Мэтр отечественной журналистики Владимир Познер не скрывает, что не верит в Бога и не нуждается в исповеди. Поэтому о его личной жизни мало что известно.
Декабристка и донжуан
— Владимир Владимирович, спасибо, что пригласили меня в ресторан «Жеральдин», названный в честь вашей мамы. Мне она представляется декабристкой — из родной Франции уехала за мужем сначала в Америку, а потом и вовсе в Советский Союз.
— Сравнение, конечно, очень приятно, только моего отца никто никуда не ссылал. Решение уехать в Советский Союз с семьей он принял сам. А мама его очень любила. И еще, думаю, она не хотела детей лишать отца. Мама относилась к редкому виду однолюбов, тогда как отец — к противоположному виду донжуанов.
— Интересно, чьи гены возобладали в вас?
— К категории донжуанов точно не отношусь. Да, очень ценю и люблю женщин. Но во мне сидит воспитание: «Пока ты не женат, пока все на уровне взаимного согласия, ты можешь иметь столько женщин, сколько женщины хотят тебя иметь. Но если ты женился, разумеется, по любви, а не по каким-нибудь расчетам, и возникает желание обладать другой женщиной, то это надо сдерживать». Это не значит, что я такой нравственный — только женат был трижды. Как всякий нормальный мужчина, испытывал страсть к другим женщинам, будучи в браке, но держал себя в руках. Может быть, это и неправильно, может, человек должен наслаждаться жизнью, стараясь не травмировать близких? Но разводы, особенно со второй женой Екатериной Орловой, с которой мы прожили 37 лет, до сих вызывают во мне чувство вины. Этого себе никогда не прощу.
— Может, вам просто не встретилась женщина с такой преданностью своему мужу, как Жеральдин?
— Вполне возможно. Мама осталась с отцом до конца, хотя у него был очень непростой характер, особенно после инсульта. Он потерял подвижность, врачи запретили ему курить, пришлось жить по расписанию. Его все раздражало, и, как почти все люди, он выплескивал раздражение на маму.
— Что вам передала мама-француженка?
— Безупречный вкус и шик — главные характерные черты французских женщин. Мама обладала и тем, и другим. И меня учила — как вести себя за столом, всегда вставать, когда заходит женщина, как одеваться. При этом никогда не говорила назидательно. Если я чего-то не делал, то смотрела на меня с таким удивлением, что становилось стыдно.
— А чему научил вас отец?
— Когда я, 12-летний мальчик, увидел в антикварном магазине кавалерийскую саблю времен американской гражданской войны, то страшно ее захотел. И вытащил пять долларов из бумажника своей тети, которая жила у нас и была довольно бедной, одна воспитывала дочь. Тетя, считавшая каждый цент, сразу обнаружила пропажу. Услышав, что я купил саблю, объяснив при этом, что нашел деньги на улице, она пожаловалась маме, а та рассказала отцу. И он со мной поговорил, очень спокойно, но при этом объяснил, что я вор, потому что украл у человека, у которого нет денег. Этот разговор очень сильно изменил меня внутренне. Я больше всего не хотел бы, чтобы меня когда-нибудь назвали вором.
Влюблялся в замужних
— Вы пишете в своей недавно вышедшей автобиографической книге «Прощание с иллюзиями», что первая любовь, ирландка Мэри, годилась вам в матери. Наверное, это был еще и первый сексуальный опыт?
— Первый секс случился не с ней. А Мэри, с которой я познакомился в 12 лет, была моей первой любовью. Тогда ей было 35 лет, но ее роскошные медные волосы, глаза, словно сапфиры, таинственную улыбку я никогда не забуду. У моей первой любви был большой бюст и пухлые губы, и потом мне всегда нравились женщины с этими достоинствами. Мэри владела моими эротическими снами, став наваждением… Она была замужем. В 1986 году в Америке я нашел Мэри. Мне было уже за 50, а ей ближе к 80. Увы, Мэри отказалась от встречи, объяснив моей крестной: «Пусть Влад запомнит меня такой, какой я была в молодости!» Я был тронут тем, что Мэри осталась настоящей женщиной, и даже любовь мальчишки ей была дорога.
— Тогда расскажите о первой своей женщине.
