Чаплин стоит у меня особняком, отдельно ото всех. Как это точнее объяснить? Ну, скажем, в футболе есть Пеле, а потом есть все остальные — блестящие, гениальные, выдающиеся. Но все они — потом. Или вот еще: есть Леонардо да Винчи, а потом все остальные — обожаемые, греющие сердце и душу, вызывающие смех и слезы, восторг и ужас. Но все они — потом.
Конечно, это дело сугубо личное, но я-то как раз и пишу о сугубо личном.
Чаплин сделал не так уж много полнометражных фильмов, к тому же сделал их давно, но смотрятся они сегодня, несмотря на техническое несовершенство, все равно как пьесы Эсхила.
Помните последний кадр фильма «Огни большого города»? Прелестная и совсем недавно слепая продавщица цветов обрела зрение благодаря стараниям маленького, нелепого, со смешными усиками человека, без памяти ее любящего. Она никогда не знала, как выглядит ее благодетель, она лишь помнит прикосновение его руки. Она ждет его, и нет сомнения в том, что представляет его принцем. И вот он стоит перед ней, она его узнала, и, наконец — последний кадр: во весь экран, крупнее некуда, лицо Чаплина, зажавшего в зубах розу и смотрящего на нее глазами, полными невыразимого счастья, любви и безнадежности.
Второго такого кадра не существует.
Вообще-то Чаплина не любят. Я говорю не о зрителях, для большинства которых он просто «очень смешной». Я говорю о профессиональных режиссерах, актерах и критиках. Я их понимаю. Ну разве можно любить того, кто для тебя недосягаем? Как, например, критики накинулись на первый звуковой фильм Чаплина «Великий диктатор»! И то не так, и это, но особенно конец. Как же Чаплин не понимает, укоризненно писали они, что своей пацифистской речью в финале он испортил всю картину?!
Помните сцену с надувным глобусом, в которой диктатор Хенкель сладострастно им играет — обнимает, подбрасывает, ловит, ловким взбрыком задницы подкидывает. А помните ли, какой музыкой сопровождается эта изумительная сцена? Музыкой Рихарда Вагнера из «Лоэнгрина». Почему Чаплин решил использовать здесь именно музыку Вагнера? А потому, принято отвечать, что Вагнер был шовинистом, антисемитом, и еще потому, что Хенкель, то бишь Гитлер, любил Вагнера.
Правильно?
Неужели вы думаете, что такой тонкий человек, как Чаплин стал бы использовать такую тривиальную метафору? Вспомните последнюю сцену, тот самый финал с пацифистской речью, обращенной к народам мира, и обратите внимание на то, какая там звучит музыка. Да, правильно: там звучит та же самая музыка из «Лоэнгрина», все того же Рихарда Вагнера.
А почему опять она? Не случайно же, правда?
Я разговаривал об этом со своей дочерью-композитором, которая, как и я, обожает Чаплина, знает о нем все. И пришли мы вот к какой мысли: музыка Вагнера абсолютно гениальна, но, как и всякое искусство, и в особенности музыка, она не предметна, не конкретна. В данном случае один и тот же музыкальный пассаж с совершенно одинаковой силой используется для иллюстрации и зла, и добра — двух противоположных явлений.
Словом, не бывает искусства хорошего или плохого, народного или антинародного. Есть лишь искусство, а вот как оно используется — это уже совершенно другой вопрос.
