за это не стоит…

— Да, я считаю, что это не уголовное преступление. Абсолютно. Следовательно, ни о каком тюремном заключении не должно быть речи. Я считаю, что такая постановка вопроса говорит скорее о духе инквизиции, который проявляет Русская Православная Церковь. Конечно, их надо бы оштрафовать, например. Их поступок оскорбляет, конечно, чувства верующих. Это недопустимо. Я вынужден предполагать, что то, что их так называемая панк-молитва была направлена против Путина, усугубляет все дело. Если бы это было просто хулиганство без упоминания Путина, вероятно, все было бы по-другому. Я так думаю, но не могу утверждать. Но то, что их держат в тюрьме столько времени – абсолютное безобразие. Еще и ссылаются при этом на то, что таким образом защищают девушек от разъяренных православных людей. Ну это просто издевательство. Вот я и сказал, что да, можно было им по заднице дать пару раз. И все. Действительно, это поступок не взрослых людей.

— А за время вашей творческой деятельности был ли у вас такой вот детский поступок? Может быть, когда вы начинали…

— Наверняка были такие вещи, говорящие о нехватке зрелости, но не такого рода. Я сейчас не могу вот так сразу вспомнить именно с точки зрения моей профессиональной деятельности. Я не позволял себе, как мне кажется, кого-то как-то оскорблять. Хотя конечно, то, что я говорил по поводу Русской Православной Церкви уже будучи вполне зрелым человеком, вызывает резкое недовольство от верующих. Но это их проблема, не моя. Я высказываю свою точку зрения по поводу самой церкви, по поводу религии с одной стороны, по поводу церкви – с другой. А вот, знаете, такой бесшабашности, инфантильности у меня не было.

— Относительно законов о гомосексуализме вы говорили: «Если Питеру не хватает духу, то пусть Москва покажет образец борьбы с этими преступниками, а потом, может быть, Госдума изменит конституцию и введет такую статью …» Скажите, считаете ли вы, что эти законы в конечном счете смогут привести к позитивным последствиям? В том плане, что после принятия этих законов тема выносится на широкую общественную дискуссию, эта тема обсуждается. Буквально на днях сам Милонов сказал о том, что лучше бы геи вели себя точно так же, как и до того, как приняли этот закон. Могут ли быть какие-то позитивные последствия?

— Я не понимаю, о каких позитивных последствиях может идти речь. То, что я сказал – это была ирония. Гомосексуализм – это определенный результат генетического развития человека. Совершенно точно известно, что в мире существует порядка 14% мужчин, имеющих это отклонение. Это не вопрос их выбора, человек сам не решает, что будет любить мужчин, а не женщин. Более того – почти невозможно иметь половые отношения с человеком этого же пола, если у тебя нет этого желания, это чрезвычайно трудно. Может быть, только в тюрьме, в результате долгого такого голода, связанного с половой близостью. Преследования за это – абсолютное варварство, это характерно для гитлеровского режима, это вообще характерно для отсталых и троглодитских общественных формаций как в отношении мужчин, так и в отношении женщин. И такие законы просто говорят об отсутствии понимания этого вопроса. Разъяснения нигде нет. И то, что, наверное, 90% населения России поддерживает подобного рода законы, тоже говорит об уровне развития понимания в России этих вопросов. Так что я никакого позитива в этом не вижу.

— Но тема начинает обсуждаться. Может, некоторые люди поймут эти вещи?

— Не знаю, я не вижу результата. Не вижу.

— Как вы можете оценить Марш миллионов, который прошел шестого мая, эти столкновения ОМОНа и оппозиции. Говорят, это самый жестокий митинг по сравнению с предыдущими.