— С 15 до 19 лет я жил с родителями в Берлине, куда моего отца направили на работу. До 17 лет я даже ни разу не целовался. Совратила меня жена одного из сотрудников «Совэкспортфильма», коллеги отца, которая учила меня русскому языку, а заодно преподала уроки секса. Эта дама в возрасте за 30 на Пасху неожиданно поцеловала меня в рот с глубоким проникновением языка. Что произошло потом, я плохо помню… Мы переспали два или три раза, после чего любовница объявила, что беременна. Разумеется, как честный юноша, я предложил ей бросить мужа и выйти за меня. На что она громко рассмеялась. С тех пор я очень боюсь громкого женского смеха. Наша связь закончилась грустно: «Пошел вон!» — крикнула она, и все…
— Первая любовь — ирландка, первая женщина — русская, но обе значительно старше вас и к тому же замужние. Потом, наверное, нашли девушку-ровесницу?
— После первого курса Московского университета я поехал на каникулы в Питер к маминым знакомым. На вокзале меня встретила Она — самая большая и невозможная любовь моей жизни. Женя тоже была замужем за морским офицером, правда, собиралась разводиться. Ей тоже было чуть больше 30, и она являлась идеалом женской красоты. Сероглазая, с высокими скулами, очень маленьким носом, пухлыми губами, большим бюстом и длинной шеей. В Москву я вернулся с Женей. Но отец заявил, что если я не прекращу отношения с «этой потаскухой», то он выгонит меня из дома. Женя сняла комнату, и я перебрался к ней. Это был рай. Но, когда меня отчислили из университета за проваленные экзамены, Женя назвала меня лжецом и выгнала прочь. Мне кажется, ее заставили так поступить, хотя кто знает. Все-таки 14 лет разницы, она могла испугаться… Через четыре года я женился на Валентине Чемберджи, которая младше меня на два года, у нас родилась дочь Катя. После восьми лет брака у меня вспыхнул бурный роман, я ушел из дома, чуть не покончил с собой, а когда вернулся обратно к Валентине, то между нами возникла непреодолимая преграда. К счастью, сейчас с первой женой и дочерью у нас замечательные отношения. Валентина замужем за выдающимся математиком, живет под Барселоной, а Катя счастлива в Германии.
— Ваша нынешняя жена — продюсер Надежда Соловьева. Мне кажется, она дама очень жесткая, острая на язык и феминистка.
— У вас правильное впечатление. Надежда — бизнес-леди, которая, как говорят американцы, сама себя сделала. Уютная, смешная, остроумная, у нее очень много достоинств. Если говорить о негативных качествах, которые есть у каждого человека, то Надежда чересчур категорична в своих оценках, спорит как безумная и может позволить себе повысить голос. Я этого ужасно не люблю и сразу говорю: «Не кричать!» Но нам с Надеждой хорошо друг с другом, даже очень.
Кончаловский — законченный эгоист
— Вашу откровенную книгу наверняка будут сравнивать с «Низкими истинами» режиссера Андрея Кончаловского. Не боитесь?
— Нет, я боюсь только акул. А если серьезно, то моя история принципиально отличается от историй Андрона (я так привык его называть), который, кстати, очень сильно на меня обиделся. Дело в том, что я нелестно пишу о его отце Сергее Михалкове. Скорее всего, больше мы с Кончаловским общаться не будем. Хотя были приятелями. Очень ценю его ум, эрудицию, и вообще он человек приятный! Свои же автобиографические книги, мне кажется, он написал для пиара. И его героини вряд ли обрадовались, узнав себя. Я же не называю фамилий женщин, с которыми меня связывали любовные отношения. Не имею желания выставить себя неотразимым любовником, титаном, а у Андрона была такая задача, о чем я ему прямо и сказал. Главное в нем — эгоизм. Если силу тока измеряют амперами, вес — килограммами, то единица эгоизма — один андрон.
— И все-таки, чем вам так насолил Сергей Михалков?
— В молодости я работал литературным секретарем Самуила Маршака. Он был образцом русского интеллигента. Маршака и Михалкова по таланту даже сравнивать нельзя. Все, что написал Михалков, — это «Дядя Степа», да и с ним история запутанная. Маршак мне рассказал, что в 1935 году к нему пришел мало кому известный Михалков с детским стихотворением, в котором все издевались над несуразно высоким дядей Степой. Маршак полностью переписал стихотворение и вернул его Михалкову в том виде, в каком его все знают. Самуил Яковлевич не любил Сергея Михалкова, которого называл «севрюжьей мордой» и «гимнюком», как, впрочем, не любил и Бориса Заходера («Борис — задний проходер»). У Маршака было два сына. Младший Яша, многообещающий математик, умер в 20 лет от туберкулеза. А со старшим Маршак не дружил… Самуил Яковлевич очень любил писательницу Тамару Габбе. Когда она умерла от лейкемии, он сходил от горя с ума и остался совсем один.
Ангелина Глебова
