— Что вы думаете про поколение сегодняшних 20-летних?
— Я слишком мало о нем знаю. Когда люди моего возраста или старшего поколения начинают рассуждать, а, главным образом, обсуждать молодежь – это очень плохой признак, признак старости. В свое время еще Аристотель говорил: глядя на молодежь, я понимаю, что наше будущее туманно и трагично. Это было пару тысяч лет тому назад. Есть вещи, которые мне кажутся странными, которые меня не увлекают, даже удивляют, но это ничего не значит. Это другое время. Помните, как в мюзикле «Вестсайдская история»: подросток из банды идет в магазинчик, чтобы что-то купить, и хозяин, пожилой человек, начинает его отчитывать, воспитывать, сравнивает с собой в том же возрасте. На что тот взрывается и отвечает: «Да тебе никогда не было столько лет, сколько мне!» Когда старику было 16, время было настолько другим, что он уже не может сравнивать свои 16 с 16-ю годами этого юноши. Я хорошо понимаю, что сейчас другое время, – и, совершенно очевидно, не мое.
Мне жаль, что теряется любовь к языку, в частности, интернет наносит ему ущерб. Люди перестали чувствовать красоту языка, знаков препинания, полного слова, используя все чаще какие-то непонятные иностранные сокращения, например, «плз», в смысле «please». Меня это удивляет и не радует. Как и то, что книги стали читать в электронном виде. На мой взгляд, странно, что постепенно уходит тактильное ощущение книги, бумаги, запах типографской краски настоящих изданий, которые так приятно держать в руках. Мне не книг жалко. Я никого не осуждаю, но, пожалуй, жалею современную молодежь. Мне кажется, им будет труднее жить, чем моему поколению. И еще жизнь становится более жесткой.
— Динамично меняющейся?
— Она меняется, но меняется к ужесточению.
— Что это значит?
— Один из несомненных атрибутов молодости – романтика, вера в идеалы. Трудно себе представить 17-летного разочарованного во всем циника. Однако нынешнее молодое поколение гораздо более цинично и менее склонно к какой-либо идеализации, чем, скажем, было в мое время. Что поделаешь, это не лучше и не хуже, это просто по-другому. Им свойственно ощущение потерянности, неустроенности, о которых говорил Хемингуэй. Нынешнее поколение во всем мире и в России в частности – поколение, попавшее в какую-то пустоту, в ситуацию безвременья, «потерянное поколение», и с моей стороны здесь нет осуждения, наоборот, сожаление. Они во всем неустроены, и, когда вдруг натыкаются на человека, который внушит им доверие, тянутся к нему.
— Это социально обусловленные вещи?
— Да, мне кажется.
— Вы часто говорите, что не любите Россию.
— Такого я не говорил. Есть вещи, которые мне здесь не нравятся, но сказать, что я не люблю Россию – было бы неправдой. Я столько лет живу здесь и столько старался сделать и продолжаю стараться, эта страна мне абсолютно небезразлична, пожалуй, я за нее переживаю даже больше, чем за какую-либо другую, именно потому, что люблю ее. А если бы не любил, давно бы взял билет и уехал, и аревидерчи, так сказать. Определяя свою национальность, я говорю, что я нерусский, и есть черты в русском характере, которые мне неприятны. Но фраза о том, что я не люблю Россию, совсем не соответствует действительности.
— Не чувствуете ли вы себя обязанным стране, в которой получили массу возможностей, реализовались как журналист и писатель?
— Чувствую и считаю, у меня есть определенный долг, который в моем случае заключается в том, чтобы максимально полно, объективно и, разумеется, честно информировать моего зрителя в любых ситуациях, и когда я на экране, и когда вне его.
— Наверняка вам уже задавали такой вопрос: почему первый журналист страны во время событий конца февраля – начала марта этого года предпочел отмолчаться? Парфенов, Соловьев – все были на виду.
— Во-первых, я не согласен с тем, что я – «первый журналист страны». Это же не забег на 100 метров, в котором кто-то пришел первым. Во-вторых, я считаю, журналист вообще не должен этим заниматься. Я ходил на демонстрацию, но не затем, чтобы все увидели и сказали: «О, Познер!». Я надел солнечные очки, бейсболку, капюшон – холодно было – и сделал все, чтобы меня не узнали, потому что задача была не в том, чтобы увидели меня, а в том, чтобы самому увидеть, что происходит, и просто быть там, среди прочих.
Моя журналистская миссия заключается в том, чтобы информировать людей, помогать им понимать и делать свои выводы, а не в том, чтобы навязывать мою точку зрения. Мои политические и человеческие пристрастия – это мое дело. Другой вопрос, если я захочу пойти в политику (а я не хочу), или стать комментатором.
— Это позиция европейского журнализма?
— Я бы сказал, не европейского, а скорее англо-саксонского. Я не пойду ни на какие уступки в отношении моих принципов, взглядов, никогда не буду служить ни одному правительству, никакой партии, я постараюсь даже никогда не работать в штате.
