Недавно побывал в Праге. Можно бы сказать, впервые, поскольку был там лишь проездом, когда вместе с английскими и американскими коллегами несколько лет тому назад работал над документальным фильмом «В поисках железного занавеса». Съемки начинались на германском побережье Балтийского моря, где, собственно, начинался вполне материальный занавес, барьер из колючей проволоки, охраняемый солдатами и овчарками, который тянулся в том или ином виде через всю Европу с севера на юг, пересекая Германию и отсекая от Запада Чехословакию, Венгрию, Югославию, чуть не дотягивая до города Триеста и Адриатического моря. Так мы и ехали, причем я сидел за рулем ярко-синего памятника немецкому механическому гению, название которому «Трабант». Мотоцикл — не мотоцикл, но и не автомобиль, эта крытая коляска почти не потребляла бензина, в порывах отчаяния могла развить скорость в 70 километров в час, ревела при этом так, что слышно было за несколько минут до ее появления. Где бы мы ни останавливались, наша «Синяя молния» (так я окрестил ее) неизменно вызывала живой интерес. В самой Германии немцы, вспоминая свое гэдээровское прошлое, нежно гладили ее и приглашали меня приехать на общенациональный слет трабантистов, который проводится ежегодно. Мне даже был вручен «Гимн трабантистов», который я обещал выучить… Впрочем, это совсем другая тема.
В тот раз мы заехали в Прагу, где предстояло взять интервью у тогдашнего Генерального секретаря Коммунистической партии Чехии (он оказался человеком малосимпатичным, совсем неинтересным, занимался каким-то малым бизнесом и винил Горбачева в предательстве интересов мирового пролетариата). По сути дела, Праги я не видел, хотя ждал встречи с ней с некоторым душевным трепетом. При названии этого города я неизменно вспоминаю жаркий августовский день в Москве 1968 года и сообщение о введении войск Варшавского договора в столицу ЧССР. Я страшно и страстно болел за нарождавшийся там социализм «с человеческим лицом», мечтая о том дне, когда западные права и свободы сольются с общественной справедливостью социализма, что и явится неопровержимым доказательством превосходства того строя, в который я так хотел верить. Вместо этого советские танки не только задавили «человеческое лицо», но и нанесли смертельный удар по моей вере. Я тогда не знал, что смертельно ранен, что произошедшее тогда в Праге будет, словно ржавчина, разъедать ту систему ценностей, которую воспитал во мне мой отец. Впрочем, это другая тема…
Словом, Праги я тогда не видел и, если быть совершенно откровенным, не очень хотел видеть, напротив, хотел как можно быстрее уехать оттуда, чтобы не вспоминать тот далекий августовский день 1968 года. Но в этот раз я приехал, уже давно пережив мои тогдашние страдания: предстоящая встреча с Прагой не будила во мне никаких тяжелых мыслей, ведь все случилось так, как должно было случиться… разве не так?
Я ждал встречи со своим добрым приятелем Петром Вайлем, человеком необыкновенно умным, тонким и обаятельным, который вот уже больше десяти лет живет в Праге. Меня с Петей объединяют совместные поездки по городам и весям России, нежная любовь к городу Нью-Йорку и преданность высоким идеалам гастрономии. Мы оба умеем готовить, да и поесть мы, как сами понимаете, не дураки. Не могу сказать, что Прага показалась мне Меккой для гурманов. Пиво там, конечно, славное, но пиво — не еда. Но какой же это немыслимой красоты город! Бонбоньерка, в которой есть все: поразительно сохранившиеся с XIII и XIV века башни и здания, стоящие бок о бок с феерическим разгулом модерна конца девятнадцатого, тут же обнявшиеся готика и ампир… Я такого никогда прежде не видел, но, впрочем, и это другая история. Я никак не выгребу на то, из-за чего стал писать эту колонку.
Вот мы с Петром выходим на самую главную Старую площадь, посреди которой стоит памятник Яну Гусу (все-таки хорошо, что Церетели не живет в Праге). Так вот, стоит Гус — такой строгий, аскетичный, и Петр рассказывает мне о том, как его вызвали в Констанц (это в Германии), чтобы он там отрекся от своих еретических взглядов. С Гусом последовал туда и его друг, епископ Пражский Иероним. В отличие от Гуса тот был бонвиван, бабник, выпивоха. Приходят они куда следует, и начинается процесс. «Отказываешься ли ты, Ян Гус, такой-сякой еретик, от своих поганых взглядов?» — ну и так далее в этом роде. «Нет, — говорит Гус, — не отказываюсь, и пошли бы вы все…» и так далее. «Ладно, Ян Гус, мы с тобой еще разберемся», — говорят ему. «А ты, епископ хренов, ты-то отказываешься?» «Я-то? — переспрашивает Иероним. — Да я никогда ни одной секунды не верил в эту ересь!» «Что ж, — говорят ему, — возвращайся в Прагу, а мы с твоим дружком маленько еще пообщаемся, а потом отпустим».
После этого Иероним возвращается домой, и узнает, что его друга приговорили к сожжению и сожгли. Было это 6 июля 1415 года. И что делает этот бонвиван, бабник и выпивоха? Он разворачивается на 180 градусов, возвращается в эту самую Констансу, встает перед трибуналом и говорит: «Ни от чего я не отказываюсь, и пошли бы вы все…» — ну и так далее.
И епископа Пражского Иеронима сожгли на костре точно так же, как его друга Яна Гуса. Это было 30 мая 1416 года. А пятьсот с лишним лет спустя, точнее, 18 декабря 1999 года Папа Иоан Павел II от имени Католической церкви извинился за казнь Яна Гуса.
Интересно, сколько надо будет ждать, пока какой-либо глава России извинится за то, что сотворили в Праге в августе 1968-го? Все-таки непредсказуем человек, поразителен, порой отвратителен, порой невыразимо прекрасен.
Я страшно рад, что побывал в Праге.