— На мой взгляд, эти митинги сейчас не имеют никакого смысла. Абсолютно всем понятно, что требования о новых выборах – это пустое, новых выборов думы и президента не будет. Против чего они протестуют и чего они хотят? На самом деле понять это очень трудно. Когда были протесты, связанные с выборами в Государственную думу, это имело смысл. И это привело все-таки к некоторым результатам, принятию некоторых политических решений. Но не к отмене выборов. Совершенно понятно, что большинство россиян поддерживают Путина, и совершенно неважно, 63% или 57%, не в этом дело. И это может не нравиться, но против этого протестовать? Просто глупо. Если вы хотите, чтобы было по-другому – создавайте партии, баллотируйтесь на местном уровне, постепенно действуйте. Сейчас в Москве довольно большое количество людей, которые на таком стартовом уровне выиграли выборы у «Единой России» и у других, и стали работать в городских образованиях. Это первый шаг к тому, чтобы создавать реальные партии, которые будут стремиться к власти и будут оппозиционными. То, что произошло шестого – ну, это надо было предположить. Для многих эти митинги – пиар, способ обратить на себя внимание. И есть люди, которые хотят провокаций. Хотят, потому что это приводит к довольно громким скандалам. Обращают на себя таким образом внимание. Что, собственно говоря, и произошло. Причем есть любители этого дела с обеих сторон – и со стороны власти, и со стороны, скажем так, оппозиции. Для чего какая-то часть этих людей пыталась прорваться и пойти на Манежную площадь? Было совершенно понятно, чем это закончится. Об этом говорит Владимир Петрович Лукин. Это человек, который не вызывает у меня сомнений. Он просто описывает, как он там был, как сидели какие-то молодые люди прямо на земле. Когда он спросил их, почему они не идут со всеми на Болотную, они сказали, что не на Болотную хотят, а на Манежную. И пошли прямо на ОМОН, и к ним присоединились другие. Так чего они ждали? Что их пустят? Значит, это что-то абсолютно преднамеренное с одной стороны. С другой – конечно, та жестокость, с которой ОМОН действовал, тоже в определенных интересах. Очень жаль. Думаю, это ставит под сомнение дальнейшие митинги. Сейчас предложение одного из депутатов Государственной Думы – резко повысить штрафы за нарушение порядка митингов до полутора миллионов рублей. Конечно же, это такой способ давления на будущих митингующих. Все это, опять-таки, привело не к позитиву, а к негативу. Я не понимаю, чего на самом деле хотят ни господин Навальный, ни господин Удальцов, ни господин Немцов. Чего они хотят добиться с помощью этих митингов сейчас?

— А как вы относитесь к фильму НТВ «Анатомия протеста»?

— Ну как можно относиться ко лжи? Это заказ. Может быть, обращенный к провинции, где меньше понимают, что происходит, чтобы у людей было ощущение, что на самом деле все эти митинги делаются по заказу. Было настолько грубо сделано, настолько очевидно, что НТВ потеряло последние остатки уважения. Это очень странно и неприятно.

— Есть ли шанс у НТВ реабилитироваться после этого?

— Очень трудно. Как мне кажется, только в том случае, если будет уволен генеральный директор, если будут уволены люди, имеющие отношение к этой программе, если произойдет набор новых людей, если будет другая работа – тогда да. А сейчас нет. Если все останется, те же люди, то же руководство – нет, конечно.

— Раз уж мы заговорили о телевидении. Насколько «Дождь» представляет общественное телевидение?

— Все-таки следует иметь ввиду, что общественное телевидение во всем мире отличают два момента: первый – независимость от власти, второй – независимость от рекламодателя. Оно не может принадлежать кому бы то ни было. «Дождь» — это все-таки частный канал, это собственность конкретного человека, который может навязать свое видение, если хочет. Поэтому нельзя рассматривать «Дождь» как общественное телевидение. Общественное телевидение не может быть протестным, не может быть проправительственным, не может быть антиправительственным, это не его задача. Это телевидение, которое стремится максимально уравновешенно показывать то, что происходит в стране и в мире. «Дождь» этим не занимается. Никаким образом рассматривать его как предтечи общественного телевидения не надо. Пока что общественного телевидения в России нет и не предполагается, потому что тот указ, который был подписан тогда еще президентом Медведевым, оговаривает, что руководство этого общественного телевидения назначается президентом страны. Раз так, то все на этом и заканчивается, потому что телевидение тогда напрямую зависит от власти.