— Вы не в штате «Первого» канала?
— Нет. Я не буду ходить в баню, дружить, ломать хлеб с теми людьми, у которых мне, возможно, придется брать интервью. У меня есть твердые принципы. Я не буду принимать их приглашения, хотя меня часто приглашают. Леня Парфенов уже не журналист, он общественный деятель, я – нет. И я не осуждаю, флаг ему в руки, я его всячески приветствую. Более того, если и меня спросят, как я отношусь к какому-либо явлению или лицу, я отвечу на вопрос. Но сам транспарант в руки брать не собираюсь.
— А претензии в свой адрес по этой причине часто слышите?
— Да, конечно. Претензии ко мне доносятся и с той, и с этой стороны.
— Существование в контексте «Первого» канала вам не претит? Чисто профессионально – вас не смущает то, что происходит с эфиром? Многих воротит от того, что доносится с экрана – а вы там работаете.
— Я не включаю телевизор, если не хочу. Я делаю программу, за которую мне не стыдно, которая, как выясняется, многим дает просвет. А что еще можно сделать? Могу сказать, что, поскольку телевидение в общем и целом – дерьмо, я делать свою программу не буду. И что дальше? Какой в этом смысл?
Если я совсем не смогу делать то, что хочу, тогда я уйду и хлопну дверью, причем громко. Но это произойдет, только если мне не дадут работать. А пока я могу, программа идет, и я не вижу причин уходить. Мне неприятно то, что происходит на телевидении, это не то слово. Например, то, что недавно было на НТВ.
— Ваш сын ведь работает на НТВ.
— Да, он занимается информацией. Я его спросил, что это была за мерзость, и он ответил: «Я-то что могу сделать?». Такой пакости я давно не видел. Причем эта пакость настолько омерзительна, что, я думаю, даже людям, которые не поддерживают оппозицию, было тошно. Невероятно топорно сляпано. На «Первом» канале и на «России» такого не бывает. С другой стороны, перед президентскими выборами на том же НТВ показали замечательный 4–х серийный фильм «Путин, Россия и Запад», где так изобразили Владимира Владимировича, что мало не покажется. Причем все было замечательно сделано. Вот и пойди, пойми, как это может быть – и то, и это на одном канале.
— То есть даже вы, находясь внутри процесса, не понимаете, как это все устроено?
— Я не понимаю, почему Кулистиков решил выслужиться, потому что выглядит это именно так. Точнее я могу понять, но не могу поверить в то, что ему хватило смелости самостоятельно дать этот фильм. Значит, кто-то сверху позволил. О чем думал этот человек, я не знаю. Что показ такого фильма повысит уровень доверия к НТВ? Может быть. Сейчас довольно много противоречий вообще, и не совсем понятно, каким все-таки будет XXI век: будет все закручиваться или остановится, и Путин, будучи человеком прагматичным и думающим о том, каким он войдет в историю России (а он об этом, безусловно, думает), станет проводить тщательно взвешенную либерализацию, которая будет полезна. Я уже давно перестал предсказывать и считаю это бессмысленным. Предпочитаю говорить, что у меня был магический шар, но я его потерял, поэтому о будущем лучше меня не спрашивать, я даже не знаю, что будет через две недели, что уж говорить о годах.
Возвращаясь к вашему вопросу, я скажу, что на «Первом» канале есть программы хорошо и профессионально сделанные. И они не апеллированы ниже пояса, это не «Дом-2». Все, что касается политики в широком смысле, конечно, предвзято и сделано с учетом определенного кремлевского взгляда, особенно это касается «Воскресного времени». Это противно, но вызывает даже некоторую презрительную улыбку. Тем не менее, я не считаю это поводом хлопнуть дверью, не понимаю, для чего. Я не работаю на канале, но если бы там появились такие вещи, как вчерашний фильм на НТВ, я бы ушел.
— Но какие-то рамки у вас все-таки есть?
>- Да, и очень определенные. Повторюсь, я не работаю на канале, канал покупает программу. И Константин Львович Эрнст покупает не кота в мешке, об этом я просить не могу – это правильно, он должен знать, кого я приглашаю. Так мы договорились с самого начала, как только стали делать программу. Я понимал, что есть люди, которым Эрнст, даже если бы захотел, не смог бы дать эфир. Список этих людей мы обсудили, и я пошел на компромисс. Их фамилии я повторять не буду, это между мной и Эрнстом. При условии, что оговоренный список не будет постоянно пополняться новыми именами, я согласился. Второе – у меня прямой эфир, тут ничего не поделаешь. Он дублируется по спутникам связи, по орбитам, во Владивостоке показывают прямой эфир, а остальное уже запись. В запись можно вмешаться, что и происходило.
