К Берлину у меня, скажем так, непростое отношение. Во-первых, для меня, военного ребенка, который хорошо помнит не только оккупацию Парижа, не только то, что говорили о Германии окружавшие меня взрослые, но и документальные кадры, снятые самими немцами в концлагерях, Берлин был самым ненавистным городом на земле. Во-вторых, в конце 1940-х моему отцу пришлось практически бежать из США — его уволили в связи с его просоветскими взглядами, — и мы оказались в том самом ненавистном мне Берлине. Поскольку я не знал ни слова по-русски, меня принимали за немца, и это сводило меня с ума. Словом, когда в начале пятидесятых мы наконец уехали из Берлина в Москву, я поклялся, что ноги моей больше не будет в этом проклятом городе.
У англичан есть пословица: хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах. Так вот: моя дочь уже 15 лет живет в Берлине, она замужем за немцем, и ее сын Коля (мой внук) родился тут. Понятно, что бываю я в Берлине довольно регулярно.
Надо сказать, что мое отношение к этому городу изменилось: ненависти я больше не испытываю. Это потому, скажете вы, что здесь живут моя дочь, внучка и внук. Нет, не поэтому. А вот почему: с одной стороны, я вполне рационально отдаю себе отчет, что нынешнее поколение не может отвечать за преступления поколений прежних. Но есть и сторона другая…
Вот вышел я вместе с дочерью и внуком из ее дома на Барбароссаштрассе, что расположен в районе Берлина, носящем название Шёнеберг. Мы идем по улице, и вдруг я вижу прикрепленный к столбу указатель — не указатель, а квадратный рекламный щит, на котором написано: «Евреям запрещается собираться в группы более 20 человек». И дата — день, месяц, год. Дальше еще один: «Евреям запрещается участвовать в спортивных соревнованиях и становиться членами спортивных обществ». И снова — число, день, год принятого нацистским правительством указа. Естественно, я стал расспрашивать дочь, и она рассказала мне такую историю.
В Шёнеберге был когда-то выстроен небольшой квартал, который назвали Баварским. Строили его после Первой мировой для людей имущих, дома были красивые, квартиры просторные. Тут поселилось много евреев. Как хорошо известно, после прихода Гитлера были изданы десятки законов, лишавшие евреев всех прав. Потом, когда договорились об «окончательном решении еврейского вопроса», перешли уже к планомерному уничтожению. Так вот, в память об униженных и уничтоженных в этом небольшом квартале поставлены памятники-столбы. Всего их 88, и на каждом можно прочесть гитлеровский указ и точную дату его принятия. Каждый немец, сколько бы раз он ни проходил мимо, обязательно увидит эти столбы. Каждый ребенок, прочитав текст указа, непременно спросит у родителей: «Что это? Кто такие евреи? Почему им нельзя было ходить в немецкие школы?»
И они получат ответ, и не только от родителей. Нет учебника немецкой истории, в котором не шла бы речь о преступлениях нацизма. Нет учебника, в котором не говорилось бы об ответственности Германии за то, что тогда произошло. Совсем недавно в самом центре Берлина, рядом с Бранденбургскими воротами и местом, где некогда была Канцелярия Гитлера, поставлен памятник жертвам Холокоста. Он занимает огромную площадь и состоит из каменных плит. Они отличаются друг от друга только высотой — есть полуметровые, есть трехметровые. Они стоят рядами, но не строго вертикально, а чуть наклонившись вправо, влево, вперед или назад, образуя бесконечно длинные коридоры. На них нет ни имен, ни изображений, а лишь блики, тени… Прошло шестьдесят лет, понятно, что подавляющее большинство ныне живущих немцев еще не родилось, когда рухнул «Тысячелетний Рейх». Значит ли это, что они не несут ответственности за преступления тех, кто жил тогда? Несут — так, по крайней мере, решили сами немцы, решили берлинцы, — и памятники, знаки покаяния, будут напоминать об этом.
Не знаю, как вы, а я снимаю перед ними шляпу. Особенно в свете поразительных по ограниченности заявлений многих российских деятелей относительно того, что: 1) нам не в чем каяться и 2) признали свою вину один раз — и достаточно! Для меня совершенно ясно: Германия потому добилась столь впечатляющих успехов после войны, что сумела разобраться со своей историей. Вернее, у ее руководителей независимо от их политических пристрастий хватило ума понять, что без этого невозможно движение вперед, невозможно начать с белого листа.
Возвращаясь к моему отношению к Берлину в частности и к Германии вообще: я говорил о рациональной стороне вопроса, но к этому добавляется нечто другое — эмоциональная сторона, чувства, в том числе чувство благодарности за покаяние, за 88 столбов-памятников, ежедневно и ежечасно напоминающих всем и каждому о том, чего забывать нельзя и в чем нужно каяться.