— В одном из интервью вы сказали, что действовали по рецепту Наполеона: «Ввяжемся, а потом посмотрим». Этот лозунг часто вас в жизни сопровождает?

— Нет, не часто, но временя от времени – да. Понимаете, всегда рассчитать, какой будет эффект и какие будут последствия того или иного поступка, ну невозможно. Иногда надо рисковать. И поэтому я вспомнил, что говорил Наполеон. Это, в общем, не мой лозунг. Но иногда – да, но надо быть готовым к тому, что последуют неприятности.

— Своим гостям вы часто задаете неудобные вопросы, бывает, что они теряются, не знают, что ответить. Возникало ли у вас тоже когда-нибудь чувство неловкости, когда вы ставите человека в тупик?

— Нет. Конечно, нет. Я же понимаю, почему я задаю этот вопрос. Никакого чувства неловкости нет. Я же не ставлю себе задачи брать человека за горло или прикладывать его «мордой об асфальт». У меня нет этой задачи! Но у меня есть задача задавать те вопросы, которые, как я понимаю, хотел бы задать зритель, однако не имеет этой возможности. И эти вопросы важные. Иногда их называют провокационными. Но я всегда говорю, что провокационным вопросом мы называем тот вопрос, который нам не нравится. Вот поэтому и говорим, что он провокационный. А на самом деле ничего такого. Ну да, неприятный вопрос, ну что делать. Люди же приходят в программу не для того, чтобы обсуждать, как поживают их дети или какая погода, правда же? Это люди, которые так или иначе имеют общественный вес. Есть вопросы, которые я не задаю – они имеют отношение к личной жизни, вот это для меня табу. Всем это интересно, но это не имеет никакого значения — с кем спит или не спит человек. Для меня такой темы нет. Но вопросы, имеющие отношение к деятельности – это да, это вопросы абсолютно законные.

— А бывало, что люди обижались на вас после передачи?

— Бывало, бывало…

— И потом вы больше никогда не общались? Или, может, они отходили?

— Ну, по-разному. Но некоторые не отходили, и не отошли… Например, Лужков, с которым у меня были нормальные рабочие отношения. Но после программы, когда последовали неприятности для него, он перестал со мной разговаривать. И до сих пор мы не общаемся.

— А человек понимает, что эти неприятности произошли не потому, что вы такие вопросы задаете?

— Конечно. Вот у Лужкова был такой советник по связям со СМИ, который говорил, что вот, зачем вы задавали такие вопросы.… А что, он маленький мальчик? Он не знает, как на них отвечать, что ли? Это вопросы, которые все задают – по поводу отмены выборов губернаторов, вот этот весь цикл. Он мог ответить как угодно – что поддерживает эту отмену, мог сказать, что не хочет отвечать на этот вопрос. Он мог миллион вещей сказать. А он сказал, что да, что вот он хотел бы вернуть… А потом, оказывается, ему Медведев сделал замечание. И он на меня обиделся. И больше мы с ним не общались.

— А бывало ли наоборот? Что до передачи вы с человеком не общались, а потом подружились?

— Нет, чтоб подружились – нет. Вообще, на мой взгляд, журналист не может дружить с теми людьми, у которых ему, возможно, придется брать интервью. Если берешь интервью, то наверняка будешь задавать неудобные вопросы. И если ты дружить с человеком, то это будет почти невозможно. У меня было два провала в этом смысле. Вот как раз в одной программе у меня был Ургант, а в другой – Жванецкий. И обе были провальными, потому что я очень люблю и того, и другого, я просто не мог задавать им вопросы, которые я должен был задать. И получились такие никакие программы. За этим надо следить. Нельзя, например, ходить в баню с этими людьми, играть с ними в теннис. Есть целый ряд таких журналистских принципов, которые надо соблюдать.

Источник
Ирина Левкович, Андрей Насонов