Я просил Эрнста при малейших сомнениях или необходимости убрать что-то из записи в обязательном порядке звонить мне и предупреждать. Я могу согласиться или нет. Если я очень не согласен и в первый раз, и во второй, на третий, наверное, я скажу: «Извините». За три с небольшим года он вмешивался таким образом 4 раза, 3 из них позвонив. Но в четвертый раз он даже не позвонил. Это была программа с Тиной Канделаки и спор о том, что может, а что не может появиться на «Первом» канале. То, что он мне не позвонил, я, конечно, запомнил, но ничего не сказал. Через полтора или два дня в Москве была пресс-конференция по поводу моей книжки, которая только что вышла, и, конечно, к этому времени в интернете уже все поймали ту запись (да здравствует интернет).
Один журналист задал мне вопрос по этому поводу, и я ответил, что если подобное повторится, я закрою программу. Это не был ультиматум, я терпеть не могу ультиматумов. Но наши друзья журналисты все изложили в формате «Познер грозится». Мы встретились с Эрнстом, довольно эмоционально поговорили и вновь договорились по поводу телефонных звонков. Если он не звонит, значит, совершенно не уважает меня, а я так не могу. В том интервью у меня не было задачи показать кому-то фигу, мне это неинтересно, у меня другая работа, и я говорю то, что считаю нужным. Ему, в свою очередь, показалось неправильным то, что я осуждал политику канала, но, в итоге, он принес свои извинения. Хотя Эрнст редко извиняется.
— Чем бы вы занялись, если бы ушли с «Первого»?
— Теоретически закрытие программы на «Первом», вполне возможно, привело бы к окончанию и моей работы, хотя меня очень зовут на канал «Дождь». Могу сказать не совсем по секрету, что сейчас на «Дожде» обсуждается идея итоговой программы под названием «Парфенов и Познер», которую мы будем делать вдвоем. Если выйдет, она также привлечет внимание, потому что мы с Леонидом Геннадьевичем очень разные люди, хотя и очень дружим. У нас разные взгляды на многие вещи, разное чувство юмора, он может назвать одно событие главным за неделю, а я – совершенно другое, и т.д. Сложности заключаются в следующем: во-первых, это очень дорогая передача, все-таки Парфенов и я – не последние люди, и ни он, ни я не будем настаивать, но для этого канала такая цена может оказаться неподъемной. Хотя можно найти спонсора на подобный проект. Вторая проблема заключается в том, что у нас очень много поездок. Третье: июль-август я не работаю, это мое правило по жизни вот уже в течение многих лет.
— А вы имеете право делать передачу на другом канале?
— У меня в контракте никаких ограничений нет. Я сказал Эрнсту, что мне поработать на «Дожде» было бы интересно, что это, конечно, не конкуренция «Первому» каналу. И он ответил, что не возражает, но попросил подождать окончания президентских выборов. Сейчас я вернусь в Москву, у нас будет встреча, и там посмотрим. А уж если бы так случилось, что мне пришлось бы уйти с «Первого» канала, я бы, наверное, что-нибудь искал. Естественно, не на НТВ и не на «России», скорее всего, что-нибудь вроде «Дождя» или «Портала». Это мне интересно. Блогером я не стану, я не такой.
— И твиттера у вас тоже нет.
— Это не мое. Люди хотят высказаться – замечательно, демократично, но никакого отношения к романистике это не имеет.
— Вопрос про выборы: вас удивили результаты?
— Не удивили.
— Но надежда на какой-то другой исход хотя бы была?
-Нет. Мне было совершенно понятно, что большинство населения поддерживает Путина, и это неудивительно. Меня удивил успех Прохорова, я никак не ожидал, что он займет второе место в Москве с 20 % и в Екатеринбурге. Это серьезный результат, меня это обрадовало. В одной серьезной американской газете недавно вышла моя статья, озаглавленная «Легитимные, но нечестные». Таково мое отношение. Да, легитимные, но нечестные. Потому что обычно большая часть народа, безусловно, запутана, потому что не было равного доступа к телевизору, целый ряд партий не был зарегистрирован, множество людей не могли участвовать в выборах, Путин не участвовал в дебатах, было много-много нечестного. Меня ничего не удивило, напротив, было бы странно, если бы состоялся второй тур, потому как, очевидно, бороться там не с кем.
— Я слышала, что вам запрещают приглашать в передачу на «Первый» Навального, это правда?
— Да, пока не разрешают, но Константин Львович говорит, что вот-вот можно будет. И это правильно: ведь я отвечаю только за себя и за свою небольшую группу, которая делает программу. При любом развитии событий все, кто в эту группу входят, будучи очень квалифицированными людьми, легко найдут работу. Эрнст же ответственен за целый канал, и если его на «Первом» не станет, сомневаюсь, что пришлют человека получше. Со стороны легко сказать: «я понимаю, что к чему». Из всех людей, которых я знаю и которые возглавляют федеральные каналы, он, на мой взгляд, безусловно, номер 1, и гораздо более творческий, чем кто-либо. В нем борется два начала: творческая натура и высокопоставленный государственный чиновник. И, надо сказать, эти две вещи ему удается совмещать.
Интервью «о личном» с Владимиром Познером читайте в апрельском номере журнала «Стольник».
